За все годы моего заточения, кроме ненависти и отвращения я не испытала ни одного чувства к нашему мучителю. Всё в нем раздражало меня: манера общения, ухмылка, похожая на звериный оскал, его голос, взгляд, какая-то замусоленная внешность. Мне постоянно хотелось ударить его, ущипнуть, укусить, сказать что-то неприятное, а еще лучше – задушить своими собственными руками. Если бы в них вдруг откуда-то появилась сила. Я ненавидела его за то, что он может свободно передвигаться по земле, общаться с другими людьми, спать в своей постели, ходить по магазинам и вообще делать, что ему заблагорассудится, в то время как мне приходилось сидеть в этом мрачном подвале, изолированной от внешнего мира. Часто перед сном я закрывала глаза и мечтала, как гуляю по парку, как покупаю себе мороженое, а потом сажусь на скамейку под раскидистой старой березой. Я наблюдаю за людьми, проходящими мимо, и улыбаюсь солнышку, которое то скрывается, то выглядывает из-за белых пушистых облаков. Слушаю щебет птиц, радостные крики детей, играющих на детской площадке и голоса взрослых, иногда поругивающих малышей за непослушание. Сотни вещей, которые человек, не задумываясь, может делать каждый день, стали для меня недоступны, тысячи звуков престали существовать в моем нынешнем мире. Это сводило с ума и доводило до отчаяния. Я практически сдалась и смирилась со своей злой участью. Как вдруг судьба подарила нам еще один шанс на спасение. – В следующую субботу в гости пойдем к моей жиличке, – сказал Мохов, выкладывая продукты на порог люка. – Она студентка, снимает у меня комнату. Я слушала и не верила своим ушам, а он продолжал: – Скажу что ты моя племянница, приехала на выходные. Посидим, винца красненького попьем, а потом я ей незаметно снотворное подмешаю, – он противно оскалился. – Хочу её попробовать.. Это казалось чудом, что мучитель разрешит мне днем выйти на улицу, пообщаться с новым человеком, побыть в его доме! И хотя студентку было очень жаль, я, несомненно, обрадовалась предстоящему походу. Мы с Леной тщательно продумали план по освобождению и с нетерпением принялись ждать выходных. Итак, настал день икс. Я оделась в свои вещи, которые все эти годы бережно хранила в полке стола. Конечно, они напрочь пропитались запахом плесени, но нам это было только на руку. Мало того, что внешне я выглядела, мягко говоря, нездоровой, так еще и воняла затхлостью и подвалом. У нормального человека (а мы надеялись, что эта студентка адекватная) мой вид вызвал бы подозрения. Вообще, когда я анализирую поступки Мохова: то, что он вывел меня на улицу, да потом еще и познакомил со своей жиличкой – я до сих пор не могу понять, как он на это решился. Потерял бдительность, уверившись, что мы слишком раздавлены психологически и деморализованы и уже не будем пытаться бежать? Уверился в своей безнаказанности? Был слишком одержим мечтой завладеть новой жертвой? Или он просто жил в какой-то своей реальности, его психическое расстройство начало прогрессировать, и он перестал трезво оценивать ситуацию? Не знаю. В любом случае именно это его решение повлекло за собой наше последующее освобождение из стен ненавистного бункера. Мохов постучался в дверь к жиличке. Крепко сжимая мою руку, девушка впустила нас. Я жадно стала разглядывать ее. Ростом не больше меня, худенькая, красивые светлые волосы заплетены в косичку, приятные черты лица и глаза, выражающие непонимание и интерес. Мне вдруг безумно захотелось потрогать голубой халатик, в который она была одета, и прикоснуться к ее телу, чтобы убедиться, что она настоящая. – Ко мне вот на выходные племянница приехала, – промямлил Мохов. – Ей скучно стало, я вас решил познакомить. Студентка пригласила нас войти. Мы сели за стол, и наш мучитель достал заранее подготовленную бутылку вина. Девушка удивилась, но подала стаканы. Разговор не складывался. Я же сидела и лихорадочно думала только об одном – куда подсунуть записку, которую мы с Леной заранее написали. Я понимала, что куда бы ни всунула это послание, это будет практически как крик о помощи капитана Гранта, вложенный в бутылку и вверенный волнам океана… Но я обязана была воспользоваться этим шансом… Поскольку следователи передали мне «на память» эту записку, сейчас я могу привести ее полный текст. Вот он: «Милая девушка! Мы не знаем, как вас зовут, но надеемся, что вы нам поможете. Вы – наш единственный шанс на спасение. Мы знаем, что вы снимаете комнату в доме у мужчины по имени Виктор. Но вы не представляете, что он за человек. Вот уже четвертый год он держит нас в подвале под сараем, который находится в его огороде. Вход туда замаскирован. Наши данные есть в милиции. Нас ищут, но не могут найти. Вас мы просим только об одном – отнесите эту записку в отделение милиции, сообщите адрес дома, в котором вы сейчас живете. Все эти годы, которые мы провели здесь, мы не видели ни одного человека, кроме этого Виктора. Он держит нас тут, издевается, насилует, иногда бьет. Мы знаем, что он производит впечатление нормального человека, но на самом деле это не так. У меня, Елены, от него родилось двое детей, которых он забрал у меня и куда-то отнес. Может быть, вы что-то слышали о маленьких подкидышах. Сейчас я опять беременная, где-то на пятом месяце. Мы очень хотим домой к своим родным, и только вы можете нам помочь. Мы уверены, что вы не сможете остаться в стороне. Только умоляем вас: ни в коем случае не показывайте эту записку Виктору! Не подавайте виду, что она вообще была! Ему грозит большой тюремный срок, и он может убить и вас, и нас, лишь бы никто не узнал об этом и его не посадили. Берегитесь его! Заранее спасибо. Помогай вам Бог! Лена и Катя. Взгляд мой упал на подоконник, расположенный за моей спиной, заваленный аудиокассетами. Сделав вид, что меня интересует репертуар, я незаметно достала из волос собранных в пучок, заветную бумажку, скрученную трубочкой и от того в размере не превышающую фильтр от сигареты, и положила ее в один из подкассетников. Всё. Дело сделано. Дальше оставалось надеяться только на чудо… Все время нашего застолья Мохов старался разрядить обстановку, рассказывая анекдоты и расспрашивая её о жизни. Но было понятно, что студентку напрягает наш визит. Видя, что она не пьет вино, в которое он изловчился подсыпать снотворное, пока девушка ставила чайник на газ, наш мучитель предложил ей мороженое и, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты. Я растерялась, да и было от чего. Остаться один на один с человеком, который, с одной стороны, может нас спасти, а с другой – испугаться и выдать меня, если я начну просить ее о помощи, оказалось нелегко. Я сделала выбор в пользу молчания. Времени, чтобы объяснить ей ситуацию, не было, Мохов вернулся буквально через минуту. Просто ходил к себе, где заранее подготовил десерт со снотворным. Студентка приняла угощение и, сославшись на усталость, выпроводила нас. Думаю, что мой облик все-таки подействовал на нее, и она как можно скорее пожелала избавиться от странных гостей. Я вернулась в свой подвал, и потянулись дни ожидания. Здесь, с вашего позволения я сделаю небольшое отступление. Проведя в замкнутом пространстве такое количество времени, человек теряет ориентиры, становится медлительным и неуверенным в себе. А если еще и брать во внимание нашу ситуацию многолетнего психологического и физического насилия в таком замкнутом пространстве, когда мы постоянно находились под гнетом нашего мучителя… Он изо дня в день давал понять, что сбежать не удастся, что у него все под контролем, неверный шаг приведет к наказанию, а быть может, – и смерти. Психика была сломлена, и хоть вера в будущее освобождение не покидала меня, страх умереть от его побоев или быть погребенной заживо в нашем подземелье не уступал в размере желанию обрести свободу. Я чувствовала приближение развязки. Это было какое-то шестое чувство, интуиция, подсознание. Я понимала, что если эта записка не дойдет до милиции, мы погибнем. Сначала Лена – она стала совсем плоха и практически не двигалась, да еще предстоящие роды, которые точно добили бы ее. А потом уже и я сойду с ума от одиночества или покончу жизнь самоубийством. Прошло долгих пять дней. Я уже не могла рисовать и писать стихов, все мое существование было направлено на ожидание. Мы часами сидели на кровати и прислушивались к тишине в надежде поймать хоть какой-то незнакомый звук. Освобождение Это случилось утром 4 мая 2004года. Наверху что-то загромыхало, но это были не привычные постукивания, воспроизводящиеся нашем мучителем при открывании люков, ведущих в наш бункер. Те звуки ни с чем невозможно было спутать. Это были незнакомый скрежет железа и тяжелые шаги. Потом раздались голоса и, наконец, открылся люк. Показалось ошарашенное лицо незнакомого мужчины: – Девчонки, вы живы? От радости и удивления мой язык прирос к небу, и единственное, что я смогла сделать, – устало кивнуть в ответ. – Подождите немного, скоро мы вас освободим, – пообещал мужчина и… закрыл крышку на засов. Потекли томительные минуты ожидания. Казалось, прошла целая вечность, пока дверца снова не открылась. – Девчонки выходите, кончилось ваше заточение, – сказал добродушный милиционер и улыбнулся. Я посмотрела в открытый лаз и увидела… ноги Мохова. «Господи, зачем он здесь? Сейчас вылезу, а он схватит меня за горло и начнет душить», – завертелись в голове страшные мысли. – Или вы тут хотите остаться?! – раздалась неуместная шутка. Я собралась с духом и полезла наружу. К счастью ноги принадлежали соседскому мужику, которого позвали быть понятым. «Я просто не мог поверить в реальность происходящего, – рассказал участвовавший в освобождении пленниц прокурор Валерий Марюшкин. – Лица девушек, вышедших из бункера, были белы как снег, они заслоняли ладошками глаза от солнца. Лена была на восьмом месяце беременности, и ее пришлось выносить на руках. Когда я спустился вниз, то увидел рисунки на стенах бункера. На вырванных из альбома листах помахивала хвостом русалка, глядела на цветок веселая корова. А над кроватью во всю стену улыбалось веселое солнышко… Помню, как от жалости перехватило горло…». (интервью было дано Марии Василь, журналисту украинской газеты «Факты», от 28 мая 2004 года – спустя всего пару недель после нашего освобождения) Записка все-таки дошла до адресата, за что я выражаю огромную благодарность студентке Алёне, которая оказалась неравнодушной к чужой беде и спасла нас. Для меня она навсегда останется человеком с большой буквы. Алёна, вдруг ты прочитаешь эти строки, откликнись, пожалуйста! Я хотела бы лично обнять тебя и поблагодарить за то, что ты сделала. Что не выкинула этот клочок бумаги, что все-таки отнеслась к нему серьезно и отнесла в милицию. Спасибо тебе! Мне остается только благодарить бога за то, что Мохову не удалось запереть еще одну девушку в этом мрачном подвале, и второй ярус железной кровати так и не узнал третьей узницы. Я стояла на улице, рядом с ненавистным гаражом и прижимала к груди свои тетради со стихами и альбомы с рисунками. Я вновь обрела свободу, это было невероятное чувство, и даже сейчас, спустя много лет, я не могу описать свои ощущения в тот момент, когда глядя на майское синее небо, я понимала, что теперь все мои желания, о которых я так долго мечтала, начнут сбываться. Вот прям с этой самой минуты. До сих пор не укладывается в голове, как Мохову удалось провернуть такое преступление. Почему никто не задался вопросом, что за бункер он роет в течение трех лет? Почему его мать, которая жила в этом же доме, ни разу не задалась ни единым вопросом? Или она так легко приняла на веру историю про нутрий или кроликов, которых якобы собирался держать в подвале ее сын? И потом – неужели она не видела, как сын на протяжении трех лет вносит в гараж сумки с продуктами? Или ей просто удобно было ничего не замечать? За годы, прошедшие с момента освобождения, я перечитала сотни книг по психологии. Все, как один, психологи говорят, что любые отклонения в сексуальной сфере – это наследие детства. Мне кажется, что всё, случившееся с «хорошим мальчиком, заботливым, добрым сыночком» Алисы Моховой – это и ее вина не в последнюю очередь. Если бы не ее властность, желание контролировать выбор женщины сыном, кто знает, может, ему, этому тюленю, (а позже из публикаций в СМИ мы узнали, что именно такое прозвище было у Мохова среди рабочих агрегатного завода, где он работал) и не пришло бы в голову искать сексуальных рабынь… Нас с Леной посадили в милицейскую машину и повезли в местную больницу для осмотра и выявления физических повреждений, травм и отклонений. Вопреки здравому смыслу, врач, назначенный проводить эту процедуру, был мужчиной. Не понимаю, кто и какой логикой руководствовался, что даже не пришло в голову очевидное: мне, девочке, которую насиловал практически каждый день три с половиной года вонючий мужик, было жутко даже представить, как я разденусь и тем более сяду на гинекологическое кресло. Ощущение незащищенности и чувство стыда, в которое ты погружаешься, как в топкое болото, чувство, которое я испытывала из раза в раз, обнажаясь и ложась на красное одеяло перед своим мучителем, – всё это вновь пронеслось в моей голове, и я отказалась… Уже ближе к вечеру нас все в том же автомобиле наконец-то привезли в Рязань, в отделение полиции для встречи с родными. Как потом мне рассказала мама, ещё ранним утром ей позвонили из прокуратуры с сообщением, что дочь нашлась живой. После этого сообщения еще целых двенадцать часов мамочка ждала разрешения приехать и забрать меня… У меня же было ощущение, что я физически чувствую, как тянется время. Казалось, что время ожидания встречи с мамой в эти несколько часов было более муторным и нервным, чем всё время нашего заточения. Я шла по коридору на встречу с родными и чувствовала, как сердце выпрыгивает из груди. Три с половиной года я каждый день, каждый час, каждую минуту мечтала об этом мгновении, а сейчас, когда оно свершилось, мне вдруг стало безумно страшно показаться на глаза своей семье. Я понимала, что мало похожа на ту хорошенькую девочку, которая однажды ушла из дома и не вернулась. Худая, бледная, в грязной одежде и жутким запахом плесени, который источала, кажется, каждая клеточка. Узнают ли они во мне свою милую весёлую Катюшу? Что почувствуют, когда поймут, где я была все это время? Я нервничала и боялась первой встречи с мамой. А вдруг мама будет винить и упрекать меня? А папа? Переживут ли они правду о том, что случилось с их дочкой? А вдруг это убьет их? И вообще – что рассказать им, а о чём лучше промолчать? И вот – дверь в кабинет следователя, за которой меня уже ждут… Там – мои мама и сестра… Как же страшно открыть эту дверь! Кажется, я чувствую, как пульсирует кровь у меня в висках, каждый удар сердца грохотом отдается где-то в голове… Нужно сделать последний шаг… За дверью – мои родные… Как только я вошла, они сразу кинулись ко мне и начали обнимать и целовать. Мама сквозь слезы спрашивала, болит ли у меня что-то и не понимала, что с моей походкой. Потом, конечно, она рассказывала мне, что мой вид привел ее в шок: худенькая, бледная, волосы клочьями вылезали да еще и еле стоящая на ногах… – Мам, все хорошо, просто там ходить было негде, поэтому я разучилась, – отвечала я, пытаясь ее успокоить. Напряжение, которое угнетало меня последние несколько часов перед встречей, прошло. Находясь в родных объятиях, я почувствовала, что, несмотря на мучительные годы разлуки, меня по-прежнему любят. Любят именно МЕНЯ и совершенно не обращают внимания на мой облик. Я держалась стойко, когда впервые за долгие годы увидела свою семью. Кажется, за время своего плена я выплакала все слёзы, и мне оставалось лишь улыбаться, глядя на лица родных и любимых людей, а они все рыдали и рыдали не в силах поверить в то, что я вернулась к ним… Домой мы приехали уже ночью, уставшие от вопросов и протоколов. Наша квартира с того момента, как я покинула ее несколько лет назад, практически не изменилась, только теперь в моей комнате обитала сестра. Первым делом я вымылась в ванной, но запах плесени, исходивший от моего тела, совершенно не смылся, хотя я до красноты терла кожу мочалкой и извела целую бутылочку геля для душа; потом надела чистый халат и наконец-то поела еду, приготовленную мамой. Всё было как во сне, всё, о чем мечталось в подвале, – всё это было рядом. Я – дома. В первый месяц после моего возвращения домой я все еще не могла поверить, что весь этот кошмар закончился. Мне все время казалось, что сейчас я закрою глаза и снова окажусь в своем мрачном подвале. Поэтому я, боясь темноты, никогда не закрывала шторы в своей спальне и просила маму лечь со мной спать. Огромнейшую поддержку мне давала моя сестра. На тот момент она встречалась с молодым человеком, и мы все вместе ездили на природу, ходили в кафе или кино. Я постепенно привыкала звукам, запахам, Свободе, Жизни… Аня дарила мне модную одежду и косметику, показывала, как правильно краситься и одеваться. Я очень старалась стать обычной девушкой, но это мне удавалось только внешне. У меня было слишком много вопросов к миру, в котором мне предстояло жить. Я как будто переместилась в будущее на машине времени. Нынешняя реальность очень сильно разнилась с той, что окружала меня до похищения. Я удивлялась тому, что у всех есть сотовые телефоны, у многих – компьютеры с выходом в интернет и личные автомобили. Люди много говорили о деньгах и развлечениях. Район, в котором я жила, застроили новыми десятиэтажками. Вместо маленьких продуктовых магазинчиков появились просторные супермаркеты, а общественный транспорт с непонятным мне названием «маршрутка» ездил практически у меня под балконом. Поначалу я старалась избегать встречи с соседями или знакомыми. Я понимала, какой интерес вызываю у знавших меня людей и совершенно не хотела чувствовать себя обезьянкой в зоопарке. Это буквально читалось во всех взглядах, направленных на меня… Со своими родными тему моего нахождения в страшном подвале мы не поднимали. Все понимали, что мне до дрожи неприятно говорить об этом. Как сказали бы специалисты, у меня было типичные признаки посттравматического расстройства… Со своей лучшей подругой я встретилась только в середине лета. Она мне рассказала, как сейчас живут наши бывшие одноклассники, показала альбом с выпускного вечера, похвасталась, что учится на технолога в техникуме и встречается со своим одногруппником. Когда я слушала эти рассказы, хотелось просто выть от боли, потому что я ничего этого не имела. В то время, когда мои ровесники заканчивали школу, выбирали профессию, влюблялись и делали многое другое, что должны проживать люди в таком возрасте, я жила только одной целью – сохранить свою жизнь. Мохов лишил меня не только свободы, он лишил меня очень важного отрезка времени. Я вышла из подвала в преддверии восемнадцатилетия, и все мое образование было – восемь классов средней школы. Мне предстояло наверстать упущенное в кратчайшие сроки. Для того чтобы в будущем получить какую то профессию мне требовалось закончить школу. Мы с мамой буквально в конце мая поехали в учебное заведение и она объяснив мою ситуацию попросила директора оформить мне аттестат с девятью классами. Как раз в это время шли выпускные экзамены и я с остальными учениками писала сочинения и решала задачи. Конечно это все было формально, директрисса вошла в наше положение и уже через неделю я обладала документом, подтверждающим мое среднее образование. В сентябре 2004 я поступила в текстильный лицей, на специальность конструктора-модельера, но во преки моим ожиданиям рисовать и моделировать одежду там не учили, и под громкой будущей профессией скрывалась работа портнихи. Через четыре месяца каждодневной муки в связи с нежеланием садиться за огромные швейные машины я забрала оттуда документы и осела дома в ожидании следующего учебного года. Теперь я знала что хочу поступить в институт, но для этого мне потребуется закончить десятый и одинадцатый классы. Мне было уже девятнадцать лет, когда я первого сентября вновь села за школьную парту. Все учителя знали мою трагичную историю и общались со мной очень аккуратно, боясь причинить мне хоть малейшее неудобство. Мои одноклассники тоже вскоре узнали во мне девушку из телевизора, рассказывающую о своих злоключениях и несколько раз со мной даже пытались поговорить об этом, но я сразу давала понять что не намеренна дельться ни с кем своей личной жизнью. За все эти годы мне никто и никогда не сказал в глаза о том что где я находилась три с половиной года и что переживала в это время – отвратительно и противно, хотя я знаю точно что, за моей спиной некоторые люди говорили именно такими эпитетами. В 2008 году я поступила в институт на факультет государственного и муниципального управления с квалификацией менеджера, но работать по специальности мне так и не довелось. Еще во время учебы в школе я начала ходить на практику в мебельный магазин и со временим освоила ремесло проектировщика интеръеров. кем и работаю по сей день. Но если говорить о переменах, то надо сказать и о том, что изменился не только внешний мир. Очень изменилась и моя семья… Отец, так и не смирившийся с потерей дочери, увлёкся алкоголем, и мама, не выдержав его образа жизни, подала на развод. Позже, в 2009 году, отца разбил инсульт, он потерял способность управлять левой рукой и с трудом ходил, а в 2014-ом ему поставили диагноз рак желудка. Не прожив и полгода после объявления болезни, папа скончался. У моей любимой бабушки, также переживавшей исчезновение внучки, тоже случился инсульт, и она стала плохо соображать. Спустя год после моего возвращения она умерла. Мою милую пуделиху Керри в 2002 году сбила машина. До сих пор я уверена, что во всех этих несчастьях виновен Мохов, все эти годы он мучил не только меня, но и моих близких. Было очень больно осознавать то, что вместе с моим уходом в тот роковой вечер ушли отношения между моими родителями – каждый из родителей самостоятельно переживал это горе. Закончилась энергия и жизнерадостность моей бабушки, а вместе с этим не стало моего любимого деревенского дома, его пришлось продать, так как дед не справлялся один с большим хозяйством. Навсегда остались в прошлом наши семейные праздники, где папа играл на гитаре и веселил нас с сестрой забавными четверостишиями, а мама всех кормила своей фирменной жареной картошкой. Хотелось плакать от того, что я больше никогда не посижу у теплой печки в ожидании бабушкиных блинчиков, а потом, наевшись, не поиграю в заснеженном саду в снежки со своей сестрой. Все, что я так любила и о чем мечтала все эти 1296 мучительных дней, так навсегда и остались прекрасными воспоминаниями… В ходе следствия по этому делу я узнала, что в подвале до нас побывала еще одна девушка. Фрагмент статьи «Еще одна жертва скопинского маньяка», газета «Комсомольская правда» от 21 июня 2004 года: «Следователь Рязанской областной прокуратуры Юрий Терешкин допросил по делу 21-летнюю Светлану (имя изменено по ее просьбе. – Прим. ред.), которая тоже побывала в подземной тюрьме. По словам потерпевшей, это произошло в начале зимы 1999 года. Приятели предложили Светлане, жительнице Милославского района, поехать в Скопин развеяться. Автомобиль остановился на улице Октябрьской райцентра – как раз напротив дома, где вместе с матерью жил Мохов. Ребята выпили прямо в машине и решили отъехать по какому-то своему делу. И тут к девушке подошел немолодой мужчина. Они разговорились. Света почувствовала, что начинает замерзать, и решила, не дожидаясь своих попутчиков, добираться домой автобусом. Едва она попрощалась со своим собеседником и сделала несколько шагов, как почувствовала сильный удар. Светлана упала. Мохов потащил ее к подвалу. В бункере садист заявил, что она будет находиться там до тех пор, пока не заживет рана. Но по отношению к девушке у него были совсем иные намерения. Первое, что заметила Света в подвале, – бурые потеки на стенах. Она уверена, что это были следы крови… Пищу своей узнице, как и своим последующим жертвам, Мохов просовывал в небольшое окошечко. А по вечерам начиналась ежедневная „программа“: сексуальные издевательства и побои. На просьбы отпустить ее на волю садист отвечал кулаками. Но вдруг после двух недель подземного ада случилось чудо: Мохов после очередной „раздачи пищи“ забыл запереть полуметровую дверцу. Еще не веря случившемуся, Света приоткрыла ее и выбралась наружу. В милицию Светлана заявлять не стала: очень боялась, что изувер найдет ее и отомстит». Когда я узнала об этой истории, мне показалось, что волосы на моей голове зашевелились, – как она могла оставить этот ужасный поступок безнаказанным? Неужели ей ни разу не пришло в голову, что Мохов может запереть там новую жертву? Ведь если бы она написала заявление в милицию, мы бы не сидели в этом проклятом подвале три с половиной года, ежеминутно балансируя между жизнью и смертью! Я ненавидела Мохова, я считала и считаю его чудовищем… Я могу с полной уверенностью сказать, что у меня нет и никогда не было так называемого «стокгольмского синдрома». Я не испытывала симпатии к нашему похитителю, я ни разу не сочувствовала ему, не отождествляла себя с ним и тем более не искала ему оправданий. Возможно, если бы он как-то разговаривал с нами, если бы делился своими мыслями, выстраивал какие-то теории, как он видит наше и своё будущее – да, возможно, моя психика и подверглась бы таким изменениям и я начала бы испытывать какие-то чувства, описываемые психологами как «стокгольмский синдром». Это может показаться удивительным, но за три с половиной года общения с Моховым я знала о нем только три вещи: город, в котором он живет, его фамилию и наличие живой матери. Даже свой возраст он держал в секрете. Мы с Леной были для Мохов как… некая разновидность домашних зверьков (не зря же он сравнивал нас с кроликами), он воспринимал нас исключительно с точки зрения сексуальных объектов. Вот у кого-то есть резиновые куклы, а у Мохова были мы… Поэтому и чувства у нас были соответствующие ситуации: ненависть, ярость, злость. Хотя со временем, не могу не признать, чувства мои поменялись. Сейчас, после долгих лет ярко выраженной ненависти, у меня к нему осталась только… жалость. Обыкновенная жалость. Он ведь тоже человеческое создание, он был рожден женщиной, вскормлен молоком своей матери. Что и в какой момент так изменило его, что он пустил свою жизнь под откос и сотворил такое не только с собой, но и с нами? Еще одним потрясением стала и новость о том, что подельник Мохова, Алексей на самом деле являлся женщиной. И в тот страшный вечер она специально играла роль молодого обаятельного человека, чтобы заманить нас в подвал. Правда, на суде Елена Бадукина (так звали сообщницу Мохова) клялась, что не знала о нашем заточении, но я ей почему-то совсем не верю. Спустя несколько дней после моего возвращения домой мне предложили консультацию у психолога. Внутри себя я понимала, что помочь мне освободиться от груза мыслей о мрачном подвале на данный момент не сможет никто, но мама настояла – и мы отправились. Я вошла в палату, где меня уже ждали. Это была женщина средних лет и какой-то… серой, смазанной внешности. Она с нескрываемым любопытством и каким-то… лабораторным интересом смотрела на меня. Под этим пристальным взглядом я на ватных ногах пересекла комнатку и села на больничную койку. Мы познакомились.