Возможно, надпись подсветило солнце, но, когда он попробовал открыть дверь, ради эксперимента, табло отказалось загораться. Юэн ввел код — год их женитьбы — и открыл сейф. Он же вроде расправил страницу? Теперь часть ее упиралась в дверь и раскрылась ему навстречу. Вместо того чтобы показать это Джойс, он спросил ее: — Ты точно не хочешь со мной прогуляться? — Абсолютно, Юэн. Если тебе кажется, что так надо, иди. — Я постараюсь вернуться побыстрее. — У нас полно времени. Еще одиннадцать дней. Она все еще хмурилась, но уголки поджатых губ поднялись в намеке на улыбку. — И перестань так меня опекать. Оглянувшись на Джойс в дверях, Юэн решил, что она рассержена, почти оскорблена его заботой. Он как мог торопливо пошел в сторону вилл, сжимая в руках трепетавшую на ветру страницу. Потом решил, что кто-то может ее выхватить, и спрятал в нагрудный карман, где бумага какое-то время пыталась расправиться, прежде чем успокоилась. Вилла Библион оказалась далеко от Иконикоса. С каждым пройденным домом Юэн еще на минуту отдалялся от Джойс. Он уже был готов повернуть обратно, когда заметил знакомое название на столбе у ворот. За высоким забором с острыми пиками по верхнему краю виднелась оливковая роща, а в глубине ее стоял нужный дом. Юэн нажал на кнопку под табличкой с названием. Вскоре в динамике послышался металлический треск, и женский голос спросил: — Кто там? — У меня есть кое-что для мистера Дартмута. Ответом был щелчок, который показался Юэну окончательным и бесповоротным. Он поискал глазами камеру наблюдения, чтобы показать в нее страницу, но в эту секунду дверь виллы распахнулась, и на широкий дворик, вымощенный мрамором, выскочила женщина. Высокого роста, стройная, с длинным узким лицом и короткими светлыми волосами. На ней были шорты с массой карманов и футболка с надписью «Чистые активы», которая обтягивала ее миниатюрные груди. Юэн едва удержался, чтобы не рассмеяться, когда она спросила: — Что вы сказали? — Я нашел это на пляже. Решил вернуть. Она смотрела на страницу, потом на него и наконец решилась открыть ворота. — Проходите. Прошу вас, расскажите все поподробнее, — сказала она, протягивая руку на несколько градусов прохладнее полуденного воздуха. — Я Франческа Дартмут. — Юэн Харгривз. Ваш отец, должно быть, весьма богат, раз живет здесь, — заметил он по дороге к дому. — Виллу купила я. — Она ткнула пальцем в надпись на футболке. — Торговля иностранной недвижимостью приносит неплохие деньги. Они миновали просторный холл, тоже отделанный мрамором, и зашли в большую комнату с белыми стенами и черной кожаной мебелью. — Выпьете что-нибудь? — Извините, воздержусь. Я не хочу надолго оставлять жену одну. — Тогда расскажите мне свою историю. — Я увидел человека, который бежал за этой страницей по пляжу, и позже нашел ее. Я правильно понимаю, это был ваш отец? А книга, кажется, очень редкая. — Извините, я сейчас, — сказала Франческа Дартмут и выскочила из комнаты. Юэн услышал, как открылась дверь с другой стороны холла и почти сразу — сдавленный вскрик. Потом закрылось окно, и через какое-то время Франческа пришла обратно, бережно, как ребенка, держа в руках книгу. Книжный блок оторвался от обложки, обнажив переплет. — Ветер, — объяснила она то ли Юэну, то ли самой себе. — Сдул ее с его стола. Юэн протянул ей страницу, надеясь как-то ее успокоить. — Ее можно заново переплести. Уверен, ваш отец без труда найдет хорошего мастера. Франческа посмотрела на страницу и еще крепче вцепилась в книгу. — Он не может, мистер Харгривз. Юэн не был уверен, что хочет узнать причину. Вместо этого он спросил: — А о чем, собственно, книга? Франческа Дартмут посмотрела ему в глаза и ответила: — Смотрите сами. Юэн был тронут ее доверием. Он положил свою страничку на стол и принялся осторожно листать книгу. Это была история Тома Рида, человека, миссией которого стало противостояние людям, приносящим миру наибольший вред, — переубеждение или, если это не поможет, их ликвидация. Был ли он посланцем Господа или безумцем — или и тем и другим? Некоторые его мишени были политиками, другие возглавляли религиозные организации, один оказался газетным магнатом. Рид так и не узнал, кто подослал к нему убийцу в самом конце романа. Юэн решил, что в книге не хватает еще страниц, но недоставало лишь той, что он принес. — Я не совсем уловил сути… — Как и мой отец. Он не понимал, что люди, которых он высмеивал, имеют большую власть. Один из них, связанный с издательским бизнесом, позаботился, чтобы никто не взял книгу в продажу, а потом, через одну из своих компаний, выкупил весь тираж и сжег его. Отец отослал оставшиеся у него экземпляры в газеты, которые не принадлежали тому человеку, но никто не откликнулся. Себе он оставил лишь один экземпляр. Он не хотел, чтобы кто-то знал, где он живет, — боялся, что они могут попытаться расправиться с ним и уничтожить и эту книгу. — Но вы же рассказали в деревне, что он тут жил. — Только после его кончины. Эта фраза не стала для Юэна сюрпризом. Он закрыл книгу. На обложке черного цвета стояли имя и фамилия автора, между которыми красовалось название книги. Буквы были разного размера, и из заглавных складывалась фраза «Узреть Господа». Он перевернул книгу и посмотрел на фотографию на обороте обложки. — Его я и видел на пляже. Это он бежал за страницей. — Я вам верю. — Франческа Дартмут глубоко вздохнула. — Он любил говорить, что не умрет совсем, пока на свете есть хоть одна из его книг. В ту же секунду Юэн понял: — Тогда последняя фраза не значит, что Бога нет. Она может подразумевать, что нет конца. — Я не думала об этом. Помолчав, Франческа с благодарностью добавила: — Думаю, вы увидели истину. Юэн пытался пристроить страницу обратно в книгу, но Франческа сказала: — Знаете, оставьте ее себе. По-моему, вы сделали ее своей. Он запротестовал: — Вам не кажется, что… — Мне кажется, что вы наполнили ее смыслом, и она должна быть у вас. Может, она имеет особое значение. — Она посмотрела на Юэна и тихо сказала: — Если это так, то мой отец еще не совсем покинул меня. Юэн не нашел, что ответить. Уже уходя, во дворике перед домом он сделал вилле неуклюжий комплимент: — В оливках у вас недостатка не будет. — Может, возьмете немного с собой? Наши оливки продавали в местной лавке, но потом ее переделали в бар. Она сбегала внутрь и вернулась с корзинкой, полной мясистых оливок. — Вот, вам и вашей жене. Наслаждайтесь оливками и… друг другом. Она помахала ему рукой, когда закрылись ворота. Юэн пошел вдоль забора, и ему показалось, что он увидел кого-то за деревьями. Тот сразу скрылся — ему нужно было лишь повернуться. Виллы вдоль дороги уступили место многоквартирным домам, а Юэн все оглядывался. Однако за ним никто не шел, а страница была надежно спрятана в кармане у сердца. Он решил не стучаться в дверь, на случай если Джойс спит, и сам открыл ее, торжественно неся перед собой корзину, на случай если Джойс не спит. Но все эти предосторожности пропали даром: в комнате ее не было. На балконе тоже было пусто. Он набрал ее номер и услышал, что телефон звонит в комнате. Он лежал на столике у кровати, прижимал обрывок бумаги с запиской: «Ушла плавать». Вместо подписи стояла единственная буква «Х», одна из палочек которой была почти вертикальной. Он выбежал на балкон и стал всматриваться в море между двумя отелями. Далеко в море виднелась фигура, размером не больше висюльки-талисмана на браслете. Оранжевый купальник. Это она. Он закрыл окно и поставил корзину с оливами на прикроватный столик. Перед тем как спрятать последние слова Амброуза Дартмута в сейф, он еще раз перечитал их… и помчался на пляж. Несмотря на то что талисман в оранжевом купальнике качался на волнах так же далеко, это зрелище почему-то его успокоило. Он сбросил сандалии рядом с топчаном Джойс — там лежала ее книга. С каждым шагом он заходил глубже, но гребни волн целовали его кожу. — Но его нет, — прошептал он, отправляясь к Джойс. — Но его нет. О рассказе «Страница» Какая из историй Рэя первой заставила меня ощутить пронзительное чувство одиночества и потери? Это мог быть «Ревун», «Калейдоскоп», «Карлик» или «Озеро» — не могу уже припомнить, в какой последовательности я, не по годам развитый ребенок, читал его книги — мне тогда было лет восемь, не больше. Я брал в библиотеке взрослые книги по читательскому билету матери, и с моей подачи Рэй быстро стал одним из ее любимых писателей. Я подозреваю, что первой привлекла наше внимание его трогательная жемчужина «Улыбка», которую перепечатала местная газета. На меня его рассказы действовали как некоторые сказки Ганса Христиана Андерсена — в них есть что-то тревожное и в то же время очаровательное. Видимо, к тому времени я уже дорос до того, чтобы воспринимать поэзию брэдбериевской прозы. В 2010 году на Британском фестивале фантастики Джоэл Лейн справедливо восхищался способностью Брэдбери строить сюжеты на переломных для человека событиях. Несколько авторов составили личный рейтинг произведений Рэя; среди упомянутых были и мои любимые вещи. За час выступления мы не смогли сказать всего, чего хотели, поэтому хочу воспользоваться случаем и вспомнить любимый мной мотив в его произведениях — гибель книг. Конечно, полнее всего он воплощен в «451° по Фаренгейту», но я никогда не забуду два других примера — «Изгнанники» (загадочным образом не вошедший в британское издание «Человека в картинках») и «Огненный столп», который я впервые прочел в антологии Огеста Дерлета «Обратная сторона Луны». В последнем рассказе меня больше всего поразила ода нашим излюбленным страхам, которую возносит оживший мертвец. Тогда я еще не слышал про карнавального фокусника, который обещал двенадцатилетнему Рэю вечную жизнь, и про то, как Рэй исполнил этот завет — стал писателем. Но в свете его творчества меня это нисколько не удивило. Поверь мне, Рэй, твоя жизнь продолжается в душах твоих читателей и в работах писателей, на которых ты повлиял. Благодаря тебе я среди прочих — например, Питера Кроутера и Кейтлин Кирнана — понял, что такое лиризм. Переоценить заслуги Рэя невозможно, поэтому, когда Морт Касл попросил меня написать рассказ для этой книги, я поклялся избегать подражаний. За свою жизнь — и карьеру — я привык доверять счастливым совпадениям, и одно из них стало источником «Страницы». Через несколько недель после просьбы Морта мы с женой провели две недели на Родосе. Мы загорали на пляже, я перебирал в голове идеи для книги — посвящения Брэдбери, и одну из них принесло порывом ветра — человек бежал за листом, вырванным ветром из книги, которую он читал на пляже. Слава небесам, я никогда не расстаюсь с записной книжкой! Я сразу вспомнил «Изгнанников» и их родственников, поэтому смог быстро набросать в общих чертах сюжет. Там много достаточно личного, но разве это не лучший способ воздать должное любимому автору? Надеюсь, в моем рассказе есть что-то от проницательности Рэя, и, возможно, мотив искупления, который часто встречается в его работах (из упомянутых — к примеру, в «Озере»). И последнее: если бы у персонажа любого из его ранних рассказов был мобильный телефон, это была бы научная фантастика. Иногда мне кажется, что мы все живем в том будущем, которое он предвидел. Рэмзи Кэмпбелл Свет (Морт Касл) Поскольку вы знаете, как все было, то, возможно, увидите в этом снимке элемент драмы. Может быть, даже трагедии. Но это лишь ваши мысли, спроецированные на вполне заурядное изображение. Поблекшая фотокарточка. Сложно сказать, какой свет. Пасмурно там или солнечно. Но девочка — совершенно солнечный ребенок. Здесь ей три годика. Она в полосатом купальничке. Она не щурится. Она смотрит на вас. Видит вас. Рот до ушей. Некрасивый на самом деле. Она тянет ручки. Может быть, она хочет, чтобы вы подхватили ее на руки, обняли, забрали отсюда? Может быть, она спрашивает: — Ты полюбишь меня? — Будешь меня любить? — Будешь меня любить? Потому что вы знаете, как все было… * * * «Сколько я себя помню, мне всегда хотелось быть кинозвездой. Я обожаю кино. Когда я была маленькой, я ощущала себя живой лишь в кинотеатрах. Для меня фильмы были гораздо реальнее жизни». Мэрилин Монро 4 августа 1962 года. Спальня Мэрилин Монро. Лос-Анджелес Мэрилин Монро лежит голая и умирает. Дыхание поверхностное и неравномерное. Ногти синие, с отливом в черноту. Веки распухшие и распухают еще. В левом уголке рта — тягучая струйка белой слюны. Но если смотреть очень внимательно, можно увидеть едва уловимое мерцание. Зыбкое, как пелена в уставших глазах. Не от нее, а над ней — легкой дымкой. Свет. * * * 6 июня 1930 года. Лос-Анджелес Норма Джин входит в кинотеатр. Глэдис привела ее в кино. Глэдис не в своем уме. Но бывают периоды, когда голоса из мышиной норки шепчут тихонько и без угрозы, почти убаюкивая. Бывают периоды, когда мужчины на лестнице (они появляются откуда ни возьмись!) не пытаются ее наказать за плохие мысли. Такие периоды, как сейчас. Да, может быть, Глэдис кажется чуточку странной, но в привлекательном смысле. Она не представляет угрозы ни себе, ни окружающим Грейси Аллен, не Лиззи Борден. Сегодня Глэдис и Норма Джин пришли в «Новый электрический театр». На сеанс в час дня. «Новый электрический театр» был новым, когда прервался роман Тилли[131]. Третьесортный кинотеатр: билеты по десять центов и прогорклый попкорн. Народу в зале достаточно. Опоздавших к началу сеанса в зал не пускают. За десять центов ты получаешь пристанище на изрядную часть дня. Глэдис и Норма Джин садятся подальше от всех, так далеко, насколько это возможно. Надо быть осторожной. И не просто осторожной, а очень осторожной, когда ты не в своем уме. Глэдис предлагает Норме Джин попкорн. Без масла, конечно. В растопленное масло легко подмешать всякие секретные химикаты. Норма Джин не хочет попкорн. Глэдис наклоняется к ней. Ее глаза блестят. — Возьми попкорн. Я хочу, чтобы ты была счастлива. В дыхании матери Норма Джин чувствует запах безумия и лжи. Она берет попкорн. Ей хочется оказаться подальше отсюда. Где-нибудь в другом месте. Где безопасно.