– Но здесь разбитая дорога, и я не могу ехать быстро, иначе твоя старушка развалится ко всем чертям, – заметила я. – Скоро она выйдет на крупную трассу, можно будет нагнать. Но когда до наступления Нового года оставалось пятнадцать минут, мы по-прежнему были слишком далеко от мотеля, хоть дорога и вправду стала намного лучше. – Знаешь, походу, нам стоит притормозить, – сказала я, когда цифры на часах поменялись на одиннадцать-пятьдесят четыре, – зажечь фейерверки и попробовать поймать Интернет, чтобы посмотреть обращение президента. – Смотри, там как раз небольшой карман, – Герман указал рукой куда-то вдаль. – Остановись там. Дорога сделала крутой поворот, и я тоже увидела небольшую площадку, о которой он говорил. Скорее всего, она была построена, чтобы водители фур и грузовиков могли остановиться и передохнуть от долгой дороги. Но сейчас на площадке не было ни души. Мы устроили наш импровизированный пикник прямо на капоте автомобиля: расстелили плед, вместо шампанского налили чай из термоса и достали бенгальские огни, за которыми я забежала в магазин в самую последнюю минуту. Поймать интернет, чтобы посмотреть поздравление президента у нас конечно же не получилось – в этих лесах не было даже намека на сотовую связь. Поэтому мы отсчитывали минуты сами. – Итак! Пятьдесят девять, пятьдесят восемь…сорок, тридцать девять, тридцать восемь, тридцать семь…пять, четыре, три, два…Ура-а-а! – хором прокричали мы. – С Новым годо-о-ом! Огни искрились в наших руках, освещая тёмную площадку сотнями маленьких искорок. В пластмассовых кружках дымился горячий чай. Наступил новый день, новый год. Мы встретили его где-то в лесу, по пути на Камчатку, на дороге, с которой в этот час исчезли даже бесконечные грузовики. Так что, если кто-то однажды спросит, какой Новый год был самым странным в моей жизни, я без раздумий назову этот. – Знаешь, а у меня ведь есть для тебя подарок, – сказал Герман, когда его бенгальский огонь догорел, а мой испускал последние искры. С этими словами он скрылся где-то в машине, и вернулся через пару минут. – Поскольку мы договорились оставить телефоны дома, мне пришлось взять с собой это, – он достал из-за спины какую-то непонятную чёрную штуку, напоминавшую радиоприёмник. У моего папы когда-то был похожий. – Это музыкальный плеер, – тут же пояснил Герман, заметив смятение на моем лице. Он поставил плеер на капот и нажал красную кнопку. Пару секунд ничего не происходило, а потом я услышала гитарные аккорды. Звук был не самого лучшего качества, будто бы его записали самостоятельно, не в студии. Он не достанет нас, он не достанет нас. Ты будешь лишь моя, и в этот дивный час Хочу сказать тебе, что я люблю тебя И пусть поёт Земля… Это…был голос Германа? Это он записал эту песню? Но прежде чем я успела что-либо спросить, он протянул мне руку. Это было приглашение на танец. Помню, как совсем недавно я попросила его пригласить меня, на что Герман ответил, что танцор из него никудышный. А теперь он звал меня сам, и я едва могла сдержать улыбку. Мы кружились под аккорды, сменяющиеся словами, а с неба крупными хлопьями повалил снег. Первый снег в новом году. – Это ты написал? – я наконец осмелилась задать тот вопрос, о котором думала все это время. – Для тебя. В моем горле стоял необъятных размеров комок. Я со всей силы зажмурилась, чтобы сдержать его, но от этого движения из глаз потекли непрошеные слезы. Никто и никогда не писал для меня песен. Очень некстати вспомнился Туре. Наверное, это был самый неподходящий момент, чтобы думать о нем, но, к сожалению, мой мозг не хотел выбирать. Смог бы он сделать то же самое? Написал бы мне хоть стих? Хочу открыть тайну, о которой никогда не говорила прежде. На мой последний день рождения он подарил мне коробку конфет, хотя о том, что я ненавижу шоколад, знает, наверное, даже каждая бродячая собака. Он просто не думал об этом. Не удивлюсь, если эту коробку конфет кто-нибудь подарил его матери или отцу. Мы хотели съехаться и жить вместе еще со второго курса, но он постоянно отшучивался или вовсе начинал нести какую-то чушь. Я перестала верить во всякую серьёзность его намерений. Но все равно его прощала. Я любила его. Или привыкла? Мы были вместе слишком долго и начали встречаться слишком рано, поэтому я уже не могла отличить одно чувство от другого. Они такие разные, Герман и Туре. За последние дни мы с Туре очень часто ссорились. Он постоянно ревновал меня: к однокурснику, который сел рядом со мной на лекции, к водителю такси, с которым я перекинулась парой слов, пока он вез меня домой, даже к случайному парню в магазине, который посмотрел на меня «как-то не так». Я его не понимала – ведь ревность говорит о том, что тебе не все равно? Но его поступки кричали об обратном. Мы казались идеальной парой, но на самом деле перестали быть ей уже давно. Наверное, Туре действительно разлюбил меня, и его последнее прижизненное письмо не было ложью. Сейчас все было по-другому. И все, что я чувствовала к Герману, тоже было по-другому. По-взрослому. На самом деле, я не хотела думать об этом, тем более – не хотела сравнивать их между собой. Но спрятаться от этих мыслей не могла. Я уверена, Герман знал и чувствовал, что я плачу, но деликатно молчал. Это был не тот случай, когда стоит спрашивать, что случилось или пытаться успокоить. Это пройдёт само, его нужно просто пережить, перетерпеть, выплеснуть наружу. И он прекрасно это понимал. Через минут пятнадцать мы начали замерзать. Хоть новогодняя ночь и не была такой холодной, как последние пару лет, но лёгкий морозец все равно давал о себе знать. Поэтому было принято единогласное решение свернуть наш небольшой пикник и продолжить путь. Хоть мы и немного сбились с расписания, и это означало, что торопиться нет смысла – прибыть в мотель к положенным двенадцати часам ночи мы все равно уже не успели, сон был нам необходим. Герман завёл двигатель, но какое-то время мы еще стояли, не двигаясь с места, сами не зная, почему. Просто сидели в темном автомобиле и молчали. В мотель мы приехали ближе к двум часам ночи. В какой-то момент я даже засомневалась, будет ли он вообще открыт: новогодняя ночь, два часа – не самое подходящее время для работы. Но Герман поспешил заверить меня, что этим миром правят деньги, а ради них человек готов на многое, в том числе – работать в любое время суток, в любой день в году. Он оказался прав – мотель действительно был открыт, и для нас нашлось аж целых три свободных номера, из которых мы выбрали небольшой и уютный на первом этаже, маленькое окно которого выходило на лес. Само здание по стилю и архитектуре очень напоминало мотель из американских фильмов – двухэтажное строение с отдельным входом в каждый номер. Одинокое и безжизненное, оно стояло на обочине дороги, пряча быт своих обитателей за белыми горизонтальными жалюзи. Здесь же располагалось небольшое, но очень уютное авто-кафе, заправка, и какой-то магазин стройматериалов, на двери которого висел огромный амбарный замок. Судя по занесённому снегом крыльцу и выцветшей вывеске, нога человека не ступала в этот магазин уже очень давно. Наш номер был маленький и по внешнему виду больше напоминал коробку, чем жилое помещение, но мне он все равно очень понравился. Во всем, что связано с дорогой, я видела свою, особенную прелесть. Мотели, автозаправки, придорожные кафе – в них не было изысков интерьера, мягких кресел с пледами и книжных шкафов в качестве декора, но по своей атмосферности они опережали даже самые известные городские кафешки в сотни, тысячи раз. И как минимум ради них я всегда мечтала отправиться в путешествие на автомобиле. Даже если бы у этого путешествия не было конкретной точки назначения, я была готова просто ехать, смотреть в окно, слушать музыку и разглядывать проплывающие мимо леса и горы. Летом ослепительно зеленые, осенью оранжево-красные, зимой – одетые в огромные снежные шапки. Несмотря на усталость, свалившуюся на нас в этот день, мы лежали на холодных белоснежных простынях и долго не могли уснуть, ворочаясь и периодически болтая. – Ты умеешь играть в шахматы? – ни с того ни с сего спросил Герман. – Ну… – протянула я. – Не то что бы очень, но мой брат ходит в секцию по шахматам, и однажды он учил меня играть. Почему ты спрашиваешь? – Может, сыграем партейку? – Герман кивнул головой в сторону комода, на котором лежала маленькая шахматная доска. Интересно, ее оставил кто-то из посетителей или это хозяева решили таким образом позаботиться о досуге постояльцев? – А, давай! Все равно не спится. Только, играть нужно на что-то. Например, на желания! – Ты уверена, что хочешь? – загадочно подмигнул Герман. – А если я загадаю тебе что-нибудь неосуществимое? – Чтобы загадать, нужно для начала выиграть! – с вызовом ответила я. Да, это определённо был вызов. – Гроссмейстер – мое второе имя. Эта борьба была ожесточённой. Логика и продумывание действий противника на сто ходов вперед были точно не моим коньком, но именно на этом и держалась вся игра. Я даже в «Дурака» всегда играла наобум – просто выкидывала, что видела, и никогда не запоминала, какие карты уже вышли из игры. В шахматах все было еще сложнее, но я не собиралась сдаваться так просто. – Шах, – на губах соперника появилась едва заметная улыбка. Я долго молчала, переводя серьёзный взгляд с Германа на доску и обратно. А потом улыбнулась еще шире и гордо произнесла, уклоняясь от его шаха: – Мат! – Черт, а ты не так безнадёжна, – усмехнулся противник. – Эй, это звучало обидно! – я надула губки. – Я шучу, – улыбнулся Герман, целуя меня в макушку. – Твоя победа. – Итак, я хочу… – протянула я, разглядывая белый потолок. Я любила играть во что-нибудь на желания, но когда дело доходило до того, что его нужно загадывать, тут же впадала в ступор. Ну вот что можно загадать человеку? Снять с себя какой-нибудь предмет одежды? Залезть под стол и прокукарекать три раза? Все это казалось таким скучным и банальным. – …чтобы до конца путешествия во все места, которые мы посетим, ты носил меня исключительно на руках. – Ты специально предложила играть на желания! – Ну ясен-красен, не просто так. Не на спички же нам играть! Да и вообще, не заговаривай мне зубы. На номер в мотеле это тоже распространяется. – Я еще отыграюсь, – пообещал Герман. Но после пятнадцати минут следующей партии, загнав противника в ловушку, я снова поставила ему шах, а затем и мат. – По-моему, гроссмейстер из тебя так себе, – усмехнулась я. – Я просто поддался. Было интересно, что ты загадаешь. – Ну да, ну да, конечно! – немного поддразнила его, хотя на самом деле допускала вариант, что так оно и есть. Такой умный человек, как Герман, вряд ли может играть в шахматы хуже меня. Я скорее поверю в существование Лохнесского чудовища, чем в то, что это действительно так. – Так что ты загадаешь? – Я спрячусь, а ты найди меня с завязанными глазами. И поцелуй. Я придумала это задание еще во время игры, когда Герман три минуты раздумывал, как сделать правильный ход. – У тебя странные желания. – Какая разница, какие? Проиграл – выполняй! Я завязала его глаза плотным серым шарфом. – Что-нибудь видишь? – Ничего не вижу, только чувствую, как нос сплющило, – проворчал он. Я рассмеялась, осторожно поправила повязку и, раскрутив Германа, на носочках отбежала в другой конец номера. Наблюдать за тем, как он натыкается на мебель, растерянно ощупывая ее руками, было забавно и в то же время очень мило. А если бы я сняла это «приключение» на видео, то и вовсе смогла бы продавать в универе за большие деньги – где еще увидишь такого Германа Андреевича? А еще я то и дело меняла место положения, когда он подступал ближе. Это было настолько весело, что я едва сдерживала смех. А это было катастрофически необходимо – иначе бы выдала себя. – Эй, так нечестно, – выдохнул Герман после пяти минут безуспешных поисков. – Все честно! – пришлось подать голос, но оказалось, что это ему нисколько не помогло.