Над входом в шатер висела дощечка с намалеванным на ней огромным вопросительным знаком. Шатер вырос на берегу озера; внутри разместился устроенный на скорую руку ярмарочный павильон. Там сделали дощатый помост, однако ни уродцев, ни диковинных зверушек, ни фокусников, ни публики еще не было. Каким-то чудом шатер возник за одну ночь, будто сам по себе. На другом конце города ухмылялся Квотермейн. Дуглас, придя наутро в школу, обнаружил у себя в парте записку, причем без подписи. В ней крупными печатными буквами черным по белому было написано: РАЗГАДКА ТАЙН ЖИЗНИ.??? У ОЗЕРА. ВХОД ОГРАНИЧЕН. Записка пошла по рукам, и, как только учеников распустили на обед, мальчишки сломя голову помчались в указанное место. Войдя с друзьями в шатер, Дуглас был горько разочарован. «Что за дела: ни скелетов, ни динозавров, ни бесноватых полковников на поле боя», — подумал он. Только темный брезент, невысокий настил да еще… Дуглас вгляделся в темноту. Чарли прищурился. Последними втянули запах старой древесины и рубероида Уилл, Бо и Том. В павильоне не оказалось даже распорядителя в цилиндре и с указкой в руке. А было вот что: Тут и там на лотках поблескивали трехлитровые и шестилитровые стеклянные банки, до краев наполненные густой прозрачной жидкостью. Каждая банка была закупорена притертой стеклянной крышкой, и каждая крышка имела свой номер, коряво выведенный красной краской, — от одного до двенадцати. А внутри банок… может, к этим штуковинам и относился огромный вопросительный знак над входом. — Фигня какая-то, — проворчал Бо. — Посмотреть не на что. Надули нас. Пока, ребята. Круто развернувшись, он отбросил край шатра и вышел. — Постой, — окликнул Дуглас, но Бо уже и след простыл. — Том, Чарли, Уилл, вы-то не уйдете? Кто уйдет, тот много потеряет. — А что тут делать — на пустые банки пялиться? — Обождите-ка, — сказал Дуглас. — Банки непустые. Что-то в них плавает. Айда, поглядим поближе. С опаской двигаясь вдоль настила, они рассматривали банку за банкой. На этих прозрачных емкостях не было ни одной этикетки: стоят себе и стоят стеклянные баллоны с чем-то жидким, а к ним подведена мягкая подсветка, пульсирующая в толще жидкости и бросающая отблески на их растерянные, покрасневшие физиономии. — Чего это такое? — спросил Том. — Кто его знает? Разберемся. Глаза шарили по настилу, стреляли в стороны, задерживались, опять задерживались и снова стреляли в стороны, разглядывали, изучали; носы расплющивались о стекло, рты не закрывались. — Что здесь такое, Дуг? А это? А вон там? — Понятия не имею. Ну-ка, пропустите! Дуг вернулся к началу и присел на корточки перед первой банкой; его глаза оказались вровень с непонятным содержимым. За сверкающим стеклом плавало нечто бесформенно-серое, похожее на дохлую устрицу-переростка. Изучив этот комок со всех сторон, Дуг пробормотал что-то себе под нос, распрямился и двинулся дальше. Мальчишки не отставали. Во второй банке болталась какая-то прозрачная водоросль; нет, скорее морской конек, вот-вот, крошечный морской конек. В третьей виднелось кое-что покрупнее — вроде как освежеванный крольчонок или котенок… Мальчишеские взгляды переходили с одного экспоната на другой, стреляли в сторону, задерживались, раз за разом возвращались к первой банке, ко второй, третьей, четвертой. — Ух ты, а тут что, Дуг? Номер пять, номер шесть, номер семь. — Глядите! По общему мнению, это был очередной зверек: то ли белка, то ли мартышка — ага, точно, мартышка, только шкура почему-то прозрачная и мордочка непонятная, грустная какая-то. Восемь, девять, десять, одиннадцать — только цифры, никаких наименований. Ни намека на то, что же такое плавало в банках и почему от одного взгляда на эти диковины кровь стыла в жилах. Дойдя до конца этого ряда, возле указателя «Выход», все сгрудились у последней банки, наклонились и вытаращили глаза. — Не может быть! — Откуда что взялось? — Так и есть, — выдохнул Дуглас. — Младенец! — Какой еще младенец? — Мертвый, как видишь. — Это ясно… только как он туда… Все взгляды устремились к началу — одиннадцать, десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, потом четыре и три, потом два и наконец номер один — все та же бледная завитушка, похожая на устрицу. — Если это ребенок… — Тогда, — цепенея, подхватил Уилл, — что за фиговины засунуты в другие банки? Дуглас пересчитал банки туда и обратно, но не произнес ни звука, только покрылся гусиной кожей. — Что тут скажешь? — Не тяни, Дуг. — В других банках… — начал Дуглас, помрачнев лицом и голосом, — в них… тоже младенцы! Эти слова шестью кувалдами ударили по шести солнечным сплетениям. — Уж больно мелкие! — Может, это пришельцы из другого мира. «Из другого мира, — беззвучно повторил Дуглас. — Другой мир утопили в этих банках. Другой мир». — Медузы, — предположил Чарли. — Кальмары. Ну, сам знаешь. «Знаю, знаю, — подумал Дуглас. — Водный мир». — Глазенки-то голубые, — прошептал Уилл. — На нас вылупился. — Скажешь тоже, — бросил Дуг. — Это же утопленник. — Пошли отсюда, Дуг, — зашептал Том. — У меня поджилки трясутся. — Фу-ты, ну-ты, поджилки у него трясутся, — возмутился Чарли. — Меня, например, всего колотит. Откуда здесь эти козявки? — Без понятия. — У Дугласа зачесались локти. — Помните, в том году приезжал музей восковых фигур? Вот и здесь — типа того. — При чем тут восковые фигуры? — сказал Том. — Прикинь, Дуг, это же настоящий ребенок, он когда-то живым был. Впервые вижу, чтоб такой маленький — и уже мертвяк. Ох, меня сейчас вырвет. — Беги на воздух! Скорей! Тома как ветром сдуло. В следующее мгновение Чарли тоже попятился к выходу, переводя взгляд от младенца к подобию медузы и дальше, к чему-то вроде отрезанного уха. — Почему нам никто ничего не объясняет? — спросил Уилл. — Возможно, потому, — с расстановкой ответил Дуг, — что боятся, или не могут, или не хотят. — Господи, — поежился Уилл. — Холодина-то какая. За брезентовыми стенами шатра Том содрогался от приступа рвоты. — Эй, смотрите! — закричал вдруг Уилл. — Шевельнулся! Дуг потянулся к банке. — Ничего подобного. — Шевельнулся, гаденыш. Видать, не понравились мы ему! Шевельнулся, точно говорю! Ну, с меня хватит. Бывай, Дуг. И Дуг остался один в темном шатре, среди холодных стеклянных банок с крошечными слепцами, которые вперились в стекло незрячими глазками, повествующими о том, как жутко быть мертвым. Спросить-то некого, размышлял Дуглас, — кругом ни души. Спросить некого, поделиться не с кем. Как докопаться до сути? Узнаем ли мы правду? Из другого конца палаточного музея раздался пронзительный смешок. Это в шатер вбежали шестеро хихикающих девчонок, которые впустили внутрь яркий клин дневного света. Когда полог вернулся в прежнее положение и шатер снова погрузился в полумрак, веселье как рукой сняло. Дуг отвернулся и наугад шагнул к выходу. Он набрал полную грудь теплого воздуха, отдающего летом, и крепко зажмурился. У него так и стояли перед глазами тумбы, лотки, банки с тягучим раствором, а в этом растворе плавали жутковатые кусочки плоти, непонятные существа из нехоженых краев. Одно походило на лягушку с половинкой глаза и половинкой лапки, но он знал, что это не то. Другое смахивало на клок, вырванный из привидения, на сверхъестественный сгусток, вылетевший из окутанного туманом фолианта в ночном книгохранилище, но нет. Третье напоминало мертворожденного щенка любимой собаки, но как бы не так. Перед его мысленным взором содержимое банок таяло, раствор соединялся с раствором, свет со светом. Но если быстро переводить взгляд с одной банки на другую, удавалось почти оживить содержимое: перед глазами вроде как прокручивалась пленка, на которой мелкие детали становились крупнее, потом еще крупнее, приобретали очертания пальца, кисти, ладони, запястья, локтя, а последнее существо стряхивало сон, широко открывало тусклые голубые глазки, лишенные ресниц, и, уставившись прямо на тебя, беззвучно кричало: «Смотри! Разглядывай! Я здесь в вечном плену! Кто я? Кто я — вот в чем вопрос, кто, кто? Эй ты, там, снаружи, любопытный зевака, не кажется ли тебе, что я — это… ты?» Рядом с ним, по щиколотку в траве, стояли Чарли, Уилл и Том. — Как это понимать? — шепотом спросил Уилл. — Я чуть не… — начал Дуг, но его перебил Том, давившийся слезами. — Что-то я нюни распустил. — С кем не бывает, — сказал Уилл, но и у него глаза были на мокром месте. — Тьфу ты, — пробормотал он. Рядом раздался какой-то скрип. Краем глаза Дуглас увидел женщину с коляской, в которой нечто ворочалось и плакало. Кроме этой женщины в толпе еще выделялась парочка: молодая красотка под руку с моряком. А у самой воды девчонки с развевающимися волосами играли в пятнашки, увертывались и прыгали, мерили песок резвыми ножками. Их стайка убегала все дальше по берегу, и под трели девчоночьего смеха Дуглас опять повернулся к пологу шатра и к большому вопросительному знаку. Ноги сами понесли его, как лунатика, прямо ко входу. — Дуг! — окликнул Том. — Ты куда? Снова эту дрянь разглядывать? — Хотя бы. — Делать тебе нечего, что ли? — взорвался Уилл. — Страхолюдины заспиртованные, в банках из-под соленых огурцов. Я домой пошел. Айда, парни. — Как хотите, — сказал Дуг. — И вообще, — Уилл провел ладонью по лбу, — голова у меня раскалывается. С перепугу, наверное. А у вас? — Чего пугаться-то? — сказал Том. — Сам же говоришь: заспиртованные они. — Пока, ребята. — Дуглас медленно приблизился к шатру и остановился у мрачного входа. — Том, дождись меня. — И Дуг скрылся за пологом. — Дуг! — крикнул, побледнев, Том в сторону шатра, помоста и банок с невиданными уродцами. — Осторожней там, Дуг! Будь начеку! Ринувшись было следом, он обхватил себя за локти, чтобы унять дрожь, заскрипел зубами и остался стоять — наполовину в ночи, наполовину при свете дня. ЧАСТЬ III Аппоматокс[19] Глава 36 Почему-то весь городок заполонили девчонки: они то бегали, то чинно прогуливались, то скрывались в дверях, то выскакивали на улицу, толкались в дешевом магазинчике, сидели, болтая ногами, у стойки с газировкой, отражались в зеркалах и витринах, ступали на проезжую часть и поднимались на тротуар, и все как на подбор вопреки осени пестрели яркими платьицами, и все как одна — ну ладно, не все, но почти все — подставляли волосы ветру, и все опускали глаза, чтобы проследить, куда направятся их туфельки. Это девчоночье нашествие приключилось нежданно-негаданно, и Дуглас, шагавший по городу, как по зеркальному лабиринту, оказался почему-то вблизи оврага, начал продираться сквозь джунгли кустарников и только теперь понял, куда его занесло. С верхушки косогора ему мерещился озерный берег, песок и шатер с вопросительным знаком. Он пошел куда глаза глядят и необъяснимыми путями забрел в палисадник мистера Квотермейна, где остановился как вкопанный и стал ждать неизвестно чего. Квотермейн, почти невидимый на затененной веранде, подался вперед в кресле-качалке; заскрипело плетеное сиденье, заскрипели кости. Некоторое время старик смотрел в одну сторону, а мальчик в другую, пока они не встретились взглядом. — Дуглас Сполдинг? — уточнил Квотермейн. — Мистер Квотермейн? — уточнил мальчик. Как будто никогда прежде не встречались. — Дуглас Сполдинг. — На сей раз это было подтверждение, а не вопрос. — Дуглас Хинкстон Сполдинг. — Сэр. — Мальчик тоже подтверждал, а не спрашивал. — Мистер Келвин Си Квотермейн. — И добавил для верности: — Сэр. — Так и будешь стоять посреди лужайки? Дуглас удивился. — Не знаю. — Почему бы тебе не подойти поближе? — спросил Квотермейн. — Мне домой пора, — сказал Дуглас. — К чему такая спешка? Давай-ка сочтемся славой, освежим в памяти, как науськивали бойцовых псов, как сеяли панику в стане врага — нам ведь есть что вспомнить. Дуглас еле удержался от смеха, но поймал себя на том, что не отваживается сделать первый шаг. — Смотри сюда, — сказал Квотермейн, — вот я сейчас зубы выну и тогда уж точно тебя не укушу. Он притворился, будто вытаскивает изо рта вставные челюсти, но вскоре оставил эту затею, потому что Дуглас уже оказался на первой ступеньке, потом на второй и наконец ступил на веранду, а там старик кивком указал на свободное кресло-качалку. После чего случилась удивительная вещь. Как только Дуглас опустился в кресло, дощатый настил веранды чуток просел под его весом, буквально на полдюйма. Одновременно с этим мистер Квотермейн почувствовал, как плетеное сиденье приподнялось под ним на те же полдюйма! А дальше Квотермейн устроился поудобней, и настил просел уже под его креслом. В тот же миг кресло Дугласа беззвучно поползло вверх, этак на четверть дюйма. Так и получилось, что каждый из них каким-то чутьем, каким-то полусознанием догадался, что они качаются на противоположных концах невидимой доски, которая в такт их неспешной беседе ходит вверх-вниз, вверх-вниз; сначала опускался Дуглас, а Квотермейна малость поднимало вверх, потом снижался Квотермейн, а Дуглас незаметно приподнимался — раз-два, выше-ниже, плавно-плавно. Вот в ласковом воздухе умирающего лета оказался Квотермейн, а через мгновение — Дуглас. — Сэр? — Да, сынок? А ведь раньше он меня так не называл, подумал Дуглас и с капелькой сочувствия отметил, как потеплело стариковское лицо. Квотермейн склонился вперед. — Пока ты не засыпал меня вопросами, дай-ка я у тебя у тебя кое-что выясню. — Да, сэр? Старик понизил голос и выдохнул: — Тебе сколько лет? Этот выдох проник сквозь губы Дугласа. — М-м-м… восемьдесят один? — Что?! — Ну, не знаю. Примерно так. Точней не скажу.