– Дитя оставляет здесь весь свой привычный мир. Что плохого, если она заберет с собой любимого питомца? Сейчас Матинна присела на корточки и открыла корзину. Вытащила одно из ракушечных ожерелий и обернула его вокруг шеи, затем посадила себе на колени Валуку. Пожалуй, из-за своей молочно-белой шкурки, розового носика и длинных когтей он и впрямь немного походил на крысу. Оказавшись у нее на коленях, зверек обмяк и не шевелился, но, ласково гладя поссума пальцем по грудке, девочка чувствовала, как лихорадочно стучит его крохотное сердечко. – Чудно́, что тебе позволили взять с собой этого шелудивого, – сказал капитан. Она провела рукой по спинке Валуки, словно бы пытаясь его защитить. – Мистер Робинсон разрешил. – Ела когда-нибудь мясо поссума? Она покачала головой. – Весьма недурственно, – поделился капитан. – С привкусом эвкалипта. Непонятно было, шутит он или говорит серьезно. Небо было серым, как голыши в бухте. Волны поблескивали, точно сланец. Разложив свою потрепанную карту, моряк подозвал Матинну. Провел указательным пальцем вдоль береговой линии крупного массива суши до узкого пролива внизу. Постучал по нему, пояснив: – Вот сюда мы и направляемся. За десять дней должны добраться. Девочке эти ломаные линии на листе бумаги мало что говорили. Но, рассматривая карту, проговаривая вслух названия городов и областей, она продвигала уже свой палец вверх по береговой линии – отслеживала ход их плавания в обратном порядке. Мимо Порт-Артура, вокруг крошечного острова Марайа, через Фор-Майл-Крик и вокруг острова Кейп-Баррен и, наконец, обратно на Флиндерс: он выглядел этакой крупинкой в океане над громадой Земли Ван-Димена. Проведя пальцем по ракушкам ожерелья, Матинна вспомнила, как мать вложила его ей в руки. – Каждая их этих раковин – это кто-то, кто стал тебе близок, или место, которое ты полюбила. А ты – связующая их нить, – пояснила она, касаясь щеки дочери. – У тебя всегда с собой дорогие сердцу люди и места. Не забывай об этом, дитя, и ты никогда не будешь одинока. Матинне очень хотелось в это верить. Вот только она слегка сомневалась, так ли все обстоит на самом деле. Капитан спал урывками; просыпался при малейшем наклоне судна или хлопке паруса. Матинна деликатно делала вид, что не замечает, когда он заходит за бочку, чтобы справить нужду или вымыть подмышки над бадьей. Лет ему было от силы тридцать пять, но Матинне моряк казался древним стариком. Он был грубоват, но не лишен доброты. Сказал девочке, что ему велено благополучно доставить ее к губернатору и всеми правдами или неправдами он эту задачу выполнит. Большую часть времени Матинна была предоставлена самой себе. Если капитан не управлял гротом и не прокладывал курс, то сидел возле одного борта судна, вырезая из дерева голых женщин маленьким ножичком с изогнутым лезвием, а она, пристроившись возле другого, теребила крохотные зеленые ракушки на шее и играла с Валукой. Каждое утро капитан выполнял работы, следуя заданному списку: заносил в журнал показания барометра, осматривал паруса на предмет прорех и разрывов, прибивал отошедшие доски, сращивал канаты. Забрасывал с заднего борта приманку и вытаскивал то краснополосого окуня, то ставриду, а иногда и лосося. Оглушив бьющуюся рыбу, быстро потрошил ее разделочным ножом, после чего разводил огонь в специальном приспособлении для готовки – то была необычная металлическая конструкция с тремя стенками и на четырех крепких ножках, на дне ее находился поддон для огня, а сверху лежала решетка. Матинна никогда еще не пробовала рыбу; палава ели только моллюсков и ракообразных. Они смеялись над миссионерами, когда видели, как те выковыривают из зубов крохотные косточки. Но сейчас, при виде белого, отстающего от костей мяса рот девочки наполнялся слюной. А какой восхитительный аромат исходил от поджаристой кожицы! – На-ка, попробуй, – предложил как-то вечером капитан, поймав ее взгляд. Он отрезал несколько кусочков, бросил их на оловянную тарелку и протянул пассажирке. Когда Матинна попыталась подхватить кусочки пальцами, рыба развалилась на плоские мясистые кружочки. Она засовывала их в рот по одному, восхищаясь маслянистым вкусом. Моряк ухмыльнулся: – Небось получше сухарей будет, а? Капитан рассказал ей историю своей жизни – о том, как украл редкие монеты, чтобы заплатить за лекарства для своей больной матери (по крайней мере, так он это представил), и в результате попал на корабль с осужденными преступниками, державший курс на Землю Ван-Димена, где его приговорили к шести годам каторжных работ в Порт-Артуре. Когда ее собеседник упомянул, что прежде был звероловом и охотился на тюленей, сердце Матинны екнуло от страха. С другой стороны, утешила она себя, капитан вроде как не похож на свирепого или жестокого человека. – Вам нравилось… забивать тюленей? – спросила она. Моряк пожал плечами. – Работенка, прямо скажем, тяжелая. Вечно в грязи, на холоде. Только какой у меня был выбор, а? Там я хотя бы знал, что мне заплатят. Уж всяко не хуже, чем в тюрьме. Вот уж где я хлебнул лиха! Ох, чего только люди не творят друг с другом. Тебе такого даже и не представить. Почему же не представить? Вот она здесь, оторванная от своей семьи и всех, кого знала, по прихоти леди в атласных туфельках, которая отваривает черепа ее соплеменников и выставляет их как диковинки. (Вот уж правда, чего только люди не творят друг с другом!) – Но, слава богу, это все в прошлом, – продолжил капитан. – Я теперь живу честно. Когда губернатор платит тебе жалованье, вытягиваешься в струнку и подпрыгиваешь по первому его слову. Причем так высоко, как прикажут. В открытом океане вода была неспокойной, с белыми барашками. Она обдавала лица брызгами и захлестывала борта пеной, когда их маленькое суденышко ныряло и поворачивалось. Капитан начал привлекать Матинну к работе: поручал распутывать снасти, удерживать румпель, пока он переставлял паруса. Показал девочке, как почистить металлический гриль и сберечь горячие угли, чтобы огонь в печи не погас. А потом объявил, что назначает ее вахтенным матросом: когда ему нужно было вздремнуть или передохнуть, она должна была смотреть в оба. Постепенно Матинна втянулась, и работа стала для нее лекарством от скуки. Больше всего ей нравилось нести вахту, когда капитан спал. Держась начеку, она следила за горизонтом и поддерживала огонь. Матинна с энтузиазмом выполняла все поручения, стала настоящей помощницей капитана, и тот знал, что может на нее положиться. – Болтают, будто ваших ничему не научишь, а тут погляди только, какая толковая девица, – одобрительно говорил моряк. Когда небо темнело, она кутала плечи в свою меховую накидку и, задрав голову, выискивала глазами яркую южную звезду, Дроемердене, позволяя себе смежить веки только после того, как ее находила. День уже клонился к вечеру, когда «Баклан» вошел в залив Сторм и поднялся по реке Деруэнт к Хобарту[14]. После того как они в окружении громко вопящих чаек подплыли к причалу, Матинна закрепила носовой и боковой швартовы. Капитан отдал грота-шкот, замедляя ход судна, и осторожно направил его к месту стоянки. Пока он был занят всем этим, девочка собрала свои вещи, спрятала Валуку в корзинку и прикрыла его шкурой валлаби, после чего переоделась в простое белое платье с мелкими складками на лифе, то самое, которое ей велели приберечь до прибытия на место. Все плавание Матинна проходила босиком, и кожа на ее подошвах загрубела, что конская шкура. Теперь, когда она натянула на себя мягкие кожаные туфли, ощущения были непривычными, словно на ногах у нее оказались чепчики. Немного постояв на мощенной булыжником пристани с корзиной в руках, Матинна сделала несколько пробных шагов, стараясь восстановить равновесие после стольких дней, проведенных в море. Ну и местечко! Она никогда еще не встречала такого бурления жизни: покрикивали друг на друга мужчины, расхваливали свои товары женщины, лаяли собаки, верещали чайки, ржали и встряхивали гривами лошади. Блеяли козы и похрюкивали свиньи. Солоноватый запах водорослей смешивался с душком конского навоза и землистой сладостью жарящихся каштанов. У стены здания, сбившись в кучку, месили ногами грязь какие-то люди в желто-черных одеждах. Приглядевшись, девочка поняла, что они скованы вместе цепью. Услышав характерный смех капитана, Матинна обернулась. Он стоял в нескольких футах от нее и разговаривал с двумя мужчинами в красной униформе и с перекинутыми через плечо мушкетами. Дернул в ее сторону подбородком: – Вот эта. – Да уж, тут всяко не ошибешься, – хмыкнул один из его собеседников. – А где ее родители? – поинтересовался другой. – Девочка сирота, – сказал моряк. Первый солдат кивнул: – Пожалуй, оно и к лучшему. Капитан присел перед Матинной на корточки. – Ну что ж, давай прощаться. Пришла пора передать тебя дальше. Эти двое отвезут, куда надо. – Чуть помедлил, словно хотел еще что-то сказать. Потом кивнул на ее корзину. – Рад, что не пришлось съесть твоего поссума. Сиденья в пролетке – конский волос, выкрашенный в королевскую синь, – оказались скользкими. Чтобы не съехать на пол, девочка была вынуждена схватиться за подлокотник. Лошади с прихлюпыванием цокали копытами по склизким от грязи булыжникам. Сидя в трясущейся пролетке и оглядываясь на удаляющуюся от нее пристань, Матинна почувствовала такое невероятное одиночество, какого еще не испытывала ни разу в жизни. Никто в этом странном месте не выглядел, как она. Совсем никто. Хобарт, Земля Ван-Димена, Австралия, 1840 год Лошади свернули на короткую подъездную аллею и резко, так что коляску мотнуло, остановились перед длинным двухэтажным зданием кремового цвета, с синей отделкой и широкой верандой. Один из солдат спрыгнул на землю и поднял Матинну из пролетки. Но вместо того, чтобы поставить девочку на выстланную камнем дорожку, отнес ее к ступеням парадного входа. – Мне сказали, будто вы настоящая леди, – произнес он с преувеличенно почтительным видом. – Так что подол пачкать не годится. Вытянув шею, Матинна огляделась. Хотя столь больших и величественных зданий ей прежде видеть еще не приходилось, чувствовала она себя странным образом непринужденно, как если бы вдруг попала на гравюру одной из тех книг, что читала со школьным учителем. На крыльце появилась крепкая, средних лет женщина в сером платье с белым передником и в чепце. – Здравствуй, Матинна, – сказала она, склонив голову набок. – Мы тебя ждали. Я – миссис Крейн, экономка. А это резиденция губернатора. Твой новый… дом. У школьного учителя на Флиндерсе тоже имелась экономка, старуха-миссионерка, которая убирала ему постель и готовила завтрак. Матинна обычно делала вид, будто ее не замечает. Но порядки этого места были девочке неизвестны. Может, полагается сделать книксен? Она присела в реверансе. – Не трать на меня понапрасну свои манеры, – фыркнула миссис Крейн. – Я так понимаю, это мне полагается тебе кланяться, а не наоборот. Слышала, ты у нас принцесса! – Повела бровями на солдат. – Очередная причуда леди Франклин! Закинув сундук на плечо, один из них бросил: – Куда прикажете девать приданое юной леди? – Оставь его у черного хода. Сомневаюсь, что там есть что-то годное. – Вновь повернувшись к Матинне, экономка нахмурилась, окидывая ее оценивающим взглядом. – Пойдем со мной. Поищу горничную, которая наберет тебе ванну. Надо привести тебя в приличный вид, а то леди Франклин взглянет на тебя, испугается и передумает. Старое деревянное корыто раньше служило поилкой для лошадей. Это Матинне рассказала Сара, горничная. Натирая спину и руки девочки шершавым куском щелочного мыла, она пояснила: – Мне приказано отдраить тебя с головы до пяток. Миссис Крейн велела поспешить, поэтому греть воду было некогда. Съежившаяся в корыте и стучавшая зубами Матинна кивнула. – Дальше ужин, а потом зайдешь к леди Франклин, – продолжила Сара, подняв руку девочки и намыливая ее с тыльной стороны. – Кухарку нашу зовут миссис Уилсон. Очень хорошая женщина. Тут почти все горничные благодаря ей появились. Сама больше десятка лет в «Каскадах» промытарилась. Сара отжала тряпицу, и Матинна вздрогнула: ей на плечи потекла холодная вода. – А что такое «Каскады»? – Сиди смирно, мне еще надо тебя ополоснуть. Это тюрьма. Что-то вроде работного дома для женщин, хотя ее и называют женской фабрикой. Жуткое место. Хотя, судя по тому, что я слышала, Флиндерс похуже будет. Теперь задери подбородок. Матинна подняла голову, и Сара принялась тереть ей шею. Девочка вспомнила, что капитан рассказывал о заключенных в Порт-Артуре: дескать, они не знают жалости – как только тебя увидят, сразу перережут глотку. Подумала о мужчинах, которых видела на пристани: как они едва переставляли закованные в кандалы ноги. И сказала: