Бак поднял руки: – А я что, я ничего. – И, скривив губы в улыбке, тихонько ретировался. Хейзел посмотрела на Эванджелину: – Выбрось его из головы. Она попыталась. Но отмахнуться от угрозы, сквозившей в этой его кривой улыбке, было непросто. Время тянулось медленно. Боль усилилась, превратилась в жесточайший спазм. Эванджелина едва могла стоять на ногах. – Думаю, пора, – сказала доктору Хейзел. – Отведи ее вниз, – кивнул он. Хейзел помогла Эванджелине спуститься по трапу на твиндек, а потом, за ширмой в каюте Данна, переодеться в хлопковую сорочку. Закончив, Хейзел осталась стоять в углу, не делая попыток уйти. А врач вроде как и не возражал. Эванджелина впала в полубессознательное состояние. С нее градом лился пот. Доктор Данн начал обращаться к Хейзел с мелкими просьбами: «Передай мне влажную тряпку. Протри ей лоб». Девушка принесла ему миску с водой и кусок щелочного мыла, а после того, как он помыл руки, дала полотенце, чтобы их вытереть. Заметив, что Эванджелина дергает за красный шнурок на шее, Хейзел развязала его и положила на полку. Через два часа стало ясно, что процесс застопорился. Эванджелина вытерла слезы тыльной стороной кисти и спросила: – В чем дело? – Ягодичное предлежание. – Доктор вздохнул, откинулся на табурете и потер рукой лоб. – А что это значит? Хейзел шагнула вперед. – Твой малыш – особенный, – объяснила она подруге. – Он идет ножками вперед. – И спросила у врача: – Я могу помочь? Мне известно, как это делается. Как можно его перевернуть. Доктор вздохнул, а потом красноречивым жестом поднял руки: мол, прошу. Хейзел прижала ладонь с растопыренными пальцами к животу роженицы, ощупывая его весь. Эванджелина наблюдала за ней с тревогой: – С ребенком что-то не так, да? Она почувствовала, как ее руку накрыла прохладная рука Хейзел. – С вами обоими все будет как нельзя лучше. Просто слушай меня внимательно. Сделай вдох. Эванджелина подчинилась. – А теперь выдох. Она выдохнула. Хейзел погладила подругу по волосам. – Двигайся навстречу боли. Представь ее… в виде фонаря, освещающего тебе путь. Доктор откинулся на табурете и наблюдал за происходящим. Эванджелина послушно выполняла все указания Хейзел: дышала, тужилась, следовала за болью, как за фонарем по извилистой тропке. Она начала предощущать наступление схваток, пока те набирали внутри нее силу, и перетерпевала каждую волну боли до самого ее пика, боли настолько сильной, что в какое-то мгновение она оборачивалась чем-то вроде эйфории. Дождь колотил по палубе над их головами, заглушая ее крики. Она почувствовала, как маленькие ловкие руки Хейзел проникли внутрь нее и там осторожно перемещали, разворачивали ребенка, ласково убеждая его подчиниться. Эванджелина перестала понимать, кричит ли она или молчит, корчится или лежит неподвижно. А потом… а потом пришло освобождение. Наступило облегчение. Пронзительный крик младенца. Она приподняла голову. Время сплющилось. Расширилось. К ней вернулись чувства. Она ощутила рыбный душок китового жира в лампах и бараний – свечного воска, металлическую сладость своей собственной крови. Глянула вверх, на широкие балки, прибитые к потолку длинными железными штырями. Услышала приглушенный шум дождя: шторм почти закончился. Стоявшая у нее в ногах Хейзел улыбалась своей лисьей улыбкой. Темно-рыжие кудряшки прилипли к влажному лбу, передник был забрызган кровью. А на руках – голенький младенец, завернутый в одеяло. – Поздравляю, дорогая: у тебя девочка. – Девочка. – Эванджелина с трудом привстала на локтях, чтобы посмотреть на новорожденную. Доктор Данн подложил еще одну подушку Эванджелине под голову, Хейзел передала ей легкий как пушинка сверток, и вот она уже заглядывает в темные глазки младенца. Своей доченьки. Та смотрит на нее пристально. Смотрел ли еще кто-нибудь на нее столь пристально? – Имя уже придумала? – поинтересовалась Хейзел. – Настолько далеко я и загадывать боялась. – Устроив малышку на сгибе локтя, Эванджелина вдыхала сладковатый дрожжевой запах ее волос, оглаживала крохотные мягонькие ушки-ракушки и пальчики, чем-то напоминавшие щупальца морских анемон. Носик у нее, похоже, был папин. Хейзел жестом велела Эванджелине распахнуть сорочку. Приложила девочку к материнской груди и легонько постучала по нижней губке, подсказывая ей, что надо открыть ротик. Когда ребенок взял грудь, Эванджелина почувствовала, как будто ее дернули за струну, натянутую между соском и самым нутром. – Чем больше она будет сосать, тем быстрее ты оправишься, – сказала Хейзел. Когда Эванджелина накрыла ладонью головку дочурки, ее указательный палец нащупал в центре мягкое местечко. Она с удивлением посмотрела на доктора. – Это родничок, чтобы мозгу было куда расти, – улыбнулся он. – Не волнуйтесь. Он закроется. – Родничок, чтобы мозгу было куда расти? – изумилась она. – Надо же: а я и не знала! И невольно подумала о том, как же много всего не знала в прошлой жизни. Был ранний вечер. В каюте врача укутанная в одеяло малышка покоилась на сгибе материнской руки, где ей было хорошо и уютно. Доктор ушел в судовой лазарет: один из матросов подхватил лихорадку. Хейзел сидела на стуле с томом «Бури», который взяла у Данна, проговаривая про себя слова. – Ты до какого места дочитала? – Эванджелина указала на книгу. – «Но ныне собираюсь я от-отречься от этой… раз-разрешительной…» – Она запнулась и умолкла. – Не разрешительной, а разрушительной. «От этой разрушительной науки…»[24] Хейзел кивнула. И продолжила: – «Хочу лишь музыку небес призвать, чтоб…» – «Чтоб ею исцелить безумцев бедных». – Да тут сам черт не разберет, – пожаловалась Хейзел. – «А там – сломаю свой волшебный жезл и схороню его в земле». Уф! Эванджелина улыбнулась: – Ты молодец. Хейзел закрыла книгу. И поинтересовалась: – Как самочувствие? – Все болит. И очень жарко. Здесь нечем дышать. – В последнее время всегда жарко. Даже после дождя. Эванджелина откинулась на подушку. Поерзала головой. – Мне надо на воздух. – Мельком глянула на спящую девочку. – Пока малышка не проснулась. – Ты что, прямо сейчас собралась карабкаться по трапу? – нахмурилась Хейзел. – Палуба наверняка скользкая. Да и темно там. – Я всего на минутку. Подруга отложила книгу. – Тогда я с тобой. – Не надо, побудь лучше с ней. Пожалуйста. – Но ты же только что… – Я буду осторожна. Обещаю. Не хочу оставлять дочку одну.