— Разве? — удивился Лунин. — Странно, вроде и года такого нет, гуся. Петух есть, а гуся точно нет. Ладно, ну их, зверей этих, а то мы сейчас в гороскопах заплутаем с вами. Вы мне лучше скажите, у Толи с Дашей насколько серьезно все было? К свадьбе шло дело? Только, если можно, поподробней мне все рассказывайте. — Поподробнее, — усмехнулась Татьяна Васильевна, — если б я сама знала, чего подробнее. Толик, он ведь с малых годов неболтливый был, а как вырос, так и вовсе слова с него не вытянешь. Другие хоть когда выпьют языком чешут, а этот гитару в руки и давай песни горланить. Поет он хорошо, конечно, ничего тут не скажешь, а вот чтобы поговорить, это точно не о нем. Как петь устанет, так у него словно компас какой в голове включается, или магнит, не знаю, как сказать лучше, и вот он по этому компасу строго в сторону своей кровати идет. Ни разу не было, чтобы где-то упал или до дома не дошел. А они ведь с парнями иной раз, скажу тебе, помногу за воротник лили. Но всегда придет, разуется, ботинки свои аккуратно поставит. Одежду-то у него снять, конечно, сил уже не оставалось, так и спал нераздетый, но разувался всегда, это обязательное дело. Разуется, на кровать ляжет и спит потом до самого утра, не просыпаясь. А утром непременно сперва рассольчику от капусты выпьет и только потом умываться идет. — Получается, трезвый молчал, выпимши пел, — подытожил Лунин. — Как он у вас жениться-то ухитрялся все время с такими способностями? — Так ведь пел хорошо. — Тетка ласково посмотрела на Илью и предложила: — Может, еще картошечки? — Боюсь, лопну. — Лунин машинально положил руку на округлившийся живот. — Поет, говорите, хорошо? — Хорошо не то слово, — заулыбалась Татьяна Васильевна, — он, как гитару в руки берет, вокруг сразу тихо становится. Он еще не заиграл, а все уже слушают. И ведь что делал, представляешь, каждый раз какую-нибудь новую песню пел, а то и несколько. Когда он их только разучивать успевал, сама диву даюсь. А что ты про женитьбы его говоришь, так ведь их и не так много было, женитьб этих. Первый раз он по молодости сглупил, сразу после армии дело было. Так они с Оксанкой и года вместе не прожили, разбежались, слава богу, детей наделать не успели. После того он года три все выбирал, осторожничал. Вроде и девки неплохие были, а все что-то сомневался. В итоге так и вышло. — Как именно? — не понял Илья. — А когда слишком долго выбираешь, непременно самое худшее из всего и выберешь. Нашел он девицу одну, в Одинске в городской администрации работала, по культурной части. Что-то организовывала все время. То у них дети перед ветеранами вприсядку пляшут, то ветераны детям песни поют. Как май начинается, так вообще беда. Мне картошку сажать надо, а она Толика в город тянет, они, видишь ли, транспаранты к демонстрации доделать не успели. Что-то осенью их транспаранты никому не нужны, а за картошкой все время приезжали. Они же у нее, в городской квартире, жили, — Татьяна Васильевна осуждающе покачала головой, — и все она Толю склонить пыталась, чтобы он на этих ее концертах, будь они неладны, тоже выступать начал. Как-то раз перед праздником-то Победы насела на него прямо здесь, мол, спой да спой. Он уж и так отпирался, и эдак. Что я, говорит, тебе Лещенко петь буду? А она ему: зачем, мол, Лещенко, спой из Высоцкого что-нибудь, у него о войне много песен. Знала, что Толик Высоцкого любит петь. Ну так и уломала в конце концов. А что Толик трезвый и не пел никогда, про это она думать не хотела, королевишна наша. Тетка хотела было в сердцах сплюнуть, но сдержалась и вместо этого ожесточенно ткнула в огурец вилкой. — Уж чего там было на этом концерте, я точно не знаю, из наших там никого не было, только Толик в тот вечер ночевать сюда пришел. Как он из города добирался, до сих пор понять не могу. Я же калитку на ночь на задвижку закрываю. Уже закрыла, ложиться собираюсь, тут звонок слышу. На улицу вышла, открыла, а там Толик стоит, покачивается, хорошо, гитара с собой, он, чтоб не упасть, за нее держится. Меня, значит, в сторонку отодвинул, молча в дом прошел. — Разулся, — усмехнулся Илья. — Разулся, как же без этого, — согласилась тетка, — в свою комнату поднялся и сразу уснул. Несколько мгновений Татьяна Васильевна сидела, погруженная в воспоминания, подперев щеку ладонью и мечтательно закатив глаза. Казалось, что о присутствии сидящего напротив нее Ильи она забыла вовсе. — А через неделю они заявление на развод подали. Очнувшись, тетка тут же вскочила на ноги и принялась торопливо убирать грязные тарелки со стола. — Ты чай будешь? Или, если хочешь, простокваша есть. — Лучше чай, — отозвался Лунин, уже теряя надежду дождаться, когда же рассказ углубившейся в воспоминания тетки вернется к событиям более недавнего времени. — И с того времени, а это, считай, пять лет прошло, он в бобылях ходил, — включив газ, Татьяна Васильевна поставила на плиту пузатый, со свистком, чайник, — ну, может, кто и был у него иногда, но ничего серьезного. И так, чтобы он по девкам бегал, этого я тоже не скажу. Так и ты мне скажи тогда, — обернулась она к Илье, — ежели человек два раза развелся, он что, от этого какой-то непутевый становится или от него надо держаться подальше? — Я ведь и не говорил ничего такого, — Илье стало неуютно под пристальным, будто обвиняющим в чем-то теткиным взглядом, — я и сам вот развелся, недавно совсем. — Ну и дурак, — заключила тетка, — только я жену твою не видала, не могу сказать, когда больше дурак был. Когда жениться надумал или когда разводился. Лунин тихо вздохнул. Сам он больше склонялся к первому варианту, но тетке говорить об этом не стал. Ему было обидно за дурака и за то, что Толика, пережившего уже два развода, тетка подобным уничижительным образом не называла. — Так вот я и говорю, — как ни в чем не бывало продолжила Татьяна Васильевна, — ну ошибся мальчик, два раза ошибся, и что такого. Разве теперь на нем клеймо надо ставить? Да еще уголовником его называть? — Так, а он что, сидел? О том, что у брата имеется судимость, Лунин уже знал, об этом ему еще днем рассказала Шестакова, но послушать теткину версию произошедших несколько лет назад событий представлялось интересным. — Да что он там сидел, — махнула рукой Татьяна Васильевна и тут же обернулась, услышав свист закипающего чайника. — Два месяца подержали его взаперти, потом выпустили. Как по мне, так вообще и этого много было. Ну ты представь сам, когда человек тебе денег должен, и приходит такая наглая морда, да еще выпимши, и начинает над тобой же куражиться, что еще подумает, отдавать тебе деньги али повременить. Мол, вы торгаши, у вас денег и так куры не клюют, потерпите. Конечно, Толик не утерпел. История, рассказанная теткой, не сильно отличалась от того, что уже знал Лунин. Его двоюродный брат вместе с теткой владел несколькими небольшими продуктовыми магазинчиками, разбросанными по окрестным селам. На самом деле первые магазины открывала Татьяна Васильевна одна, еще в середине девяностых годов. Благополучно пережив смутные времена, ей удалось не только сохранить свой не очень большой, но зато дающий относительно стабильный доход бизнес, но и постепенно увеличить число принадлежащих ей торговых точек. К тому времени, когда Толик вернулся из армии и стал настоящим помощником, магазинов, каждый из которых назывался одинаково незамысловато — «Малиновка», было уже четыре, потом их число выросло до семи и не менялось уже на протяжении многих лет. — Во всех деревнях, где народу поболе живет, мы уже открылись, — объяснила тетка Илье азы семейного предпринимательства, есть еще пара совсем мелких, но с них больше хлопот, чем прибытку выйдет. А в город мы уже лезть не хотим. Там и торговля по-иному устроена, и конкуренция другая. Никогда не знаешь, что через полгода будет. Сегодня ты магазин откроешь, а завтра через дорогу еще два поставят. И что тогда? А в деревни никто и не полезет больше. Выгоды с этого никакой не будет, да и в селах ведь люди, как привыкнут в одно место ходить, так потом не переучишь. На хлеб нам хватает, а летом, когда еще и дачников много, так вообще грех жаловаться. Сельские магазины, особенно открытые довольно давно и принадлежащие местным хозяевам, которые многих своих покупателей знают в лицо, частенько торгуют в долг или, как говорят, по записи. По записи — это значит, все сделанные, но не оплаченные покупки продавец записывает в толстую тетрадь, где указывается фамилия должника, дата покупки и сумма долга. Как правило, большая часть подобных долгов закрывается в течение месяца, а фраза «отдам с получки» сопровождает появление каждой новой записи в амбарной книге. Но в каждом правиле бывают исключения. Иногда долги остаются непогашенными слишком долго, а порой сумма напротив фамилии должника становится слишком, по деревенским меркам, большой, и в долг отпускать товар перестают. Костик Аликанов был как раз одним из таких неприятных исключений. Живя в Ясачном, он занимался частным извозом на своей «газели» и обычно проводил большую часть дня возле строительного рынка в Одинске, ожидая, когда появится клиент, которому надо перевезти пару поддонов кирпича, доски или еще какие-нибудь строительные материалы. В день у Костика случалось три, а то и четыре поездки, каждая из которых приносила ему по тысяче, а порой и больше, если нанимателю надо было помочь с разгрузкой. Другое дело, что таких дней на неделе случалось гораздо меньше, чем могло быть, поскольку Костик любил, что называется, отдохнуть в компании пары своих давних приятелей, тоже любителей активного отдыха. Наутро Костик просыпался с тяжелой головой, выпивал бутылку пива, а после обеда еще одну и вновь ложился спать. Таким образом, получалось, что работал он, как правило, через два дня на третий. По такому же графику у него появлялись и деньги, но это не мешало ему регулярно отовариваться в находящемся по соседству с его домом магазине в долг, сопровождая каждый раз свое появление у прилавка одним и тем же обещанием: «Вот те крест даю, с получки сразу отдам». Полностью долг Аликанов никогда не гасил, но все же время от времени уменьшал свою задолженность до приемлемой величины. И продавцы, и хозяева магазина уже настолько привыкли, что Костик им должен, что уже почти перестали обращать на это внимание. До тех пор, когда однажды сумма напротив его фамилии не достигла несуразно большой по местным меркам величины. Десять тысяч. Как ни крути, это уже прилично. А точнее будет сказать, это совсем неприлично, такие долги иметь, о чем Костику и было при его очередном визите в магазин объявлено. Аликанов предложению погасить долг полностью весьма удивился, а после того, как ему было объявлено, что до тех пор, пока он этого не сделает, в магазине его обслуживать не будут, вовсе счел подобные действия недобрососедскими и гордо удалился. Две недели он действительно не появлялся в магазине, но в конце концов нежелание ехать в город ради пары бутылок водки привело его на порог «Малиновки». В разгар рабочего дня, кроме одинокой скучающей продавщицы, в магазине никого не было, но это не мешало Костику, высказывая свои претензии, обращаться к незримым слушателям на «вы». Скорее всего, Аликанов обращался не столько к продавщице, сколько к владельцам магазина, а заодно и всем представителям того рода деятельности, который сам Костик и близкие ему по духу люди именовали не иначе, как барыги, ну или, в минуты особой доброжелательности, торгаши. — Вы думаете, я вам денег должен? — Костик уже успел приступить к активному отдыху, поэтому при каждом выкрике его немного покачивало, и, чтобы не упасть, он хватался за ручку пивного холодильника. — А вот шиш вы угадали! Выкинув вперед сжатую в кулак руку, Костик продемонстрировал уже переставшей скучать продавщице, что именно угадали все те, кто о нем думал что-то нехорошее. — Это вы, вы, твари, мне все должны. Мне и всем нормальным мужикам, которые пашут, вкалывают с утра до ночи. А вы нас всех тут обираете, последнюю копейку отжать хотите. Вот они вам, мои деньги! Видали? Костик вновь резким движением вскинул руку, отчего его сильно качнуло в сторону двери, и он с трудом удержался на ногах. — Вы думаете, у меня денег нет? Черта лысого вы угадали. Трудящийся человек всегда заработать может. Потому как труд должен быть… — Аликанов перевел дух и по слогам, запинаясь выговорил: — О-пла-чи-ва-е-мым! Костик самодовольно похлопал себя по карману джинсов. — Вот они, денежки-то. Только ведь что трудовому человеку самое главное? Деньгу заработать? Нет, это он завсегда может. Главное для него — это не дать всякой швали барыжной у него эту деньгу отобрать. — А шваль барыжная — это я или моя мать? — На беду Костика, в самый разгар его бурной речи в магазине появился Анатолий, подменявший в этот день приболевшего водителя. Ухватив Аликанова за воротник, он рывком развернул его к себе. — Или, может быть, мы оба? Короткий, быстрый удар в живот не заметил никто: ни удивленно захлопавшая ресницами продавщица, ни тихо охнувший и внезапно переломившийся пополам Аликанов. — Если б Толя ему только разок дал по пузу, то ничего бы и не было, — объяснила Татьяна Васильевна. — Кто ж из-за этого в ментовку обращаться будет. Это ж только позор один. Но ведь он не сдержался, еще и коленом ему наподдал, прямо по носу угодил, — тетка вздохнула, — сломал нос ему Толька-то. А потом еще и деньги забрал, какие у него в кармане были. — Даже так? — покачал головой Илья. — Ну а как? Нечего было хвастаться. У него, представляешь, в кармане ведь больше десятки было. Даже не представляю, как он их зараз добыть столько сумел и сразу не пропил. Так Толя ровно десять отсчитал, продавцу отдал, а остальное обратно ему в карман запихал. Тетка вздохнула и, спохватившись, налила наконец Илье чаю. Поставив перед ним кружку, она вновь уселась напротив, опершись локтями на стол и положив подбородок на сцепленные пальцы рук. — Это его и спасло — то, что он ни копейки лишней не взял. Против него же вначале дело за грабеж завели. — Возбудили, — машинально поправил Илья. — А уже потом, когда адвокат вмешался, перевозбудили дело. — Переквалифицировали, — все так же машинально пробормотал Лунин. — Стало оно тогда самоуправством называться, — не обратила внимания на бормотание Ильи тетка, — хотя, как по мне, какое же это самоуправство, если ты свои же собственные деньги забираешь. Но я тебе так скажу: Головков и против этого тогда выступал. Очень уж он хотел Толика в тюрьму посадить, аж зубами скрипел, когда не по-его все вышло, условно Толику дали. — А Головков — это у нас кто? — Илья поставил уже поднесенную ко рту кружку обратно на стол. — Мразота он конченая, вот он кто, — выпалила тетка, — сосед наш, через дорогу живет. Тогда он еще майором был, как там это у вас называется, в уголовном розыске. — Оперативником? — Может, и оперативником, я ваших должностей не понимаю. А нынче-то он знаешь как выслужился? Звезду ему на погон еще одну дали, и теперь у нас в районе всем розыском он и командует. Прям большой начальник стал, чтоб у него глаза полопались. — И за что же этот начальник так сильно Анатолия невзлюбил? Уж это-то, думаю, вы знаете? — Господи, чего там знать-то? Вся округа знает. Они за полгода до того случая с Толиком на машинах помялись сильно. Точнее, Головков помялся, а Толик, он на грузовике был, ему-то, считай, ничего и не было. Небось, сам знаешь, как у мужиков бывает, на нервах из машин повыскакивали, начали друг друга крыть почем зря. Ну тут Головков и начал Тольку чинами своими пугать, мол, он по-любому в споре прав окажется. — Ну и как, оказался? — Да как же, — усмехнулась тетка, — ГАИ приехала, оказалось, что Толик во всем правый был. Он и ехал с правой стороны, а значит, по правилам, его и пропустить надо было. — Помеха справа, — кивнул Лунин. — Ну а этот думал, что раз он майор, так ему никто здесь не помеха. А пришлось после этого машину чинить, он об грузовик, считай, весь бок раскромсал. А машина-то ведь новая у него была, недешевая, так что он Толику с того дня первым врагом во всей округе стал. — Да уж, не очень хорошо, когда такие соседи. Лунин почему-то вспомнил Тамару Алексеевну, свою собственную соседку по лестничной площадке, которая две недели назад, встретив Лунина, возвращающегося с прогулки вместе со Светочкой, ласково улыбнулась и прощебетала: «А что-то я так давно Юленьку не видела, уж и соскучиться по ней успела. Пусть забегает ко мне, посидим по-соседски, чайку попьем. Такая она у тебя девочка хорошая». Лунин, не помнивший, чтобы Юленька хоть раз заходила к Тамаре Алексеевне в гости, торопливо зазвенел ключами, никак не попадая в замочную скважину, и еле слышно пробормотал себе под нос: «Непременно передам, как увижу». А ведь знала, стерва, точно знала, что они уже больше месяца как развелись. Соседи, а имевший больший опыт допросов Лунин знал это точно, они ведь всегда знают то, что им знать не следует, и никогда, ну почти никогда не знают того, что могло бы хоть как-то помочь следствию. Бесполезные по большей части люди, лучше бы, если их вообще не было. Илья подумал, что, если он сейчас выскажет вслух все мысли, которые пронеслись только что у него в голове, тетка наверняка согласится с ним. — Сейчас-то он уже успокоился, Головков этот? — Что ты, — тетка устало махнула рукой, — теперь еще хуже все стало. Ты представляешь, когда Толю забирали, он же, гнида пучеглазая, сам к нам в дом прибежал, вместе с автоматчиками. Сам, своими руками Толю до машины тащил. А с какой силой он за ним дверь в машине захлопнул, это видеть надо было. На всю улицу грохнул. И лицо такое дурное у него сделалось. Нижняя половина лица улыбается, прям счастье из нее прет, а верхняя, она аж черная от ненависти. — Очень образно вы описываете, Татьяна Васильевна, — покачал головой Лунин. — Как есть, так и говорю, — рассердилась тетка. — Он дверью в машине, когда шарахнул, потом похлопал по ней ладонью и говорит мне так с ухмылкой: все, мол, навсегда дверка за твоим сынком закрылась. Тут меня ноги сами к вилам и понесли. — У вас еще и вилы имеются? — удивился Илья. — Это чтоб с соседями воевать? — Давно лежат, еще с тех пор, когда я коров держала. Сейчас-то уж забросила это дело, с торговлей бы управиться, а вилы так в сарайчике и остались. Вот, думала, наконец сгодятся. — Судя по тому, что вы еще здесь, не пригодились, — заключил Лунин. — Да какой там, с ним же столько народу понаехало. С автоматами, в бронежилетах. Я и шагу сделать не успела, у меня вилы отняли да в дом завели. Так что я и не видела, как машина уезжала, в которой Толеньку увезли.