Юна обессилено прошептала: — А мама говорила, что я фригидная дура. — Ого. После того, что я с тобой проделывал, я ожидал каких угодно комментариев. Но ты снова смогла меня удивить, — Феликс поставил подушку повыше и сел. — Готов написать твоей маме подробное письмо с объяснениями, почему она была неправа. С чего она вообще заговорила о твоей фригидности? — Да понимаешь, она меня всё пыталась познакомить… подкладывала под каких-то мужиков. Истерила, кидалась на меня, была в отчаянии. С детства внушала, что однажды я «принесу ей в подоле», даже несколько раз избила за это — впрок, на всякий случай, заранее. А когда выяснилось, что меня интересует только наука, это ей тоже не понравилось. И она стала приводить домой мужиков с приятелями — чтобы подобрать пару и себе, и мне заодно. Но… — Слушай, а съехать от такой мамы была не судьба? — поморщившись, прервал мужчина поток Юниных откровений. — Я очень мало зарабатывала переводами вплоть до первого курса магистратуры. Как только всё стало получаться — тотчас съехала и оборвала всякие контакты. Но мне кажется, она успела что-то в меня заложить… что-то такое… — Стеснение? Отвращение к своему телу? — Как ты догадался? — поразилась Юна. — А что, факта девственности до двадцати пяти недостаточно для такой догадки? — Я ни с кем не спала, потому что мне никто не нравился — ясно? — возмущенно приподнялась Юна. — Ясно, ясно, — Феликс широко улыбнулся. — Спасибо за комплимент. Постараюсь оправдать твои ожидания. Когда Юна поняла, что сказала, она сердито засопела. — Мамо несла какую-то чушь про секс. Всегда говорила о нём с таким отвращением, твердила мне, что будет грязно и стыдно. А у самой было просто море любовников. Она родила меня совсем молоденькой, быстро развелась… а потом пользовалась бешеной популярностью у противоположного пола, представляешь. Приводила их домой. Я даже слышала, как они занимались сексом — стенки тонкие. А потом она выходила из комнаты и орала на меня… вернее, про меня… всякие гнусности. Вот, мол, грязная вонючая шавка, ты тут подслушиваешь, мастурбируешь, грязная проститутка, что, подложить тебя под него? Какой онанизм, какой «подол» — мне было десять лет, я уроки делала или в куклы играла! Боже мой, я возненавидела секс задолго до того, как стала им заниматься. — Зачем ты вспоминаешь сейчас психически больного человека, единственной целью которого было испортить тебе жизнь? — ровно спросил Феликс. — Я уже понял, что мать не любила тебя. Отца, судя по всему, не было — он в твоих захватывающих историях никак не фигурирует. Интересно, как ты умудрилась выучиться в таких условиях. Да что теперь говорить. Прошлое надо оставить в прошлом. Я понял, что ты пытаешься мне сообщить. Что не хочешь доверять мужикам. Только ради меня тебе всё-таки придётся сделать исключение. — Как? — Как сможешь. Так незаметно для себя самой Юна из общежития переселилась к Феликсу. Их график почти полностью совпадал, поэтому они каждый день вместе ездили в УКЛА и возвращались оттуда на его машине. Феликс бывал в лаборатории даже в выходные; к счастью, библиотека Янга работала без выходных, и Юна в такие дни просилась поехать с ним. Ей казалось, что здесь, в чужой стране, чужом кампусе, чужом доме чужого мужчины — она живёт чью-то чужую жизнь; иногда, сидя в библиотеке над книгами, она ожидала, что вот-вот проснётся и обнаружит себя в своей коммуналке на Литейном. Глава 5 Петров воспитывает любовницу коллеги Глава 5. Петров воспитывает любовницу коллеги Однажды в выходной Юна вышла погулять по окрестностям района Роял Вудс, пока Еремеев работал дома, — и, спускаясь вниз по Роял Мэдоу роуд, услышала русский окрик, который не перепутала бы ни с чьим: — Эй! Макитра! К Еремееву наведалась? За забором стоял Петров и делал ей знаки, чтобы подошла поближе. Она вспомнила, что Еремеев рассказывал об их соседстве, и неохотно приблизилась; старик открыл ворота: — Зайди-ка на шесть минут. Из любопытства Юна не заставила себя просить дважды. Она зашла — и словно оказалась в безмятежном тропическом раю, в огромной оранжерее тропических растений. Петров закрыл ворота — и побрёл вверх по длинной зеленой подъездной дорожке; недоумённо следуя за ним, Юна подошла к дому, более всего напоминающему убежище в дзэнском стиле, которое выглядело каким-то колдовским — притягивало к себе настолько, что его, возможно, никогда не захочется покидать. Это был идеальный дом для любителей уединения. Юна вспомнила сказку Евгения Шварца «Два брата» с пугающе злобным Прадедушкой Морозом и его домом с сорока девятью залами среди замерзшего леса. А тут… Прадедушка Мороз в тропическом саду… Вот как сказывается глобальное потепление. — Я слышал, ты Еремеева регулярно благополучием попрекаешь? А мне дерзнёшь такие же претензии выкатить? Всё же я буквально олицетворяю американскую мечту, — сказал Петров, видя, какими глазами Юна осматривает его территорию. — По-моему, вы немного бандит, — засмеялась Юна. — Ну тогда ты — маленькая разбойница. Скажи-ка мне, разбойница: что тебе от Еремеева надо? — Ничего, — удивлённо посмотрела Юна на Петрова. — Ближе к делу, макитра. Естественно, что-то надо. Ты проститутка? — Да вы… да как вы… да какая же из меня проститутка⁈ — Какая, насколько ты искусна — это уж Еремееву судить; а только мне ясно, что тебе что-то от него нужно. Он рассеянным стал, а у нас дел по горло, два параллельных проекта, горы расчётов и отчётов. Не вовремя ты со своим проститутствованием свалилась ему на голову! Может, оставишь мужика по-хорошему? Знаю таких, как ты! — Поверьте, меня толком никто не знает. Даже я сама. И с чего вы взяли, что я проститутка? Не нужны мне его деньги, вон у меня — карта Bank of America, ни от кого мне не нужно ничего! Остаток на счёте показать вам в приложении банка? Петров ехидно прищурился: — Ну хорошо, пусть не деньги. Но ты ведь спишь с ним за какие-то его ресурсы, за доступ к каким-то благам — чем не проститутка? — Да что вас как заело с этими проститутками? Хотите — вызовите себе уже наконец одну такую, да и дело с концом! — Ну хорошо, хорошо, — уступил Петров неожиданно. — Не совсем проститутка — ведь ты ещё не пошла по рукам, трахаться со всеми без разбору на Голливудском бульваре. Но если уж ты так намертво в него вцепилась — рекомендую помнить, что ты совершенно бледная моль и никого не способна впечатлить, кроме задрота Феликса. Которые энциклопедисты — они ведь самые феноменальные задроты. Так что не трепли ему нервы зря и держись за него — больше на тебя никто не посмотрит, особенно учитывая твою манеру себя вести. — Я не поняла: отстать мне от него надо — или, напротив, держаться? А с чего вы взяли, что я ему нервы треплю, — он жаловался, что ли? — Нет; но ты верещи потише, когда находишься у него во дворе, да тем более под моим забором. Вечерами я люблю гулять в тишине перед сном по своим владениям; но в последнее время с соседнего участка только и слышно, что твоё дурацкое кукареканье. По соседству ещё одна русская семья недавно поселилась — врач Марк Иолковский с женой Элиной и сыном Юрием; и, на их несчастье, они вовсе не глухие. Эти твои выяснения отношений и поедание мозга мужику чайной ложкой добром не кончатся. — Кукареканье? Мозг чайной ложкой? — возмутилась Юна. — Именно так, макитра. — Я не макитра! — Может, мне именовать тебя министром? Адмиралом? Президентом? Чтобы Ваше Величество не расстроилось? — Я же не зову вас макогоном! — Очень мудро с твоей стороны: ведь назовёшь — сразу вломлю тебе по пустой черепушке! Пожилой дядька смотрел с неприязнью, и Юна растерялась. Стоило бежать в США, проходить всю эту волокиту с документами — чтобы её ненавидели соотечественники теперь уже за рубежом! — Ты быть хоть прикрылась как-то, — продолжал наседать на неё Петров. — Совсем уж совесть потеряла. — Я вся закрыта! Ну как вам не стыдно! Даже вырез минимальный! И это в тридцатиградусную жару! — Ты шею свою видела? Губья свои? Юна покраснела и ляпнула: — А зачем вы, мужчины, так делаете? Прадедушка Мороз призадумался от неожиданности и вдруг произнёс: — Я это делал, когда хотел её пожрать. Пожрать всю целиком. — И где она сейчас? — заинтересовалась Юна. — Кто? — Та девушка, которую так пожрать хотели, что синяков понаставили? — Это не девушка уже была, а тётенька. Она… сама себя сожрала. Справилась без моей помощи. Короче, на твоём месте я не трепал бы нервы нормальному мужику, потому что то, как ты трахаешь ему вечерами мозги, на мой взгляд, не стоит никакого секса. И Феликс, не будь дураком, это очень скоро поймёт. — Да я… да я ещё сама не определилась! — Не определилась, любишь ли и хочешь ли с ним быть? — догадался Петров. — Ну я же говорю — проститутка в чистом виде. Не любишь — зачем тогда спишь с ним? Точно, что-то тебе от него нужно. Дай ты ему спокойно работать, макитра! Из-за тебя вся работа у него встанет, чёртова ты кукла. — Вы же не знаете моих обстоятельств — а берётесь судить! Я ещё и сама толком не осознала, что чувствую, — а вы уж всё за меня решили. Петров посмотрел на Юну уже не таким колючим взглядом; голос его тоже чуть смягчился: — Это как-то странно. Я всегда умел определить, люблю я или сбрасываю напряжение. В любом случае, на твоём месте я благодарил бы Феликса на коленях — потому что ни один нормальный, уважающий себя мужик не захочет иметь с тобой дело. Ты ушибленная на всю голову. На коленях тебе надо его благодарить, макитра, — слышишь, каждый день на коленях перед ним стоять, а ты у моего забора петушишься, выкобениваешься и компостируешь ему мозги! — Я уже благодарила на коленях — что за странные образы у вас из какого-то дешёвого порно! — рассердилась Юна. — Для этого же не обязательно становиться на колени. Хотя я не эксперт, конечно. Петров непонимающе посмотрел на неё и вдруг захохотал. — Вот пошлячка. — Вы первый начали! Господи, надеюсь, та девушка — простите, тётенька — которой вы понаставили синяков, ещё жива. Или вы и её так же песочили? Петров пожал плечами: — По крайней мере, пока мы оставались вместе, она была шёлковой, не закатывала мне таких грандиозных концертов на всю округу. — Хорошо, — устраиваясь на скамейке поудобнее, Юна с живостью повернулась к собеседнику: — Раз вы такой опытный, то, возможно, сможете дать мне несколько советов в личной жизни.