– Это и пугает! Хотя разум, – я легко стучу указательным пальцем по виску, – в этом уверен. – А ты всегда его слушаешь? Вообще – да. Именно так в своё время мне удалось повзрослеть и укротить собственный норов, но, как показала ситуация с Кириллом это тоже не лучший показатель. – Раньше старалась, сейчас… Сейчас я в танке и искренне надеюсь, что моей брони хватит на всё, – рука не болит и я подгибаю ноги, устраиваясь удобнее. – Сложно? – и что-то подсказывает, что Вадим не о моих стараниях. – Уже легче, хотя, может, мне просто так кажется. Согласие Кирилла стало не камнем – горой, упавшей с моих плеч. Всё-таки он, действительно, может многое и меньше всего мне хотелось бороться с ним ещё и на судебном фронте. – Ты очень сильная, Кир, – и снова в нём ничего, кроме вежливого дружелюбия, – и знаешь об этом. – Знаю, – я равнодушно пожимаю плечами. – Только проблема в том, что слабые могут прогнуться под обстоятельства, после бури снова оказавшись на вершине, а сильные либо выстоят сразу, либо не поднимутся больше никогда. – Но ты ведь выстояла. – Я ещё не сделала ровным счётом ничего, – горькая усмешка ложится на губы. – Смешно сказать, даже услуги моего юриста, по сути, оплачивает Кирилл! – Тебя это беспокоит? – Меня это нервирует, – я раздражённо взмахиваю рукой и роняю чашку с кофе. Залившим пальцы моей правой руки. – Хорошо, что в этот раз кофе холодный! – насмешничает Вадим, и мы вдвоём убираем следы моей неаккуратности. Пока его ладонь не накрывает мою в случайном касании. Глава 32 Я замираю. Взгляд – глаза в глаза. И тот миг, когда, впервые в жизни, я трусливо сбегаю – на кухню, прикрываясь надуманным предлогом. Хотя как надуманным… Использованные салфетки и, правда, нужно выбросить. Ладони чувствуют холодную поверхность раковины, поводов для паники нет в принципе, а я не могу отдышаться. Словно вернулась в далёкое школьное прошлое со стометровками за десять секунд! Какого чёрта?! Пора возвращаться. – Как твоя рука? – спрашивает Вадим, стоит мне появится в комнате. – Твоими стараниями в порядке, – неловкость накрывает меня плотным покрывалом. – Ещё кофе? – Думаешь, стоит рисковать? Думаю, что мне пора менять направление мыслей. Либо завершать слишком уж дружеский вечер. И снова паника – застаёт врасплох, и я молчу, смотря ему прямо в глаза. Не в силах ни отвести взгляд, ни сказать хоть слово. Что, ко всем дьяволам, происходит?! Из каких глубин поднимается безотчётный, какой-то детский и совершенно неконтролируемый страх? Почему всё труднее дышать? Слишком частый пульс, словно непрекращающаяся барабанная дробь, отдаётся в голове, смешивая звуки в один, закручивающийся всё сильнее, водоворот. И я не могу сделать следующий вдох. Неуправляемый ужас окончательно подчиняет разум. И я готовлюсь соскользнуть в темноту. Почти… Я не вижу никого и ничего, но ещё чувствую. И неожиданно холодная ладонь на щеке возвращает фокус зрению. – Смотри на меня! Я вцепляюсь во взгляд серых глаз, словно в единственную связь с реальным миром. – Дыши. Хочу сказать, что не могу, но из горла не вырывается ни звука! Мне не удаётся сделать вдох! Как будто горло забито рыхлой ватой. – Кира! Сашка! Я не имею права не справиться. – Ты должна дышать. Должна! Я опускаю веки, прекращая попытки. Чтобы последним, на грани сознания, решительным рывком вдохнуть полные лёгкие и надсадно закашляться. Господи, какое это счастье просто дышать! Сейчас я как бешеная собака – дышу, судорожно хватая ртом воздух. – Кира! Одной ладонью я опираюсь о диван, второй хватаюсь за горло. Просто не трогай меня! Но чужая ладонь касается щеки, аккуратно, но настойчиво приподнимая голову и снова серый, с голубыми прожилками, взгляд. – Вдох на пять, задерживаешь дыхание на три счёта и выдох на пять. Давай, Кира, – он ищет в моих глазах понимание. – Раз… Вдох. Два. Три. Четыре. Пять. Задерживаю дыхание. Раз. Два. Три. Выдох. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. – Ещё раз. И ещё дважды. Пульс больше не планирует убить меня частотой, лёгкие работают исправно, а меня начинает трясти. Зуб не попадает на зуб, а тело сводит судорогой. Только истерии мне не хватало! Я не успеваю задуматься об этом всерьёз, как меня, словно куклу, закутывают в одеяло. И возвращённое сознание выбирает именно этот момент, чтобы начать возмущаться. – Я в-в пор-ряд-дке. – Знаешь, меня скоро начнёт пугать эта фраза в твоём исполнении. Посиди молча пять минут, – и, подумав, Вадим добавляет: – пожалуйста. В общем-то, он прав. Меня всё ещё колотит, но внутри толстого пледа из натуральной овчины так тепло, что один из приступов озноба становится последним и, наплевав на то, как выгляжу, я втягиваю голову в плечи, скрываясь в мягком коконе почти до глаз. – Пей. И я не противоречу, вот только глоток делаю с большим трудом. Потому что мало кто может без подготовки залпом пить коньяк. Я – точно не могу, но Вадима это, кажется, совсем не волнует. – До дна, Кира! – и я пью, потому что бокал всё ещё у моих губ. И вспоминаю его родственников до седьмого колена, когда на глазах выступают слёзы, а я пытаюсь отдышаться после, выбивающей сознание, волны крепкого алкоголя, прокатившейся, кажется, по всему организму. – Ты – садист! – вместо голоса – заметно осипшая пародия и я выбираюсь из пледа, в котором резко становится слишком жарко. – Не совсем научный метод, – невозмутимо парирует Вадим, – зато действует всегда и на всех. – Серьёзно на всех? Температура в комнате кажется обжигающе ледяной, по сравнению с моим уютным коконом, и я снова накидываю его на плечи. Журнальный стол со всем содержимым отодвинут в сторону, на полу – открытая бутылка коньяка, а передо мной на корточках сидит Вадим с гранённым стаканом в руке и мягкой улыбкой.