Брунетти достал свой телефонино и продемонстрировал его Гриффони. Та кивнула, и он нашел и набрал номер профессорессы. Девятый гудок, десятый… После одиннадцатого послышалось короткое: «Профессоресса Кросера!» – Синьора, это комиссарио Брунетти. Как ваш супруг? – В прежнем состоянии. В той же палате. Без изменений. Гвидо вздохнул. – Искренне сочувствую, синьора, но, боюсь, мне все-таки придется вас побеспокоить. – Вы нашли, кто на него напал? – спросила она куда более нейтральным тоном, чем Брунетти ожидал. Но потом его осенило: в самом деле, какая ей разница – известно, кто напал на ее мужа, или неизвестно? – Нет, не нашли. Поэтому я и хотел прийти и еще раз с вами побеседовать. – Здесь, в больнице? – встревожилась женщина. – Нет. У вас дома. Если, конечно, вы позволите. – Какая от этого может быть польза? Комиссар был склонен с ней согласиться. Если полиция найдет злоумышленника, никому не будет от этого пользы. Тому, кто совершил преступление, и его родным от этого горе, семье жертвы – тоже, потому что это дает им лишь одно: желание отомстить. А Брунетти прекрасно знал, как быстро идея о мести уродует любого, кто ею проникся. – Это не мне решать, синьора, – сказал он. – Мое дело – найти виновного и проследить, чтобы его арестовали. – И что это изменит? – спросила профессоресса Кросера так тихо, что комиссару пришлось напрячься, чтобы расслышать ее слова. Брунетти показалось, что на заднем плане раздается какое-то дребезжание. Хотя… Может, ему послышалось? – Когда вы хотите прийти? – удивила его вопросом профессоресса. – Может, после обеда? В три пополудни вам будет удобно? – Да, – сказала она и завершила разговор. – Согласилась, – сказал Гвидо Гриффони. – Отлично! Думаю, у нее дома будет удобнее. – Для профессорессы? – уточнил Брунетти. – Да, – ответила Гриффони, вставая. – А мы сможем осмотреть ее квартиру. На обед они решили пойти вместе. Брунетти позвонил Паоле и сообщил, что ему надо кое с кем встретиться, и она отнеслась к этому известию спокойно: детей устроит любая еда, главное, чтобы ее было много. – Срочная работа? – спросил Гвидо. Может, Паоле нужно написать научную статью или проверить экзаменационные работы… – Нет, интересная книга. На этом их разговор закончился. За ленчем Брунетти и Гриффони беседовали о деле, вызвавшем большой резонанс в местной прессе: доктора-египтянина судили за убийство шестнадцатилетней дочери. Причиной преступления стала обнаруженная горе-отцом игривая переписка в фейсбуке – между девочкой и ее одноклассником-итальянцем. В числе сообщений, превративших обычного отца в убийцу, было такое: «Ты сегодня очень хорошо отвечала на уроке истории». На следующий день парень написал: «Пойдем на кофе после уроков, если у тебя будет время?» С фейсбуком папаша был на «вы», чат проверить не мог, потому и не узнал, что на первое сообщение девочка не ответила, а на второе написала: «Нет». Отец зарезал ее во сне, позже сказав полиции, что не смог бы этого сделать, если бы дочка не спала и смотрела на него. Он, видите ли, слишком ее любил! Брунетти и Гриффони обсуждали этот инцидент с отчаянием, которое приходит только тогда, когда в полной мере осознаешь, сколько в этом мире глупости и предрассудков. – Господи, ей было всего шестнадцать! И отец убил ее за то, что парень спросил, не хочет ли она выпить с ним кофе! – сказала Гриффони. – Если вспомнить, что я творила в этом возрасте… – И она выразительно прикрыла глаза рукой. – Но ты не египтянка, – заметил Брунетти. – Она тоже, – ответила Клаудиа резко. – Девочку привезли сюда трех лет от роду. Или она все равно должна вести себя так, будто ее вырастили в шатре посреди пустыни? – Отец говорит, что хочет умереть, просит, чтобы его убили… – Гвидо, только не надо этого! – парировала Гриффони, не скрывая ни удивления, ни гнева. – Что я сказал не так? – Брунетти изумила эта отповедь. К столику подошел официант с заказом – двумя порциями пасты, и полицейские замолчали. Но стоило ему отойти, как Брунетти спросил: – Поясни, что тебя так взбесило. Гриффони посыпала пасту сыром, наколола на вилку несколько горошин, потом – кусочек желтого перца и только после этого навертела на нее немного тальолини[49]. Рука с вилкой замерла над тарелкой, и Клаудиа посмотрела на коллегу: – Это бредовое заявление! Не хочет он умирать. Подстраивается под нас, представителей западной цивилизации, изображает из себя разнесчастного папашу, которому смерть дочки разбила сердце. Клаудиа опустила вилку на тарелку и спрятала лицо в ладонях. – Ему мало было ее убить. Теперь он жаждет сочувствия к себе как к жертве столкновения разных культур! – Она убрала руки от лица и схватилась за вилку. – Хочется рвать и метать! Дешевый фарс! – Ты вправду так думаешь? Ты ему не веришь? На этот раз вилка упала с громким стуком. – Нет, не верю! Как и старику, утверждающему, что ему пришлось убить свою бедную страдающую жену, поскольку он-де не мог смотреть, как женщина, которую он любил, из-за болезни Альцгеймера становится другим человеком. – Пальцы Гриффони сжались в кулак. – Скажи, приходилось ли тебе читать, чтобы так оправдывалась женщина, убившая своего мужа? Люди за соседним столиком уже начали коситься на них, возможно, думая, что стали свидетелями супружеской ссоры. – А как насчет матери погибшей девочки? Ей-то ты веришь? – Потому что она женщина, да? – с плохо скрываемым сарказмом поинтересовалась Клаудиа и, упреждая его ответ, произнесла: – Нет, как ни странно, не верю. Моя догадка: она подала нож своему супругу. Брунетти так удивился, что тоже уронил вилку на тарелку и уставился на Гриффони во все глаза. Откуда в ней это? – Может, ты все-таки слишком строга к ней, Клаудиа? – спокойно, как о чем-то тривиальном, спросил он. – Ты же читал газеты? Жена говорит, что утром пришла будить дочку в школу, увидела кровь, подняла крик и выбежала из дома. Ту ночь она провела рядом с мужем, а когда проснулась, нашла девочку мертвой. Брунетти кивнул. Именно эту версию до сих пор публиковали газеты. – И ты думаешь, Гвидо, что ее муж тихонько вернулся в спальню и лег? Он только что семь раз ударил ножом единственную дочь, а потом лег рядом с женой, которая даже не проснулась, и мирно заснул? Брунетти уставился на свою порцию пасты. Есть ему почему-то расхотелось. – На его пижаме нашли кровь, Гвидо! Полицейские, то есть мы, констатировали, что у него вся пижама окровавлена. И на постели тоже была кровь. А на рукоятке ножа – отпечатки пальцев его жены. – По ее словам, она увидела нож на полу и машинально его подобрала. – А потом смыла кровь и положила в кухонный ящик? Гвидо, как нож оказался в ящике кухонного стола? И кто смыл с него кровь? Официант направился было к их столику, но Гриффони отмахнулась от него. Она хотела еще что-то добавить, но передумала и пять-шесть раз глубоко вдохнула. Затем Клаудиа потянулась через стол и накрыла руку Брунетти правой ладонью. – Извини, Гвидо! Но когда я такое слышу, я слетаю с катушек. – Такое – что? – Аргументы, которыми мужчины объясняют насилие по отношению к женщине, а потом ждут, что все поверят, будто у них и вправду не было выбора. Мне это до чертиков надоело, и надоели люди, которые на это ведутся! Этот доктор убил свою дочь, потому что все меньше мог ее контролировать. Такая простая правда! Остальное – пыль в глаза и попытка сыграть на нашем тщеславии: вот, мол, как мы толерантны по отношению к представителям других культур. Фальшь, фальшь и еще раз фальшь! Клаудиа умолкла и долго смотрела на Брунетти, взвешивая что-то, что он не мог идентифицировать. – Позволь еще добавить, что только у мужчин хватает глупости верить этому доктору, ведь они точно так же хотят контролировать женщин и – скажем правду! – в глубине души разделяют его чувства. Гриффони подозвала официанта и, когда тот подошел, попросила унести тарелки и подать два кофе. Пока он собирал со стола посуду, оба полицейских благоразумно молчали. 19