Он вздохнул, запуская руки себе в волосы. – Послушай, я просто восхищен твоей отвагой. По-моему, ты молодец. Не растерялась, спасла жизнь и себе, и Руби. Мне только жаль, что меня не было рядом. Он потянулся к Хейзел, и она позволила взять себя за руку. Посмотрела вниз на Руби, склонившуюся над густо растущими в траве цветами, а потом снова на Данна, на завитки его темных волос возле ушей, аккуратно подстриженную бороду и пушистые ресницы. Прислушалась к глухому реву морской воды, извергавшейся из пещер. Хейзел нерешительно провела рукой по предплечью доктора. Он неловко развернулся к ней, опрокинув стоявшую между ними тарелку с сыром и кусочками яблок. Потянувшись обеими руками к его лицу, она притянула доктора к себе. Почувствовала его кожу, такую теплую под бородой, вдохнула его сладкое, яблоневое дыхание. Губы Данна нашли губы девушки, руки погрузились в ее все еще не отросшие волосы. Закрыв глаза, она вдыхала его в себя. – Мамуля, давай сделаем венок! – прокричала бежавшая к ним Руби, сжимая в руке охапку маргариток. Когда Хейзел отстранилась от Данна, она почувствовала себя так же, как и когда впервые ступила на твердую землю после четырех месяцев плавания. Нетвердо стоящей на ногах, растерянной, оказавшейся в новом зыбком мире. Закончив плести венок из маргариток, Хейзел сидела на камне, а Данн тем временем помогал Руби сооружать на полянке внизу деревеньку для фей. Пока свет за горой понемногу меркнул, девушка смотрела на острые зеленоватые скалы, выраставшие из моря. Как же далеко от родного дома закинула ее судьба, как долго она сюда добиралась! Сменила продуваемый ветрами Глазго на нутро невольничьего судна, а его – на тюрьму на другом конце света. А теперь вот оказалась в домике из песчаника в городке на границе цивилизации, где могла свободно заниматься своим любимым делом – лечить людей. И еще быть матерью для ребенка, который в ней нуждался. Жить в мире и согласии с мужчиной, в которого она, вполне может статься, начинала потихоньку влюбляться. Она подумала о том, что спасло ее в тяжелые минуты. Вспомнила, как смотрела «Бурю» в парке Келвингроув. «Я ведь жил да поживал на луне». Как Эванджелина учила ее читать. Неожиданную щедрость Олив и дружескую поддержку Мэйв. Отзывчивость Данна. Руби – то светлое, что пересилило горе, обещание, которое она непременно сдержит, но вот только Эванджелина этого уже не увидит. Может, Хейзел спасла Руби от смерти, а может, девочка и сама бы выжила. Трудно сказать. Но Хейзел точно знала, что ее жизнь изменилась именно благодаря присутствию в ней Руби. Девушка начинала верить, что срослась с этим одновременно ужасным и прекрасным местом, с его построенными каторжниками особняками, непроходимым бушем и диковинными животными. С эвкалиптами с их наполовину осыпавшейся корой и пушистой листвой, с оранжевым лишайником, расползающимся по скалам раскаленной лавой. Она теперь здесь тоже своя. Пустила в эту землю корни. Тянется ветвями к небу. Кольца внутри ствола крепкие, как камень. Хейзел чувствовала себя древней, прожившей целую вечность старухой, хотя ей было всего девятнадцать. Перед ней лентой разворачивалась вся ее дальнейшая жизнь. Руби Если общество не допускает свободного развития женщины, то это общество следует перестроить. Доктор Элизабет Блэквелл[49], 1869 Сент-Джонс-Вуд, Лондон, 1868 год Разжиться нужным ей адресом оказалось на удивление легко. Имея в своем распоряжении полное имя – Сесил Фредерик Уитстон, – Руби очаровала отзывчивого клерка из мэрии, и тот за считаные минуты нашел в реестре столичных налогоплательщиков некоего мистера С. Ф. Уитстона, проживающего по адресу: Бленхейм-роуд, 22. – Имеет чин барристера, – сообщил ей клерк. – Живет, судя по всему, один. В свидетельства о браке или рождении это имя не вносилось. Вы надолго приехали в Лондон, мисс Данн? Руби прибыла в Англию, чтобы пройти обучение у доктора Элизабет Гаррет Андерсон, которая основала в местечке Мэрилебон амбулаторию Святой Марии, где неимущие женщины могли получить бесплатную медицинскую помощь. Это учреждение стало первым в своем роде: в нем работали исключительно женщины. Доктор Гаррет, всего четырьмя годами старше Руби, была первой женщиной в Великобритании, получившей диплом врача и квалификацию хирурга. Вскоре после открытия амбулатории она разместила в лондонских газетах объявление, что ищет образованных женщин, имеющих желание стать врачом или медсестрой. Руби, жившая в Хобарте, увидела его лишь пять месяцев спустя, когда открыла очередной выпуск «Субботнего обозрения». Руби написала доктору Гаррет длинное письмо, в котором объяснила, что выросла в семье переселенцев, в городе Хобарт на острове Тасмания, недалеко от побережья Австралии. Отец ее был хирургом, а мать – повитухой. С юных лет ей поручали протирать инструменты, составлять списки лекарственных препаратов и ассистировать в операционной. По мере того как рос город, расширялась и семейная практика. Со временем ее отец учредил больницу Уорика, названную так в честь его родного города в Мидлендсе. Медицина была призванием Руби, однако она уже взяла от родителей все, что могла. Лекарское мастерство матери полагалось на средства народной медицины и скорее на метод проб и ошибок, нежели на научные знания. Отец обучил дочь анатомии и основам хирургии, но сейчас, в свои двадцать восемь, ей отчаянно не хватало базового образования вроде того, какое он сам получил в Королевском хирургическом колледже в Лондоне. Австралийским учебным заведениям не дозволялось обучать женщин врачебному делу, поэтому возможность такого ученичества стала бы для нее судьбоносной. Руби выражала надежду пройти у доктора Гаррет трехмесячное обучение, чтобы потом вернуться в больницу Уорика, располагая самыми последними научными сведениями и овладев передовыми методами в области врачевания. Доктор Гаррет в ответ написала: «Я подыщу Вам какое-нибудь приемлемое жилье, а Вы останетесь здесь на год и получите степень по медицине». А месяц спустя Руби уже плыла на корабле, направлявшемся в Лондон. Руби никогда еще не встречала женщин столь прямолинейных, смелых на язык и откровенно радикально настроенных, как доктор Гаррет. Твердо вознамерившись выучиться на врача, в 1862 году, в возрасте двадцати шести лет, она сумела найти лазейку, чтобы попасть в профессию. В уставе Общества аптекарей не было пункта, запрещающего женщинам сдавать экзамены для получения лицензии, а потому, воспользовавшись отсутствием формальных ограничений, доктор Гаррет успешно сдала их все. Позже, являясь членом британского Комитета суфражисток, она боролась за предоставление женщинам избирательного права. – Ссылку преступников на Тасманию всего пятнадцать лет как отменили, – с характерной для нее прямотой сказала доктор Гаррет, когда Руби прибыла в Мэрилебон. – Можно спросить: а среди ваших родственников есть бывшие заключенные? Руби слегка побледнела. Там, откуда она приехала, о подобного рода вещах все еще не было принято говорить открыто. Но она твердо решила не уступать доктору Гаррет в прямодушии. – Да, есть. Моя мать родом из Глазго, но в возрасте шестнадцати лет ее сослали в Австралию. Такие корни на Тасмании у многих, хотя мало кто в этом признается. – А-а-а… «ненавистное клеймо» каторги. Я читала, что Землю Ван-Димена даже специально переименовали, чтобы избавиться от неприятных ассоциаций с преступностью. – Скажем так, официальная причина была несколько иной, но… по сути, да, так оно и есть. – И что за преступление вменялось вашей матери, позвольте поинтересоваться? – Кража серебряной ложки. Доктор Гаррет раздраженно вздохнула: – Вот поэтому мы и не можем отдать законодательство на откуп мужчинам. В их руках правосудие извращается, становится несправедливым и падает тяжким бременем на бедняков. И на женщин. Эти сильные мира сего – в своих черных мантиях и напудренных париках – просто не ведают, что творят. Руби бывала однажды в Мельбурне, ездила туда на летние каникулы, но она и представить себе не могла города столь неохватного и беспорядочно разросшегося, как Лондон, чьи северная и южная части были разрезаны надвое извилистым руслом Темзы и соединены полудюжиной мостов. (Она с удивлением обнаружила, что Лондонский мост, знакомый ей по детскому стишку, стоит себе целехонький.) Руби поселилась в пансионе на Уимпол-стрит, где делила комнату с еще одной протеже доктора Гаррет – молодой женщиной из Озерного края, семья которой пребывала в уверенности, что она служит камеристкой. Как отметила доктор Гаррет, когда Руби только приехала, она фактически была единственной из ее учениц, чьи родители поддержали желание дочери стать врачом. – Как мне представляется, несмотря на все безусловные тяготы и лишения, жизнь в Новом Свете позволяет обитателям колоний пользоваться некоторой свободой. Социальная иерархия там насаждается с меньшей жесткостью. Вы согласны с такой оценкой? – Не знаю, – ответила Руби. – Мне трудно судить, поскольку я никогда не жила в каком-то другом мире. – Ну, теперь поживете в Англии – и сами все увидите, – сказала доктор Гаррет. В свободное время Руби исследовала лондонские достопримечательности: от Британского музея до собора Святого Павла, от зеленеющих парков до шумных чайных. Она попробовала клубничный лимонад и жареную рыбу с картошкой на открытом рынке Ковент-Гарден. Посетила постановку «Бури» в театре «Лицеум» и шоу на трапеции в увеселительном саду Северного Вулвича. Во время одной из таких вылазок девушка вдруг поняла, что стоит перед внушительной каменной крепостью, Ньюгейтской тюрьмой, и вспомнила рассказы Олив, подруги своей матери, о жизни за ее воротами: о том, как она познакомилась там с Эванджелиной Стоукс, как их обеих приговорили к высылке в колонию и как молодые женщины оказались на одном корабле. Как новаторски настроенная квакерша раздавала заключенным Библии и вешала им на шеи оловянные жетоны, один из которых, завернутый в старый носовой платок, Руби привезла с собой в Лондон. В последнюю неделю своего ученичества у доктора Гаррет Руби посетила сиротский приют. Стоило ей войти в ворота, как голова вдруг резко закружилась. Руби толком не помнила то время, что совсем еще крохой провела в Королевской школе-приюте в Ньютауне. Однако сейчас девушку вдруг захлестнуло такой волной паники, что ей показалось, она вот-вот потеряет сознание. Доктор Гаррет, сопровождавшая в тот день свою подопечную, бросила на нее испытующий взгляд: – Мисс Данн, вы в порядке? Что случилось? – Я… сама не знаю. – Давайте присядем на минутку. Расположившись по настоянию своей спутницы на диванчике в холле, Руби попыталась опознать чувства, нахлынувшие на нее словно бы из ниоткуда: предощущение чего-то ужасного, непонятная тревога, безотчетный страх. – Ваше состояние вполне естественно, – сказала доктор Гаррет. – Вас ребенком забрали у матери, и это запечатлелось где-то на уровне подсознания. – Она похлопала девушку по руке. – Но, как говорится, нет худа без добра. Вы на собственном опыте знаете, каково это – чувствовать себя брошенной. И это поможет вам работать с уязвимыми группами населения. Далекие колонии вроде Австралии нуждаются в таких компетентных врачах, как вы, мисс Данн. Уже через два дня Руби должна была отправиться обратно на Тасманию. Но перед отъездом у нее оставалось еще одно дело. И вот она стояла перед домом мужчины, чей носовой платок с монограммой двадцать восемь лет тому назад добрался аж до самой Австралии. За последние несколько месяцев девушка с полудюжины раз прогулялась по этому району, пытаясь набраться смелости, чтобы встретиться с этим человеком. Кремово-белая краска на особняке местами стерлась, а под навесом крыльца и вовсе облупилась, как и покрытая киноварью дверь. Живая изгородь по обе стороны ворот пожухла. Между камней дорожки торчали сорняки. Руби нажала на звонок и услышала раздавшуюся внутри дома трель. Девушка чувствовала себя неуютно. После непродолжительного ожидания дверь открылась, и на пороге появился мужчина. – Да? Чем могу помочь, мисс? – спросил он, моргнув от ударившего в глаза света. На попятный идти было поздно. – Прошу прощения, не здесь ли проживает мистер Сесил Уитстон? – Да, это я и есть. На вид мужчине было немного за пятьдесят. Волосы у него на висках серебрились. Худощавый, с резко очерченными скулами и немного запавшими карими глазами. Руби вдруг пришло в голову, что он, скорее всего, когда-то был очень хорош собой, хотя сейчас выглядел несколько тщедушным, а кожа на его лице напоминала сморщенный персик. А потом, словно сфокусировав линзу микроскопа, девушка заметила их сходство. Те же волнистые каштановые волосы, одинаковые карие глаза, тонкая кость. Форма губ. Совпал даже бессознательный жест: оба одинаково вскидывали подбородок. – Меня зовут, – она прижала к груди руку, – Руби Данн. Вы меня не знаете, но… – Залезла в сумочку и, достав оттуда носовой платок, протянула мужчине. Тот взял его и внимательно осмотрел. – Полагаю, вы знали мою… – Девушка судорожно сглотнула. Она много раз за последний год представляла себе это мгновение. Перебирала в голове все возможные расклады: он мог захлопнуть перед нею дверь или отрицать свое знакомство с Эванджелиной. Мог умереть или переехать. – …женщину, которая меня родила. Эванджелину Стоукс. При упоминании этого имени мистер Уитстон шумно втянул воздух. – Эванджелину? – Он поднял глаза. – Конечно же, я ее помню. Она некоторое время прослужила здесь, была гувернанткой у моих единокровных брата и сестры. Я долго гадал, что с нею стало. – Хозяин дома помолчал, не отнимая ладонь от ручки двери. Потом широко ее распахнул. – Не хотите зайти? После полуденной яркости улицы в доме было сумрачно. Мистер Уитстон повесил плащ Руби в передней и провел ее в гостиную с кружевными тюлевыми занавесками на окнах. В комнате пахло затхлостью, словно здесь давно не проветривали. – Присядем? – Он указал на пару порядком потертых мягких стульев. – Как поживает… ваша матушка? – Она умерла. Двадцать восемь лет назад. – Вот как. Очень жаль это слышать. Хотя, полагаю… полагаю, с тех пор немало воды утекло. – Мужчина прищурился, будто подсчитывая что-то в уме. – Мне кажется, Эванджелина примерно тогда и ушла, хотя я могу ошибаться. Память уже не та, что прежде.