— Просто продолжайте. Вы заставляете меня нервничать. Хмурый взгляд доктора становится более выразительным. — Мне очень жаль, Сантьяго, но вы попали в крайне травмирующую аварию. — Ни хрена себе. Ближе к делу, — вырывается у меня. Майя делает резкий вдох. — Санти. — Все в порядке. Я могу представить, что это стресс, и я не помогаю. Не говоря уже о том, что изменения настроения и туманность ожидаемы при том количестве морфия, которое они дали вам для борьбы с болью, — его взгляд переходит с моего лица на нижнюю половину моего тела. Я напрягаюсь. Он выпускает дрожащий вздох. — Я хочу, чтобы вы знали, что в аварии не было вашей вины. Вы абсолютно ничего не могли сделать, чтобы изменить то, что произошло сегодня. Мне очень жаль, но мы не смогли спасти кости под вашим правым коленом. Они раздробились при ударе вместе с хрящом настолько, что нам не с чем было работать в операционной. Мы смогли провести экстренную ампутацию, чтобы спасти оставшуюся часть вашей ноги… Все вокруг меня останавливается. Гудение аппаратов. Плач моей семьи, когда они ломаются передо мной. Весь этот чертов мир становится настолько темным, что граничит с черным. Одно слово ударяет меня, как таран по черепу. Ампутация. Ампутация. Ампутация? Я вцепляюсь в простыню, закрывающую нижнюю половину моего тела. Мой желудок скручивается от крика, который издает мама, поворачиваясь к отцу. Я думаю о том, чтобы сказать семье, что доктор, должно быть, ошибается. Он должен ошибаться. Но что-то останавливает меня, когда я поднимаю простыню дрожащими пальцами. Проходит секунда, и мир рушится вокруг меня. Одна секунда, чтобы понять, что моя жизнь закончилась, так и не начавшись. Одна секунда, чтобы пожелать вернуть все назад. Я смотрю вниз на свое тело. Правая нога забинтована неправильно. Настолько, блять, неправильно, что я едва могу смотреть на нее, а кислота ползет по моему горлу. Я задыхаюсь и отворачиваюсь. Кто-то ставит пластиковый контейнер на мою грудь, когда желчь вытекает у меня изо рта. Я никогда раньше не испытывал такой боли. Эмоциональной, граничащей с физической, как будто кто-то взорвал бомбу в моей груди. Я не знаю, кто накрыл мое тело простыней, но я благодарен за это. Я закрываю глаза и говорю себе, что все это не реально. Но у моего разума другие планы, он не позволяет мне думать ни о чем, кроме ноги. Все, что ниже моего правого колена, отсутствует. Нога, которой я нажимаю на педаль. Икроножные мышцы, над которыми я ежедневно работаю в спортзале, чтобы стать сильнее. Та самая часть меня, на которую я полагаюсь во время каждого заезда, исчезла, как будто ее вовсе не было. Слезы бегут из моих глаз. Я ненавижу, когда они скатываются по моим щекам. Я быстро смахиваю их, не желая, чтобы кто-то видел, как я расстраиваюсь. Все вокруг остается жутко тихим, пока мой мир разрушается. На месте сердца в груди образовалась пустота, соответствующая отсутствующей конечности. Голос доктора нарушает тишину. — Мне очень жаль, Сантьяго. Я надеюсь, что мы сможем помочь вам скорее выздороветь. Для наших пациентов нормально чувствовать себя подавленными от шока… — Шок? Знаете, что шокирует? Узнать, что моя сестра встречается с мужчиной, которого я не хотел видеть в ее жизни. Или, может быть, узнать, что я подпишу контракт с лучшей командой Формулы-1 после всего пары лет гонок. А это? Это, блять, катастрофа, — шиплю я. — Так что не притворяйтесь, что это что-то кроме смертного приговора, — я смотрю на доктора со всей ненавистью, на которую только способен. Ненависть лучше, чем оцепенение, просачивающееся в мою кровь, стирающее все, кем я когда-то был. Ненависть — это то, за что я могу держаться. Ненависть — это то, что я могу вспомнить, когда ничто больше не поможет мне. — Сантьяго, — мой отец говорит кротким голосом, лишенным своей обычной уверенности. Я не могу найти в себе силы побеспокоиться и извиниться. Я не могу найти в себе силы сделать хоть что-нибудь. — Я хочу, чтобы все ушли, — говорю я негромко, но предложение несет в себе ощущение законченности. Плач мамы становится громче. Папа прижимает ее к своей груди, заглушая рыдания. — Ты не должен быть сейчас один, — маленькая рука Майи вцепилась в мое плечо. Ноа маячит за ее спиной, как гребанная тень, которой он и является. Я не могу смотреть ему в глаза. Признание его присутствия напоминает мне обо всем, что я потерял. Работа всей моей жизни пошла прахом всего за двадцать четыре часа. — Все пропало. Одно неверное движение — и вся моя жизнь кончена. Одно глупое, мать его, движение по неправильной части тротуара, — я прячу лицо за дрожащими руками. Я не хочу, чтобы кто-то видел мою боль или мои слезы, потому что это похоже на еще одну вещь, украденную у меня. Моя гордость. Мое мужское достоинство. Мое достоинство. Все это было украдено после одной ошибки. Одной разрушительной, губительной для карьеры ошибки. К черту. Жизнь закончилась. Одна ошибка, погубившая жизнь. — Твоя жизнь не закончена. Мы все исправим, — громко говорит Майя. Ноа кладет свою ладонь поверх ее, крепче сжимая мое плечо. — Твоя жизнь не закончена, потому что я не позволю тебе опустить руки. Это не конец. Я отказываюсь смотреть на него. Моя семья игнорирует мои протесты и стоит рядом со мной, пока я молча выхожу из себя, поддаваясь эмоциональной и физической боли. Глава 1 Хлоя Настоящее время — Привет, мам. Это сюрприз. Брук не придет домой до восьми, — я открываю дверь в свою квартиру. Она входит в помещение, проводя трясущимися руками по своей растрепанной одежде. Ее темные, сальные волосы прилипли к голове, подчеркивая бледность кожи. Все в ней напоминает труп. От выступающих ключиц до впалых щек, как будто кто-то пылесосом высасывал из нее жизнь. То, как она смотрит на меня, заставляет меня напрячься. Такой же взгляд у нее был каждый раз, когда социальный работник пытался помирить нас, но мама снова все портила. У большинства людей на каждом плече сидит по дьяволу и ангелу. Моя мама застряла с двумя дьяволами, которые поддерживают ее любимые пороки — наркотики и плохие решения. — Милая. Я давно собиралась тебе позвонить, — ее тошнотворно-сладкий тон посылает мурашки по моей коже. Она смотрит на меня большими голубыми глазами. — Я знаю, что у нас были планы на вечер, но мне нужно отменить встречу. Я плохо себя чувствую. Скорее, она не под кайфом. Скрестив руки, я прислонилась к кухонной стойке. Я могу устроиться поудобнее, чтобы пережить еще одно разочарование. Я думала, что на этот раз между нами все будет по-другому. Я думала, что она будет другой. Глупая Хлоя. Ты когда-нибудь поймешь? Она продолжает, воспринимая мое молчание как согласие. — Я в трудном положении. Понимаешь, я должна Ральфу немного денег, а ты знаешь, как он груб, когда я ему не плачу. — Грубость и рукоприкладство? Ральф — это причина, по которой социальный работник отменил опеку моей мамы. Когда мамин парень не был груб с мамой, он был ужасен со мной. Социальный работник забрал меня из дома и решил, что мама может попробовать снова через несколько лет, если поработает над собой и бросит своего парня. Мама решила, что Ральф — ее обычный поставщик наркотиков — принесет больше пользы, чем жирный чек, который она получала от правительства за халтурное воспитание детей. Это если кто-то может назвать воспитанием оставление меня на произвол судьбы в квартире, кишащей тараканами. Она насмехается. — Я бы не просила у тебя денег, если бы они мне не были нужны. — Нет, мам. Ты бы попросила. В этом наша проблема. Каждый раз, когда я даю тебе деньги, ты обещаешь взять себя в руки. И каждый раз, когда ты говоришь, что будешь чистой, я ведусь на это, потому что все еще не могу переступить через свой глупый безнадежный образ мыслей. Она зажимает потрескавшуюся губу между зубами. — Мне жаль. Ты знаешь, какая я. — Лгунья? Ее смех граничит с гоготом. — О, Хлоя. Не будь такой. — Честной? Кажется, что ее настроение меняется к худшему, так как ее глаза темнеют. — Язвительные комментарии хороши для подбора мальчиков, но они теряют свое очарование, когда используются против своей матери. Я выпускаю воздух из легких.