— Милый, я дома! — Хлоя зовет меня с порога. Я захожу в прихожую, разглядывая ее чемоданы, которые выглядят так, будто еще одна поездка — и они развалятся на части. Как эти потрепанные сумки доехали сюда из Америки, ума не приложу. — Вот дерьмо! — задыхается она. — Кто ты и что ты сделал с Сантьяго? Судя по реакции Хлои, капитальная стрижка того стоила. Моя голова кажется в сто раз легче, а пряди уложены так, как мне раньше нравилось. — Привет, — я потираю затылок. Ее глаза переходят с моего лица на волосы и снова на лицо. — Ого. Вот что ты прятал под бородой и волосами? Это как «Дьявол носит Прада», только более мужественно. И определенно горячее на тысячу градусов. Я смеюсь себе под нос и наклоняю голову к ее сумкам. — Ты берешь все это с собой для поездки на выходные? — Нет. Я планировала потом переехать сюда. Что скажешь? — она говорит певучим голосом, хлопая ресницами так, что это говорит обо всем, кроме невинности. — Мило, — говорю я сухим голосом. — Я выписалась из гостиницы на выходные, потому что деньги не растут на деревьях. Ты не против, если я буду хранить здесь свои вещи? — она опускает глаза на свои поношенные кроссовки. Меня бесит, что тема денег, кажется, смущает ее. Очевидно, я не могу скрыть, что у меня их много, и ее трудности открывают между нами пропасть, которую я ненавижу. Я хотел бы сказать ей, что в конце концов банковский счет может сделать человека счастливым настолько, насколько это возможно. После определенного порога знаки доллара становятся бессмысленными, как и люди, которые стекаются ко мне из-за этого. Я решил подразнить ее, не желая смущать еще больше. — Можешь оставить их здесь. На секунду я подумал, что ты гораздо более требовательна к своему внешнему виду, чем я предполагал. — Боже, нет. Я так же требовательна к себе, как домашняя золотая рыбка, — она подталкивает ко мне свой багаж. — Та, что была у меня в детстве, умерла, так что у меня нет хороших исходных данных для сравнения, — я беру чемодан и закатываю его в шкаф под лестницей. — Поскольку у меня никогда не было домашнего животного, я тоже не могу сравнивать. Я снова смеюсь, и она улыбается. Она прекрасно выглядит, ее глаза блестят под ярким светом люстры. У меня возникает искушение поцеловать ее. Прямо здесь, прямо сейчас. Ее губы раздвигаются, а глаза анализируют мое лицо. Я придвигаюсь ближе, чтобы обвить рукой ее шею. Нас прерывает мамин звонок. Я стону, потирая рукой лицо. — Я лучше пойду отвечу. Чувствуй себя как дома, пока я собираю вещи. Ее плечи опускаются на сантиметр. Почти незаметно, но от этого движения мой пульс учащается. Мне нравится заставлять ее хотеть меня. Это возвращает ту часть меня, которая давно хранит надежду. Я боюсь выпустить ее на свободу, но не потому, что не хочу, а потому, что ее невозможно будет остановить, если все начнется. А это опасная игра с тем, кто планирует остаться здесь лишь на время. Я прохожу в свою спальню и беру телефон с тумбочки. На экране высвечивается голосовое сообщение от мамы. Она говорит о том, что нужно запастись дополнительной одеждой на случай, если мы будем посещать несколько мероприятий в один день. Даже после ассимиляции в восемнадцать лет она все еще нянчится со мной. Я двигаюсь к своему багажу, перетасовывая одежду, пока все не уместится. Когда я стаскиваю свой багаж с кровати, он выскальзывает у меня из рук и шлепается на пол. Укол прямой агонии пронзает мою правую ногу. Легкие горят от резкого вдоха. Фантомные боли. Я думал, что победил эту часть своего исцеления, но очередная пульсация говорит мне, как я ошибался. Это одна из худших частей потери ноги. Мой мозг посылает сигналы, а в ответ получает сообщение об отсутствии конечности. Это похоже на паническую атаку внутри моего тела, нервы сходят с ума. К черту мою правую ногу, к черту до самого конца. К черту все. Эта боль не настоящая. Твоей ноги давно нет. Я напеваю свою старую мантру, молясь, чтобы боль ушла. Очередная волна беспокойства заставила меня сгорбиться. Я сдерживаю проклятие, скрипя зубами, чтобы побороть боль. Холодный пот выступает на моей коже, когда я издаю стон. — О Боже, ты в порядке? Я слышала, как что-то упало, и забеспокоилась, — голос Хлои прорывается сквозь звуки моего тяжелого дыхания. Я ненавижу ее беспокойство, как и то, что она застала меня в таком состоянии. Слабым. Отчаявшимся. С невероятной болью. Как будто мой демон не может позволить мне обрести счастье даже на пару дней с кем-то другим. Нет. Моя нога должна быть звездой шоу, снова и снова. — Я выйду через несколько минут, как только это пройдет, — мой голос ломается. Я вожусь со своей ногой, царапая джинсы, когда поднимаю подол. Еще одна дрожь пробегает по мне, когда мое тело интерпретирует травму там, где нет, блять, ничего. Я не могу сдержать стон в присутствии Хлои. — Ты меня пугаешь, а я не знаю, как тебе помочь! — Иди наружу. Это пройдет через несколько минут, — я каким-то образом набираю достаточно энергии, чтобы ответить. Каждое слово требует усилий, я задыхаюсь и чувствую боль. — Да нет. Ты еще более сумасшедший, чем я думала, если думаешь, что я оставлю тебя здесь в таком состоянии, — Хлоя подтаскивает ко мне массивное кресло из угла моей комнаты. От скрежета дерева по моим рукам пробегают мурашки. Меньше всего мне нужна ее помощь, но я не могу найти в себе силы сорваться на что-то жалкое. Чтобы оттолкнуть ее, пока она не увидела, какой я на самом деле. Все, что связано с нами, было великой сказкой, в которой мы избегали правды и притворялись перед всеми. Но это не по-настоящему. Если она — принцесса, которая собирает полевые цветы и излучает солнечный свет, то я — зверь со шрамами и соответствующим характером. И как зверя, меня лучше оставить в покое. Новость для романтиков: Белль страдала от стокгольмского синдрома. Ни одна женщина не захотела бы этого ублюдка, если бы не была его пленницей. — Пожалуйста, уходи, — хриплю я. — Нет. Я бы перевела это на испанский, но это то же самое дерьмо, только на другом языке. Так что нет и нет, — последнее слово она произносит с фальшивым акцентом. Я хочу улыбнуться, но останавливаюсь на хмуром выражении лица. Она надавливает на мои плечи, заставляя меня сесть. — Чем я могу помочь? Глубокие вдохи, которые я делаю, не облегчают боль. — Черт. Дай мне секунду, — удается мне сказать сквозь скрежещущие зубы. — Это твоя нога? Мне нужно вызвать скорую помощь? — Хлоя вцепляется в мою дрожащую руку и помогает поднять подол джинсов выше по ноге. Там мой протез во всей своей красе. Хлоя смотрит мне прямо в глаза и не моргает. — Скажи мне, что делать, и перестань вести себя как принцесса. — Ты можешь помочь мне подойти к зеркалу вон там? — я указываю на массивное зеркало в полный рост рядом с моим комодом. Я сохранил его для подобных случаев, но эта чертова штука находится слишком далеко. Ее брови сходятся, но она не задает вопросов. Она помогает поддерживать мое тело, пока я хромаю к зеркалу. Я стараюсь держать большую часть веса на своей надежной ноге, но спотыкаюсь. Хлоя ворчит от резкого смещения веса. Моя уверенность угасает, когда мы останавливаемся у ковра. Я низко прижимаю голову к груди. — Ты не могла бы помочь мне спуститься на пол? — я шепчу эту простую просьбу, отвращение поселилось глубоко в моем нутре. Это самое худшее, что могло случиться со мной рядом с Хлоей. Я чувствую себя униженным, когда она помогает мне устроиться на пушистом ковре перед зеркалом. Я заправляю свой протез за зеркало, пряча придаток, избегая взгляда Хлои. Я боюсь того, что может скрываться за этими голубыми глазами. Она снова и снова повторяет, что ее не волнует моя нога, но как она может не волноваться? Я едва могу смотреть на нее без отвращения. А в этот момент? Я абсолютно презираю себя. — Могу я помочь тебе с чем-нибудь еще? Тебе нужно обезболивающее или что-то еще? — ее милая просьба заставляет меня выпустить циничный смешок до самого потолка. — Нет. Что мне нужно, так это стереть твою память о последних десяти минутах. — Ну, похоже, теперь ты застрял со мной, раз Люди в черном заняты. Я вздыхаю, ненавидя то, что последует дальше. — Ты можешь идти. — Ты хочешь, чтобы я ушла? — Ты не хочешь уходить? — я смотрю на нее. В ее глазах отражается та же теплота, с которой она всегда смотрела на меня. На самом деле, в ее глазах появился блеск, которого не было раньше. Отлично, теперь из-за меня ей захотелось плакать. Я качаю головой и возвращаю свое внимание на ногу. — Я нигде не хотела бы быть больше, чем здесь, с тобой, — она опускается на ковер напротив меня и скрещивает ноги. Еще один резкий толчок отдается в моем теле, перехватывая мое внимание. У меня нет времени концентрироваться на присутствии Хлои. Я трачу всю свою энергию на упражнения, которым научился во время реабилитации. Зеркальная терапия — самое жестокое из всех упражнений, когда я манипулирую своим мозгом, заставляя его поверить, что у меня две целых ноги. Боль в теле ослабевает, когда я представляю, что моя нога в зеркале — это не протез. Я выполняю движения, сгибая ногу и разгибая пальцы, а затем перехожу к более сложным движениям. Чтобы избавиться от боли, требуется тридцать минут. К концу процедуры я лежу на ковре, потный и измученный. Тени играют на потолке, пока вентилятор вращается над головой. Хлоя ложится рядом со мной, тепло ее тела согревает мой бок. — Ты веришь в исполнение желаний?