В мою смерть осеннею порою. Не нашла меня ты. Но искала. Не поверь, что нет меня с тобою. Мама, береги свою надежду, Без нее несвет наступит в жизни. Я вернусь, пусть не такой, как прежде. Я вернусь, став ласковей и ближе. Береги свои святые слезы. Я не стою ни единой капли. Помни, что над нами те же звезды И небесной выси синей лапы. Мама, дорожи мгновеньем каждым, Ведь успеть так много тебе надо. Не бывает жизни в жизни дважды, Не бывает света в пустом взгляде. Мама, не отчайся. Умоляю! Ты нужна мне сильной и счастливой. Не в аду я и не в ложе рая. Мое сердце не остановилось. Не поверь, слезами умываясь, Что погибла я от рук злодея. Я вернусь к тебе, я постараюсь. Не вернуться я к тебе не смею. Все годы заточения вера в моё возвращение была крепкой и несгибаемой, и только она помогла мне не сойти с ума и выдержать самую великую потерю – собственную свободу. Моей целью стало вернуться к родным, чего бы мне это ни стоило, для того, чтобы в первую очередь, прекратить их мучить невыносимой и горькой безызвестностью, связанную с моим исчезновением. Однажды мне пришло в голову, что с нашим мучителем может произойти несчастный случай и тогда этот затхлый бетонный мешок навсегда станет для нас последним пристанищем. Мы просто будем медленно и мучительно умирать от голода, от обезвоживания, от недостатка воздуха… Такого конца ни для себя, ни для подруги по несчастью я не хотела. И …начала молиться и за его здоровье, усердно и неистово, так же как за своих близких людей. Только живой Мохов мог однажды сделать ошибку, которая станет нашим пропуском на свободу… Прошло наше первое лето в заточении. Мохов стал изредка выводить нас к лазу, чтобы мы могли подышать свежим воздухом. На свой пятнадцатый день рождения я попросила его принести мне альбом для рисования и акварель. Мне захотелось иметь свое солнце, небо и землю, пусть не настоящие, но такие же доступные, как и прежде. Иногда, бессонными ночами лежа на жесткой половине кровати, рядом со своей бедной подругой я сочиняла четверостишия, а утром записывала их в тетрадь. К концу заключения у меня накопилось более трёхсот стихотворений. В основном это были посвящения родным, описание природы, редко – лирика про так и не познанную мной любовь: Белый снег кружится надо мной. Я в ночи танцую под луною, Унося куда-то за собой Своё сердце, ледяное-ледяное. Одинока я в плену разлук, И ворота в рай – не мне открыты. Я хочу коснуться твоих рук, Но не помню троп-путей избитых. Белоснежно-празднично вокруг, Торжествует наше расставанье. Я хочу коснуться твоих губ, Но дорог – большое расстоянье… На колени встану не стыдясь, Мягкой кистью снег покрою краской, Нарисую камни, травы, грязь, Чтоб от жизни не глотать лекарства. Ты кричи и трать запасы сил, Я тебя услышу в непокое, Если нет – заранее прости, Не растает сердце ледяное. Я спасу тебя от смертных дней, Под тобою – пропасть испарится. В суете бесчувственных теней Ты сумеешь жизнью насладиться. Белый снег не сыпется с небес, Я лежу под желтою луною, Выбирая из бесчисленных сердец Ледяное, ледяное, ледяное… Я часто представляла, как буду жить, когда вернусь домой. Как буду радоваться каждому новому дню, счастливым мгновениям, проведенным с близкими людьми, лучам солнца, освещающим мое лицо, снежинкам, падающим с холодного зимнего неба. Я обещала себе больше никогда не расстраивать маму, слушаться папу, не ссориться с сестрой, делать работу по дому, лучше учиться. О, если бы было можно все вернуть назад, если бы было можно… Беременность Лены подходила к концу. Теперь в каждый приход Мохова мы с еще большей силой просили, умоляли отпустить нас домой, объясняя, что Лене необходима помощь врачей. Но все было напрасно. В один из дней наш мучитель принес мне медицинское пособие по акушерству и гинекологии и сказал: – Учись, пока время есть, тут все подробно описано, скоро будешь роды принимать. – И, задвинув все засовы, ушел. Маленькая надежда на то, что в связи с приближением родов Мохов выпустит нас, растаяла, как снежинка на теплой ладони. Нам троим было ясно, что если мы обретем свободу, то он её – потеряет. Некоторое время у меня еще был внутренний протест, я не хотела открывать эту ужасную книгу. И лишь за пару дней до разрешения беременности Лены, когда стало понятно, что выхода нет, никто не поможет, кроме меня, я взяла ее в руки. Что я, попавшая в лапы маньяка девственницей, могла знать об этой стороне жизни? Когда еще даже элементарных уроков анатомии из школьного курса у меня не было? Ничего. А уж что такое рождение ребенка, этого я не представляла вообще. Поэтому, полистав учебник, была поражена сложности процесса. В учебнике описывалось, что для благополучных родов нужно не только присутствие врача и акушерки, но и огромное количество приспособлений, аппаратов и лекарств. У нас же не было ничего. Единственное, что Мохов принёс, – это перекись водорода и вата. Из книги я поняла, что для самостоятельных родов необходимо, чтобы плод лежал вниз головой, и мы стали ощупывать живот, но так ничего и не поняли. – Самое главное, что ребенок шевелится, – успокаивала я подругу, будем надеяться на лучшее. Это случилось в ночь с пятого на шестое ноября. Сначала у Лены заболел живот, а вскоре отошли воды. Начались схватки. Я видела, как страдает моя подруга, плакала вместе с ней, и мое сердце разрывалось от того, что я не могу ей помочь. Наступил момент рождения. Я старалась не смотреть, и только когда Лена попросила отрезать пуповину, повернувшись, увидела новорождённого. Это был мальчик. Преодолевая страх и брезгливость, я, следуя указанием учебника, обработав ножницы перекисью, отрезала пуповину, перевязала ее ниткой и, кое-как протерев маленькое тельце от смазки и крови, запеленала малыша в оторванный кусок простыни. Во время всех этих манипуляций мальчик плакал, он вообще оказался на удивление крепким и с громким голосом и, на мой взгляд, соответствовал параметрам нормального роста и веса. Наевшись материнского молока, новорождённый уснул. – Я Владиславом его назову, – сказала подруга и несколько раз поцеловала сына в лицо. Мохов пришел утром. Известие о том что у него родился сын не вызвало в нем эмоций. Хотя к тому моменту мы точно знали, что у него до этого ребенка детей не было. В 51 год этот человек впервые стал отцом. Но ребенок его не интересовал… Бросив через окошко люка мимолетный взгляд на Владика, Мохов вызвал меня в предбанник для удовлетворения своих потребностей.