– В это трудно поверить, – сказала я. – Мне тоже было трудно. – Минь Цзя подмигнула. – Ты не одинока, Тарисай. Тогда она впервые назвала меня по имени, а не Маленькой Императрицей. Я тяжело сглотнула, услышав слово «одинока». Хор голосов, напоминающих о моей вине, о неспособности исправить все несправедливости империи, постоянно звучал у меня в ушах. Хотела бы я поверить ей. Но еще больше я хотела… чтобы она осталась. Я взглянула на ее сияющие волосы, забранные в пучок на затылке, на ее точеное лицо, в котором читались сила и завоеванная мной с таким трудом благосклонность. Я полюбила ее, осознала я вдруг: полюбила как бесстрашную старшую сестру, с которой я могла бы делить сознание даже на расстоянии многих миль. «Я не святая, Минь Цзя из Сонгланда, – подумала я, поворачиваясь, чтобы выйти. – Но и ты – не гадюка. Прощай, почти-сестра». «От меня так просто не избавиться, Маленькая Императрица». Я застыла в дверях. Повернулась к ней снова, открыв рот: карие глаза Минь Цзя блестели от слез. Она широко улыбнулась: невидимый солнечный луч протянулся между нами, согревая меня с головы до пят. Да Сео подпрыгнула от внезапного потрескивания в воздухе. Поняв, что случилось, она недоверчиво ахнула и рассмеялась. «Я потеряла семь сестер из-за браков по расчету», – сказала Минь Цзя через Луч и добавила вслух: – Я не потеряю еще одну из-за чего-то столь несущественного, как расстояние. Глава 20 Цзи Хуаню из Морейо и Урии из Благословенной Долины понадобилось больше времени, чтобы привыкнуть к моим новым воспоминаниям, чем Минь Цзя и Да Сео. Но, к моему облегчению и удивлению, никто из них не испытывал ко мне отвращения и не уехал. – Значит, ты просто пырнула императора Экундайо ножом? – спросил Цзи Хуань в пятый раз, пока я помогала ему запускать в дворцовом саду воздушного змея в виде пеликана. – Прямо так взяла и вонзила ему нож в живот? Это было тяжело? Наверняка вышло грязно. Много крови. – Ты же видел, что случилось, – сказала я ему, неловко поведя плечами. – Я показала тебе воспоминание. – Да, но… Юный король чуть не упустил леску воздушного змея, с жадностью глядя на меня. Когда я показала ему подлинные воспоминания, застенчивость Цзи Хуаня превратилась в нездоровое восхищение. – Все произошло так быстро. Может, покажешь еще раз? И еще ту драку на крыше, когда ты заставила Его Святешейство Таддаса убить императора Олугбаде, а Верховная Жрица упала с башни, но Ву Ин спас ее. И ту часть, где ты летела по небу, и в вас стреляли из луков, и… – Нет! Цзи Хуань, мне тогда было совсем не весело! Ты же чувствовал, как я страдала. Почему ты хочешь пережить это снова? Мальчик смутился. – Я забыл об этом. Простите, госпожа императрица. – Все в порядке. – Я вздохнула, оттаяв от его виноватого взгляда, и растрепала ему волосы. – И мы теперь друзья. Зови меня Тарисай. – Прости, Тарисай. – Он помедлил. – Просто… мне никогда не дают ничего сделать самому. По крайней мере, отправляться в приключения, как ты. Мои дядюшки никуда меня не пускают. Он бросил быстрый взгляд в сторону двух мужчин в шелковых одеяниях с длинными седыми бородами – регентов Морейо. Они сидели на пледе неподалеку, попивая чай, и время от времени сурово поглядывали на нас. – Они даже не разрешают мне запускать змея в одиночку, – проворчал Цзи Хуань. – И мне нельзя заводить друзей, которых они не одобряют. Наверное, они и сейчас пытаются прочитать по губам наш разговор. Я сочувственно нахмурилась. – Я когда-то жила в похожем месте. – В усадьбе Бекина? – Да. Я так и не привыкла к тому, как много Цзи Хуань и другие правители обо мне узнали. Мои воспоминания теперь принадлежали не только мне. Вся моя жизнь – или ее копии – свободно парила в памяти других людей, готовая принять новую форму в зависимости от суждений каждого отдельного человека. – Даже в Детском Дворце за вами всегда следили, – сказал он. – Я знаю, каково это. Я взглянула на его невинное круглое лицо, на котором отражалась моя тревожность. – Цзи Хуань, если ты присоединишься к моему Совету, я никогда не буду контролировать, с кем ты общаешься. Не будет никаких проверок и испытаний. Никакого осуждения. Все, что мы должны делать – это поддерживать друг друга. Кроме того, благодаря Лучу… – Я постучала его пальцем по голове и подмигнула, – мы сможем говорить в любое время, и никто не сможет прочитать по губам. Он просиял. – Я правда могу рассказать тебе все-все? Мне тут же вспомнился другой мальчик, выглядывающий из-за занавески в Детском Дворце. «Ты будешь еще одной, правда? Еще одним человеком, который мне нравится и которого они заберут». – Да. Что угодно, – сказала я, положив руку на леску его змея. Затем позволила Лучу вспыхнуть у меня между ушами и послала в потрескивающий жар сообщение: «Я рассказывала тебе о том, как угрожала духу Буша палкой?» – Да, – отозвался Цзи Хуань, – но я хочу послушать еще раз, особенно ту часть, где ты спасла Его Святейшество Санджита от… – Он замолчал, осознав, что сейчас произошло. – Я… я… – Ты услышал меня. – Я вздохнула. – И я лучше покажу тебе духов Буша, чем воспоминания о том, как я ранила человека кинжалом. Цзи Хуань выпустил леску из рук и порывисто меня обнял. Потом, покраснев, быстро отступил. Мерцая в солнечном свете и кружась на ветру, воздушный змей улетел и превратился в крошечную точку в безоблачном олуонском небе. «Однажды и я стану таким же свободным, – прозвучал голос Цзи Хуаня в моей голове. – Но до тех пор, моя Тарисай… расскажи мне еще своих историй». * * * Любовь Урии ко мне была несколько сложнее – и не в том смысле, в каком мне бы хотелось. Старый вождь напоминал мне Олугбаде: он питал слабость к тем, кто был более невежественен, чем он сам, – или, во всяком случае, к тем, которых он считал таковыми. Когда я показала ему все свои недостатки, он только по-отечески мне улыбнулся. – «Мудрейший правитель должен быть скромен, – процитировал он, приподнимая мой опущенный подбородок. – Следует признавать свои ошибки». Мы сидели в кабинете Урии на его вилле в районе Илайобы. Горы книг и пыльных свитков лежали вокруг нас на ковре. Здесь пахло чернилами и верблюжьей шерстью. – Спасибо, – сказала я, проглатывая раздражение от его снисходительного тона. – Я обязательно над этим поду… – Так сказал Кассий Мехеди Уверенный, – перебил он, поглаживая седую бороду. – Девятый трактакт, пятый стих. Мехеди очень подробно и глубоко размышляет о скромности: его труды служили мне величайшим утешением в первые годы моего правления. Стоило, пожалуй, давно их тебе порекомендовать, – пробормотал он, вышагивая по кабинету и собирая какие-то фолианты. А затем свалил книги мне на колени: слезящиеся глаза его радостно сверкнули. – Возьми вот это на сегодня. Я включил в подборку размышления Авади Пустынного о сыновьем почтении к родителям в связи с твоими сложными отношениями с матерью и поэзию Якова Бродящего, хотя, не стану отрицать, его работы несколько простоваты. Ты, разумеется, его уже читала, но… Увидев мой пустой взгляд, он недоверчиво усмехнулся. – А. Что ж. Не стыдись, дитя. По правде говоря, я тебе даже завидую: стать бы снова молодым, вернуться в самое начало своего нравственного пути… – Он замолчал, ностальгически вздохнув. – Этого ничто не заменит. – Э… спасибо, – повторила я, ерзая под пошатывающейся башней из книг. – Но мне еще многое нужно сделать перед моим путешествием в Подземный мир. Не уверена, что у меня будет время на, гм, чтение на досуге. – Разумеется, – сказал он, снисходительно похлопав меня по голове. – Я все понимаю. Но не успела я расслабиться, как вождь добавил: – Я выпишу для тебя краткое содержание этих текстов. В особенности, я полагаю, тебе придутся по душе размышления Елены Аколита о природе дружбы и предательства. Я помню один пассаж, в котором она… По шее пробежал холодок беспокойства. Неужели я показала свои воспоминания Урии только для того, чтобы меня нагрузили еще одной изнурительной задачей? Должна ли я стать экспертом по философии, чтобы его помазать? Но за следующие несколько дней, с трудом удерживая глаза открытыми во время лекций по королевской добродетели, я вскоре поняла, что вождю Урии не слишком важно, как быстро я учусь. Его очаровывал мой потенциал – холст ошибок моей жизни, который еще только предстояло превратить в шедевр искусства. Это раздражало бы меня гораздо сильнее, если бы не мальчишеская радость, которую явно испытывал Урия от процесса обучения. Похоже, он давно жаждал заполучить подобный проект: сосуд, который можно наполнить годами его педантично собираемых знаний. Мои головные боли усиливались по мере того, как голоса оджиджи становились все громче. В пыльном кабинете Урии мне отчего-то становилось легче. Я кивала в нужных местах, когда он объяснял какие-то философские концепты, и наблюдала, как сияют его обрамленные морщинами глаза, когда я верно цитирую какой-нибудь трактат. Наконец-то рядом был хотя бы один человек, которого я не разочаровала в качестве императрицы. Чьи нужды я могла легко удовлетворить, всего лишь слушая его рассказы и подливая ему в чашку травяной чай, пока он зачитывал мне тексты давно умерших философов. Мы никогда не будем так близки с Урией, как с Минь Цзя или даже с Цзи Хуанем. Но в конце одного урока я попробовала мысленно процитировать через Луч: «Гордыня – лишь препятствие на пути юного правителя…» Урия рассеянно закончил так же мысленно: «…Ринель Козломыслящий, трактакт пятый, стих двадцатый».