Рассеянный свет позднего утра омывал гору Веллингтон. Воздух был прохладен и мягок. Медленно бредущие в Ньютаун женщины проходили мимо яблочных садов, россыпей желтых бархатцев, пшеничных полей. Хотя день стоял прекрасный, Хейзел почти ничего вокруг не замечала. От переживаний живот крутило, а все мысли были только о Руби. Они с трудом взобрались по склону. Большая приходская церковь, к которой с обеих сторон примыкали два здания пониже, так и манила зайти, уж очень миленькими выглядели ее башенки и арки из песчаника. Но внутри нее было темно и сурово. Детей по одному приводили к ожидавшим их матерям. – Ма-ма, – невнятно, словно давясь словом, произнесла Руби. Крылья ее носика были покрыты корками, на руках виднелись темные кровоподтеки, а на коленках – царапины, которые уже начали заживать. – Руби, Руби, Руби, – снова и снова шептала Хейзел. Обратный путь превратился в муку. Следующим утром Хейзел смотрела, как в деревянные ворота «Каскадов» потоком вливается новая группа заключенных, чумазых и таращившихся на все широко раскрытыми глазами. Ничего, кроме неприязни, она к ним не чувствовала: теперь будет еще больше женщин, которые станут драться за еду, гамаки и пространство вокруг. Больше детей в яслях, которые и без того уже переполнены. Больше страданий вокруг. Хейзел привыкла в Глазго к суровым зимам. Квартирка, которую она делила с матерью, была сырой и продувалась насквозь; ветер проникал внутрь через щель под входной дверью и сквозь трещины в оконной раме. Но по большей части умеренный климат Земли Ван-Димена обманул ее, заставив думать, что и зима здесь тоже будет мягкой. Однако наступившие холода оказались просто зверскими, и это оказалось для девушки потрясением. В то июльское утро, когда Хейзел присоединилась к группе женщин, которым дозволялось работать вне стен тюрьмы, погода стояла тоскливая и ветреная. Булыжники были скользкими ото льда; небо – белым с вкраплениями серого, цвета грязного снега. Заключенные стояли, словно лошади, в два ряда, переступая на месте ногами. В воздух поднимался пар от их дыхания. Когда открыли ворота, в них вошло с дюжину свободных поселенцев; их теплые пальто и шерстяные шапки являли разительный контраст с тонкими платьями и накидками заключенных. Хейзел аккуратно убрала волосы назад, умыла лицо. Надела чистый белый передник поверх серого платья, а плечи прикрыла шалью. Мэйв сказала ей, что у заключенной, которая прилично выглядит и демонстрирует учтивые манеры, гораздо больше шансов заполучить теплое местечко. Разумеется, нет никаких гарантий, что в роскошном особняке к тебе станут относиться по-доброму, однако условия работы там всяко получше. Бывало, что прислуге даже перепадало кое-что сверх положенного: еда, одежда, обувь. Может, хозяева отдадут ей какую-нибудь ненужную игрушку или книжку для Руби. Поселенцы прохаживались по рядам взад-вперед, задавая вопросы: – Что ты умеешь? Стряпать? Шить? – Да, сэр. Служила и простой кухаркой, и горничной. – Я работала на ферме, мэм. Умею стирать и гладить. Доить коров и сбивать масло. Пухленькая немолодая женщина в темно-синем платье, тяжелом пальто и меховой шапочке задержалась было перед Хейзел, но потом все-таки проследовала дальше. Однако немного погодя вернулась. – Как тебя зовут? – Хейзел Фергюсон, мэм. – Не видела тебя раньше. Куда тебя направили в последний раз? Женщина держалась надменно. Хейзел подумала, что она уж точно не из числа бывших заключенных. – Я работала в яслях, мэм. – У тебя есть ребенок? – Дочь. Сейчас она в Королевской школе – приюте для сирот. – На вид тебе не дашь и… – Мне семнадцать, – не стала скрывать Хейзел. Женщина кивнула. И поинтересовалась: – Что ты умеешь? Девушка пожевала губу. Мэйв говорила, что нянечки и повитухи никому не нужны; в таких делах ссыльным не доверяли. – Могу работать горничной, мэм. И просто служанкой. – Стиркой заниматься приходилось? – Да. – А на кухне когда-нибудь работала? – Да, мэм, – соврала Хейзел. Нанимательница постучала по губам двумя пальцами. – Меня зовут миссис Крейн, я экономка в доме губернатора Хобарта. У меня высокие требования к ведению хозяйства. Не терплю расхлябанности и дурных выходок. Я понятно выражаюсь? – Да, мэм. – Я здесь сегодня только потому, что мне пришлось уволить последнюю горничную из осужденных. Откровенно говоря, я бы предпочла не связываться с заключенными, но тут уж ничего не поделаешь. Свободных поселенцев попросту не хватает. – Она подняла руку, и к ней поспешила надзирательница. – С этой не должно быть никаких проблем, миссис Крейн, – сказала она. – На нее прежде ни разу не жаловались. Хейзел проследовала за экономкой на улицу, к запряженной лошадьми пролетке с ярко-синими сиденьями. Гора Веллингтон, чьи очертания неясно вырисовывались в вышине, была покрыта снегом. – Сегодня сядешь напротив меня, – грубо бросила миссис Крейн. – Начиная с завтрашнего дня будешь выезжать затемно на телеге вместе с другими горничными из числа заключенных. Хейзел не ездила в настоящей повозке с шести лет, с тех самых пор, когда мать, устроив дочери единственные в жизни каникулы, свозила ее в прибрежную деревню Трун. В повозке тогда с ними был еще один человек, мужчина. Изо рта у него несло спиртным, и он все время клал руку на коленку матери. Та пообещала Хейзел, что они вдвоем будут лакомиться булочками и пирожными с кремом в чайной и подолгу гулять по живописному побережью, но все закончилось тем, что девочка постоянно торчала, трясясь от холода, на ветреном берегу, пока ее мамаша со своим новым приятелем, по ее же выражению, «осматривали магазинчики». Очередное разочарование. Однако, насколько Хейзел помнила, та повозка была симпатичной. Сейчас же она сидела подле миссис Крейн, стараясь не ежиться в своей тонкой шали. Пробежав бодрой рысью по Маккуори-стрит, лошади свернули на длинную подъездную аллею, обсаженную эвкалиптами, и остановились перед величественного вида зданием из песчаника с двумя изогнутыми лестницами, ведущими к парадному входу. Хейзел прошла за миссис Крейн в комнаты для слуг, где, как ей было сказано, она должна будет переодеваться перед началом работы. На вешалке-стойке висели синие хлопчатобумажные платья для горничных; передники, чепцы, чистое исподнее и чулки были сложены на полках. Миссис Крейн показала Хейзел, где она должна будет каждый день мыть лицо и руки, и выдала ей расческу-гребень – в тюрьме заключенным их иметь не полагалось, – чтобы девушка могла, разделив волосы на прямой пробор, скрепить их сзади и спрятать под чепец. Миссис Крейн сказала, что горничной всегда следует быть при деле. Ей нельзя сплетничать, громко смеяться или присаживаться, за исключением тех случаев, когда она чинит одежду или полирует серебро. – Тебе категорически запрещается открывать входную дверь: это обязанность дворецкого, – объясняла она, показывая Хейзел дом. – Тебе также не дозволено обращаться напрямую к кому-либо из членов семьи Франклинов или к их гостям. Пользоваться будешь исключительно задними лестницами и коридорами. Насколько это возможно, постарайся вообще никому не попадаться на глаза. Две горничные, с которыми Хейзел разговорилась позже тем же утром, поделились с ней советами иного плана. Иногда сэр Джон лапает тебя, когда ты меньше всего этого ожидаешь, поэтому надо всегда оставаться настороже. Леди Франклин, если вдруг что-то пошло не так, всегда и во всем обвиняет прислугу. Мисс Элеонора не отличается умом и бывает капризной: как-то раз настояла, чтобы горничная всю ночь подшивала подол у платья, которое якобы решила надеть утром на праздник, а сама в итоге передумала и выбрала другой наряд. Они также рассказали Хейзел о туземочке Матинне, которая жила в детской: Франклины взяли ее в дом, как выражался хозяин, в качестве эксперимента. Очередная причуда леди Франклин. – Какая она, эта девочка? – заинтересовалась Хейзел. – Кажется одинокой, бедняжка. У нее был ручной хорек, но Джип – это пес Монтегю – его задрал. – По-моему, это был не хорек, а поссум, – поправила подругу вторая горничная. – Я слышала, будто бы туземцы только на своем тарабарском наречии говорят, но эта малышка и на французском, и на английском изъясняется. – Видать, тех, что поумнее, все-таки можно натаскать, – сказала первая. – Дрессируют же собак. Хейзел было любопытно узнать про эту Матинну побольше. Она никогда еще не видела туземцев: интересно, они и правда были совсем другими, чем белые люди? Но девушка благоразумно промолчала. Она не будет сплетничать, задавать вопросы или как-то иначе рисковать своим новым положением. Все, что ей нужно, так это во что бы то ни было зацепиться в доме, отбыть свой срок и выйти на свободу. За последующие несколько недель, проведенных в особняке губернатора, Хейзел совершенно привыкла к установленному порядку. Как только рассветало, сразу по приезде, она спешила в сарай за надворной кухней, чтобы набрать дров для очага. Разведя огонь, наполняла два больших черных чайника водой из стоящего на кухне бака и подвешивала их на железные крюки над языками пламени. Когда появлялась кухарка, Хейзел с еще одной горничной из числа заключенных проходили через главное задание и разводили огонь в столовой и гостиной, чтобы помещения прогрелись к тому времени, как сэр Джон с леди Джейн выйдут из своих покоев. Горничные подметали прихожую, парадное крыльцо и террасу и накрывали хозяевам стол к завтраку, а затем шли через внутренний двор на кухню, чтобы приготовить тосты и разложить шарики масла по малюсеньким тарелочкам. Пока Франклины завтракали, горничные отправлялись в их спальни и, опустившись на колени перед каминами, просеивали золу и чистили решетки, а потом открывали окна и проветривали перины, переворачивая и взбивая их. (Как же сильно отличались эти пышные матрасы от жестких холщовых гамаков в «Каскадах»!) Они смахивали пыль с картинных рам, мягкой мебели и заставленных книгами полок. Выносили хозяйские ночные вазы в нужник, располагавшийся за конюшней, где, опустошив их, ополаскивали колодезной водой. Когда губернатор и его супруга заканчивали завтракать, Хейзел убирала со стола и уносила грязные тарелки на кухню, чтобы там вымыть их в каменной раковине; делала она это крайне осторожно, стараясь не отбить края изящных чайных чашек. Теперь можно было и самой позавтракать: томленой овсянкой с чаем, тостами и медом. Затем она чистила подсвечники и оправляла фитили в лампах. Постоянно ходила за водой. Дважды в день, опустившись на колени перед кухонным очагом, просеивала золу и чистила решетку. Закончив с утренними делами, Хейзел переходила к выполнению других обязанностей, в зависимости от дня недели. По понедельникам она драила кухню, прибиралась в кладовке, наводила порядок в ящиках и, ползая на четвереньках, оттирала каменный пол, изо всех сил стараясь не попадаться кухарке под ноги. Вторники и среды были днями стирки. Она стягивала белье с кроватей, собирала в комнатах грязную одежду, а потом окунала все это в большие медные чаны. Три горничные из числа заключенных пропускали белье через специальный каток, прежде чем разложить его сушиться на лужайке или повесить на веревку. При этом девушки неизбежно промокали насквозь. Перед тем как развешивать белье на морозном воздухе, им приходилось переодеваться в сухую униформу. Белые сорочки сэра Джона, задубев на веревке, выглядели как армия призраков. Спальни приводились в порядок по четвергам, столовые и гостиные – по пятницам. Раз в неделю, пятничным утром, три горничные наполняли ванны Франклинов теплой водой, натасканной помощниками конюхов, и добавляли туда масло с ароматом лаванды. Впервые в жизни у Хейзел была постоянная работа. В доме царил порядок, было тепло и благоухало сиренью. Ей нравились звуки двора: цоканье лошадиных копыт по подъездной аллее, кукареканье петухов и хрюканье свиней. Нравились запахи кухни: пироги с фруктами, остывающие на кухонном столе; молодой барашек, медленно поджаривающийся на вертеле. Она бы могла считать, что ей крупно повезло, если бы не вечная тоска по Руби, которая прозябала в приюте, жила пленницей за его стенами. Во второй половине дня Хейзел разрешалось устроить себе перерыв и приблизительно с четверть часа посидеть на кухне, обхватив руками чашку чая, подслащенного джемом. Девушка начала собирать обрывки старой одежды и простыней, слишком изношенных, чтобы Франклины продолжали ими пользоваться. В минуты затишья она доставала лоскутки, которые разрезала на маленькие кусочки одинакового размера, и шила одеяльце для Руби. Как-то в пятницу утром Хейзел как раз чистила решетку в Зеленой гостиной, когда в комнату вошла леди Франклин в сопровождении миссис Крейн. Горничная поспешно собрала свои щетки и поднялась, чтобы уйти, но хозяйка махнула рукой: – Я бы предпочла, чтобы ты закончила работу и не оставляла золу в очаге. Обе женщины сели за маленький круглый столик и принялись обсуждать планы на день. Со своей тачкой к дому подъедет лудильщик: экономке нужно будет собрать утварь, требующую починки. Выставочные витрины в комнатах леди Франклин требовалось протереть от пыли: не могла бы миссис Крейн поручить эту работу одной из горничных? Ах да – ей также следовало уведомить кухарку о том, что сэр Джон пригласил еще одного гостя на ужин этим вечером. – Ему потребуется карточка с именем. А зовут его… дайте-ка я взгляну… – Леди Франклин всмотрелась через увеличительное стекло в бумагу, которую держала в руке. – Ага, Калеб Данн. Доктор Калеб Данн. Хейзел, вздрогнув, выронила из рук щетку. Миссис Крейн бросила на девушку беглый взгляд. – Сэр Джон свел с ним знакомство несколько дней назад за ланчем, – продолжала рассказывать хозяйка. – Доктор недавно переехал в Хобарт и открыл здесь частную практику. Судя по всему, холост. К сожалению, на ум мне не приходит какая-нибудь молодая леди, которая могла бы составить ему партию. – А как насчет мисс Элеоноры? – поинтересовалась миссис Крейн.