– Я уверена, твоя мать преисполнилась бы гордости, узнав, что супруга губернатора высоко оценила ее побрякушки. – И выразительно протянула ладонь. Матинна скрепя сердце передала ей два других ожерелья. Леди Франклин повернулась к миссис Крейн. – Будет весьма интересно понаблюдать за влиянием цивилизации на этого ребенка. Тимео оказался не способен перебороть досадные особенности своей расы – в первую очередь, несдержанность, а также врожденную строптивость и вспыльчивость, свидетелями которых мы здесь как раз сейчас и являемся. – Она снова посмотрела на Матинну, на сей раз оценивающе. – У этой девочки кожа посветлее, да и черты лица приятнее для глаза. Более… европейские. Надеюсь, она окажется податливее. Сможет отпустить прошлое и принять новый образ жизни. Я верю, что это возможно. Она младше Тимео. И, наверное, покладистей. Вы согласны, миссис Крейн? – Как вам будет угодно, мадам. – Время покажет, – вздохнула леди Франклин. – Отведи девочку в ее комнату. Сдается мне, это будет первая ночь, которую она проведет в нормальной кровати. Матинна с трех лет спала в нормальной постели – хотя предпочла бы ей мягкие шкуры кенгуру, на которых палава спали в своих хижинах. Но она чувствовала, что едва ли имеет смысл говорить об этом хозяйке дома. Когда Сара открыла платяной шкаф в комнате Матинны, девочка с удивлением обнаружила, что у нее имеется целый гардероб одежды подходящего размера: шесть платьев из разных тканей, от хлопкового тика до льна; шесть пар чулок, льняные чепчики, чтобы покрывать волосы; три пары обуви. Платья по большей части были практичными, повседневными: бело-синяя клетка, неброский мелкий цветочек, скромная полоска. Но одно сгодилось бы и для принцессы: из ярко-красного атласа, с высокой талией, плиссированным лифом, пышной верхней и двумя нижними юбками, жемчужно-белыми пуговками на рукавчиках и черным бархатным поясом. – Это для особых случаев, – пояснила Сара. – Не на каждый день. Девочка провела по ткани рукой. Пропустила гладкий атлас между пальцами. – Но, думаю, если ты его примеришь, вреда не будет. Сара подняла платье над ее головой. Пока горничная застегивала пуговички на спине, Матинна приподняла юбку и смотрела, как подобранная ткань, опав, колыхалась, вздуваясь пузырем ниже талии и шелестя по ногам. Сара широко распахнула дверь шкафа, и у Матинны перехватило дыхание. На нее смотрела хрупкая девочка с большими карими глазами и короткими черными волосами, в мерцающем красном платье. Она осторожно коснулась зеркала, а потом дотронулась до своего лица. Ну и ну! Это было ее собственное отражение. Задув свечу и лежа на жестком матрасе, Матинна смотрела вверх, в темноту, и думала об ожерелье из зеленых ракушек на шее леди Франклин. Она помнила, как наблюдала за матерью, когда та проделывала дырочки в крошечных радужных ракушках, в сотнях, тысячах ракушек, чтобы нанизать их на нитки. Ванганип любила сидеть в тени голубого эвкалипта и, работая, напевать: «Niggur luggarato pawé, punna munnakanna, luggarato pawé tutta watta, warrena pallunubranah, punna munnakanna, rialangana, luggarato pawé, rialanganna, luggarato…» В памяти всплыла мелодия, и Матинна вполголоса запела: «Распустилась акация, пришла весна, свистят птахи, пришла весна. Облака облиты солнцем, зацвела верхушка фуксии, свистят птахи. Все танцует, потому что пришла весна». Сунув руку в стоящую на полу корзину, вытащила из нее Валуку и посадила его к себе на кровать. Погладила поссума по спинке, подержала ладонь между его крохотных шаловливых передних лапок, обхватила округлое брюшко. Зверек ткнулся ей в шею мокрым носом, и девочка почувствовала, как из глаз ее катятся слезы, стекая на шею и на подушку. Матинна скучала по матери. Скучала по Палле. Скучала по запаху дыма, который поднимался от трубок старейшин, когда они сидели вокруг кострища. Она всю жизнь прожила там, где могла повсюду свободно бегать босиком, часами просиживать на скале на склоне холма, наблюдая, как нежатся в волнах прибоя тюлени, как стремительно и слаженно пикируют и взмывают ввысь тонкоклювые буревестники, которых палава называли лунными птицами, как солнце сползает в поблескивающее море. Там, где все ее знали. Теперь же она оказалась одна в совершенно ином мире, в этом странном месте, вдали от всего, что было ей хорошо знакомо. Закрыв глаза, Матинна перенеслась назад на Флиндерс: пробиралась в ветреный день через заросли травы валлаби, которая раскинулась вокруг нее вздымающейся и опадающей волнами морской гладью, зарывала пальцы ног в белый песок, бегала по вершинам холмов. Смотрела, как прохладным вечером горят и затухают в костре последние красные угольки, слушала тягучий, убаюкивающий голос Палле. Эванджелина Среди прочих предложений Элизабет Фрай, касающихся сортировки заключенных, мы находим следующую рекомендацию: каждой женщине непременно носить при себе жетон, где проставлялся номер, который должен был совпадать с соответствующим номером арестантки в общем списке… В том случае, если речь шла об осужденных преступницах на борту судна, перевозящего их в каторжное поселение, рекомендации миссис Фрай не ограничивались предписанием носить женщинам упомянутые жетоны: каждый предмет их одежды, каждая книга и каждая постельная принадлежность должны были быть подобным же образом пронумерованы… Она считала тщательный, неусыпный и беспрестанный надзор крайне важным для правильного выстраивания системы тюремной дисциплины; по ее предположениям, именно таким образом возможно было добиться – пусть медленно, но верно – изменения пагубных привычек. Э. Р. Питмен. Элизабет Фрай, 1884 Лондонский порт, 1840 год Экипаж замедлился и остановился, из-под сиденья кучера послышался стон рессор, кузов ощутимо накренило. Когда дверь со скрипом открылась, Эванджелина поморщилась. Царящая внутри темнота окаймляла чересчур яркий мир снаружи: грунтовую дорогу с немногочисленной толпой зевак на другой стороне, а за ними – стоящий на якоре в гавани и словно бы паривший между водой и небом черный деревянный корабль с тремя парусами. – На выход! – гаркнул стражник. – И порезвее! Двигаться резво не представлялось возможным, но одна за другой женщины, переваливаясь, добирались до дверного проема, где конвоир хватал их за плечи и выдергивал из экипажа прямо в грязь. Толпа зевак ринулась к ним: несколько неопрятного вида мальчишек, тщедушный старикашка с тросточкой, вцепившаяся в материнскую юбку кудрявая девчушка. Женщина с младенцем на руках презрительно выкрикнула: – Потаскухи! Впереди виднелся привязанный к пирсу ялик с двумя матросами. Один из них свистнул: – Эй! Сюда! Когда стражники начали подталкивать заключенных вперед, толпа попыталась преградить им путь: люди бросали в женщин гнилую капусту, запускали в них галькой. От юбки Эванджелины отскочило яйцо и разбилось у ее ног. – Гнусные шлюхи, стыда у вас нет! – высказался старикашка. – Да убережет Господь ваши души, – сложив руки в молитвенном жесте, проголосила женщина. Почувствовав, как руку прострелила острая боль, Эванджелина посмотрела вниз. По грязи, подскакивая, катился камень. С ее локтя капала кровь. – Недоноски паршивые! – Олив повернулась лицом к зевакам, потрясая закованными в наручники кулаками. – Да я сейчас всей вашей братии такое устрою! – Угомонись, или я сам тебя угомоню, – сказал стражник, ткнув ее в бедро дубинкой. Сквозь тонкие подошвы туфель хорошо ощущалась земля, и Эванджелину охватил порыв нагнуться и процарапать пальцами почву, загребая ее пригоршней. Это почти наверняка был последний раз, когда ноги ее касались английской земли. Вдалеке, на стоявшем в гавани трехмачтовом корабле, свешиваясь с релинга, улюлюкали и хлопали мужчины. С такого расстояния их гиканье звучало безобидно, словно птичьи трели. Два матроса на ялике были одеты в расклешенные штаны и подпоясанные веревкой длинные свободные рубахи. Их предплечья покрывали татуировки. Один был смуглым, а другой бледным, с копной рыжеватых волос. Светло-рыжий выпрыгнул из ялика и стоял теперь на причале, с ухмылкой наблюдая за приближающимися женщинами. – Приветствую, дамы! Добро пожаловать! – Уж поскорее бы их спровадить, – поделился с ним стражник. – До чего надоели. – У нас на борту их ждет теплый прием. – Не сомневаюсь, – рассмеялся конвоир. – Эта вот вроде ничего такая. – Матрос дернул подбородком, указав на Эванджелину. Стражник скривился. – Она же брюхатая. Сам погляди. – И ткнул пальцем в ее живот. – И вон та тоже, – добавил он, бросив сердитый взгляд на Олив. – Ох и с гонором баба! Все глаза тебе повыцарапывает. – Ничего, а мы ей гонору мигом поубавим. – Не хвались. Знаю я таких, – вставила Олив. – Только языком трепать и горазды. – Рот закрыла, – бросил матрос. В ялике женщины сидели спереди и сзади, тесно прижавшись друг к другу, матросы же устроились посередине и гребли. Эванджелина застыла совершенно неподвижно, слушая плеск весел и далекий звон колокола. Подол ее юбки промок от морской воды. Когда они подплыли к судну, Эванджелина прочитала выведенное на его корпусе название – «Медея». С этого ракурса корабль выглядел пугающе: этакая нависающая над ними громада. Светло-рыжий греб, прохаживаясь по Эванджелине откровенно оценивающим взглядом. Глазки у него были маленькие, мутно-серые, а на бицепсах красовались красно-черные татуировки с гологрудой русалкой, которая извивалась каждый раз, когда он тянул на себя весло. Поймав взгляд Эванджелины, он послал ей воздушный поцелуй. Когда они достигли корабля, мягко ткнувшись в его борт, радостные возгласы мужчин у ограждения стали громче. Светло-рыжий спрыгнул на небольшую платформу, прикрепленную к трапу, и начал вытаскивать заключенных из ялика. Из-за кандалов женщины двигались неловко. – Чертовы цепи, – бурчала Олив, взбираясь на помост. – И куда, дьявол вас раздери, мы, по-вашему, можем сбежать? – Попридержи язык, а то мы их вообще не снимем, – одернул ее матрос. – А ты тут из себя начальника-то не строй, – хмыкнула она. – Сам, небось, из бывших сидельцев. – Ты бы свой нос не шибко… – Так я и думала. Он дернул за цепь ее ручных кандалов, и Олив, качнувшись, подалась вперед. Когда она восстановила равновесие, матрос притянул ее ближе к себе, точно пса за поводок. – Слушай сюда, потаскушка. Не забывай, кто здесь главный, а то горько пожалеешь. – Рыжий рывком дернул цепь вниз, и Олив упала на колени. Он скрутил цепь так, что верхняя часть туловища женщины оказалась за границами платформы и теперь нависала над водой. – Кандалы тяжелые. Мне нужно всего лишь ослабить хватку, и ты камнем пойдешь на дно. Олив всхлипнула.