Как во сне вышла за дверь на холодный воздух. Пока подходила ближе, спотыкаясь о булыжники, не отрывала глаз от маленького белого комочка. Всклокоченный мех, тонкая алая струйка. Нет… Дойдя, рухнула на колени. Коснулась мягкого тельца, вымазанного в чем-то вязком. Оно было изломанным и окровавленным, тусклые глаза полуприкрыты. Матинна услышала низкий рык, потом крик: «Отойди!» Вскинула замутненный слезами взгляд. Прямо на нее бежал пес Монтегю, опустив нос и таща за собой бряцавшую по булыжникам цепь, а за ним, лихорадочно размахивая руками, несся сам Монтегю. – Черт побери, да брось ты эту дрянь или Джип и тебя тоже сожрет! Матинна подняла тельце маленького поссума и бережно прижала его обеими руками к груди. Он все еще был теплым. – Валука, мой бедный Валука, – причитала девочка, раскачиваясь взад-вперед. Когда ощерившийся пес подлетел к ней, Матинна, пошатываясь, встала и кинулась на него, тоже оскалив зубы. Утробный рык поднимался все выше по ее телу, и вскоре девочку начало потряхивать. Она рычала до тех пор, пока пес не попятился, а служанки из числа ссыльных не выронили свои корзины; пока миссис Крейн не выскочила из главного дома, а миссис Уилсон не кинулась к ней со всех ног через двор; пока сама леди Франклин не появилась с несколько раздраженным видом на балконе над Зеленой гостиной, чтобы взглянуть на источник всего этого шума. Матинна потом еще много месяцев ощущала призрачное присутствие Валуки. Тяжесть его тельца на своих плечах, мягкость теплого брюшка и осторожное дыхание на шее. Крохотные лапки, перебиравшие по коже, когда он взбегал вверх по одной руке хозяйки и спускался по другой. Выпирающие косточки спинки, когда он лежал рядом с ней в кровати. Поссум оставался последней ниточкой, связывавшей Матинну с Флиндерсом: биение его сердечка словно бы незримо соединяло ее с матерью, отцом, Палле, старейшинами, сидящими вокруг костра. А теперь это сердечко остановилось. Потерь было так много, и они все накапливались, громоздясь друг на друга, каждая последующая подминала под себя предыдущую. Их тяжесть давила ей грудь. – Что ни делается, все к лучшему, – сказала Матинне леди Франклин. – Не дело это – держать в доме диких животных. Что ж, может, леди Джейн и была права. Не исключено, что это и впрямь к лучшему. Без Валуки у Матинны, пожалуй, получится наконец оставить Флиндерс позади, спрятать подальше несколько сохранившихся воспоминаний и принять роль той девочки с портрета в красном атласном платье. Она подумала, какое это будет облегчение – отпустить прошлое. А что, почему бы и нет? Она уже привыкла к жесткой обуви, безропотно ела заливное. Разговаривала по-французски и отслеживала дни по календарю. Матинна устала чувствовать себя так, словно бы существует между двумя мирами. Отныне она полностью переселится сюда и будет жить в настоящем. Хейзел Если же говорить о ссыльных женщинах, то как сие ни прискорбно, но факт остается фактом: подавляющее большинство их совершенно неисправимо, поскольку представлено самыми никчемными и распущенными образчиками рода человеческого! Никакая доброта не может усмирить их сердца, никакое снисхождение не способно пробудить в их душах благодарность; и, по общему признанию, они в совокупности своей неизмеримо хуже мужчин! Лейтенант Бретон. Путешествия по Новому Южному Уэльсу, Западной Австралии и Земле Ван-Димена в 1830–1833 гг. На борту судна «Медея», 1840 год Что Хейзел запомнила ярче всего – и будет помнить всегда, – так это подол сорочки Эванджелины в то мгновение, когда она балансировала на ограждении, размахивая в воздухе руками. Недоуменный вскрик, с которым ее подруга упала за борт. Выражение холодной ярости на лице Бака, когда он обернулся на вопль Хейзел. Зачастившее сердце, слепящий ужас. А потом все смешалось, и воцарился сущий хаос. За ее спиной что-то орал доктор; два члена команды спешно направлялись к Баку, чтобы его задержать; другие двое вглядывались за ограждение. Врач сдирал с себя китель, собираясь прыгать. – Доктор Данн! А ну, отставить, сэр! – гаркнул капитан. – Пусть тогда прыгнет кто-то из команды, – настаивал Данн. – Опытный пловец… – Не хватало еще, чтобы мои люди рисковали жизнью ради заключенной. После того как все разошлись, Хейзел с доктором задержались на палубе: казалось, целую вечность стояли они так у ограждения – безмолвные, беспомощные – и скользили взглядом по искрящейся воде. Не показалась ли прямо у поверхности ткань сорочки? Не мелькнули ли волосы? Но море, черное и молчаливое, ничего не отдавало. От Эванджелины не осталось и следа. Ее больше не было. Хейзел потом еще долгие месяцы, годы будет сниться Эванджелина под водой. Бездонная тишина. Полное отсутствие звуков. С твиндека раздался дребезжащий вопль. Хейзел с Данном переглянулись. Ребенок. Они и забыли про младенца. Оказавшись в каюте доктора, Хейзел прижала спеленутую малышку к груди, пытаясь успокоить. – Ее надо покормить. – Подойдет козье молоко. Можем смешать его с водой и добавить чуток сахара. – Материнское молоко лучше. – Разумеется, лучше, но… В Глазго кормилиц хватало: поскольку младенцы там умирали сплошь и рядом, матери, потерявшие детей, сообразили, что могут худо-бедно зарабатывать на своем горе. Но где взять кормилицу на корабле? Хейзел молча посмотрела на Данна. Олив! Она ведь совсем недавно родила. Доктор кивнул: у него мелькнула та же мысль. Да, попробовать стоит. Данн нашел члена команды, который отпер для него орлоп-дек. Со свечой в руке Хейзел направилась по узкому проходу к койке Олив. С того времени, как Олив потеряла ребенка, она была подавленной и замкнутой. Оставила койку своего матроса и перебралась обратно к себе, словно животное, зализывающее в норе раны. Сейчас она лежала, съежившись под одеялом, лицом к стене и тихонько посапывала. Хейзел постучала ее по спине. Не дождавшись реакции, потянула за плечо. Олив обернула к подруге голову. – Даже ночью покоя нет… ну что тебе? – Срочно поднимись наверх. Олив перевернулась. Подрагивающее пламя свечи бросало на ее лицо зловещие тени. Она присмотрелась к Хейзел. – Эй, ты никак ревешь? Да что стряслось? – Несчастье… несчастье с Эванджелиной. Олив не стала задавать вопросов. Выдернула себя из койки, завернулась на манер плаща в одеяло и последовала за Хейзел мимо рядов спящих женщин, вверх по слегка раскачивающемуся трапу и далее в отсек доктора. При виде Данна, баюкавшего младенца, Олив остановилась как вкопанная. – Это ребенок Эванджелины, – пояснила Хейзел. – Я и не знала, что у нее уже срок подошел… – Тебе было не до этого. Олив обвела их взглядом. – Ну а сама Лини где? Слова не шли с языка. – Нет ее больше, Олив, – сказала Хейзел. – Как это нет? Случившееся до сих пор казалось девушке настолько немыслимым, что она сама едва в него верила. – Бак столкнул ее за борт. Олив посмотрела на Данна, словно умоляя его опровергнуть сказанное. – Боюсь, это правда, – вздохнул доктор. – Не может быть. – Олив прижала руку ко лбу. – Она ушла под воду и больше уже не показывалась. – Врач тяжело сглотнул. – Я хотел прыгнуть за ней, но… В глазах Олив блеснули слезы. – Не нужно ничего объяснять.