— Какие проблемы тогда? — Никаких. Просто не хочу новых синяков. Петров прикалывается… — Этот Петров… В любом случае найдёт, над чем приколоться. Обещал бросать курить вместе со мной, а сам опять дымит, да и я тоже. Как пить дать, ты виновата. Мы уже почти бросили оба, — пошутил Еремеев. — Вы уж постарайтесь. И не поедай больше мою шею. Сейчас май, скоро температура даже вечерами не позволит надеть свитер с воротником, и в зданиях кампуса уже не будет так холодно. — Ладно, уймись, не стану больше. Я так никогда не делал. Мозги отключились. — Ну и что делать прикажешь, если они у тебя снова отключатся? — То же, что и обычно. Приспосабливаться. Привыкать ко мне, какой уж есть. Я же тебя принимаю. Целиком и без исключений. Даже ораву твоих птеродактилей. — Птеродактилей? — Юна с тревогой всмотрелась в быстро темнеющее небо Санта-Моники, но никаких динозавров там не увидела. Феликс коротко рассмеялся: — Назвать их тараканами, как в народе принято, язык не повернулся. Эти ребята крупные и самоуверенные. Юна нервно теребила волосы. Феликс, докурив, наконец позвал: — Поехали домой. Посмотрим, что ещё мы можем. — Ты считаешься хорошим любовником? — Считаюсь? — засмеялся Феликс. — Так спрашивают, когда у человека есть репутация в определённых кругах. Моих сожительниц можно по пальцам пересчитать. — Ну и что твои сожительницы о тебе говорят? — Думаю, что ничего хорошего после расставания. — Расскажешь? — Нет, — твёрдо отказался Феликс. — В отличие от тебя, я уважаю тех, с кем спал. — Ладно, я придумаю, как тебя разговорить на эту тему. — Ты попробуй, а я погляжу. — Они хвалили твои навыки в постели? Были от тебя без ума? — Опять по себе судишь? — хитро улыбнулся Феликс. — Все комплименты моим навыкам, которые я слышал, были от тебя. Потому что мы с тобой совпали. Темпераментом и предпочтениями. — Но ведь ты не холерик, — не поняла Юна. — Я имею в виду, темпераментом в постели. Только можно без трёпа — у меня от тебя уже в ушах звенит, — весело подколол её Феликс, садясь в машину. — Думаю, остатков нашего энтузиазма хватит только на что-нибудь совсем традиционное. Посмотрим, ты у нас только к жесткому сексу так восприимчива, или к старой доброй классике тоже. — Очень смешно. — Вместе посмеёмся. Конец мая две тысячи восемнадцатого Юна запомнила как одно большое испытание. Она всё ещё жила у Феликса — но уже подумывала съехать, просто чтобы разобраться в себе и в своём отношении к нему вне сексуального угара. Как-то вечером Феликс придавил ее к постели и начал увлеченно целовать. Юна отвечала лениво и без особого энтузиазма. Мужчина оторвался, бережно взял ее голову в руки, слегка сжал виски и, глядя ей в глаза, озвучил то, над чем думал весь месяц: — Юна, я люблю тебя. Это признание доставило ему гораздо больше удовольствия, чем он ожидал. Он погладил ее брови, пощекотал подбородок и чмокнул в щеку. — Люблю тебя сильно. Ух как влюблен. И счастлив. Наверное, не самое лучшее время для подобного признания. Но больше тянуть не хотелось. Что если завтра его, к примеру, собьёт грузовик? Да мало ли что может случиться. И он не успеет единственный раз в жизни произнести эти слова. Как он и думал, Прищепкина даже не собиралась воспринимать его слова всерьез. — Спасибо, конечно, — иронично воскликнула она. — Но тебе вовсе необязательно это мне говорить, я и так с тобой дальше спала бы. — Я сказал то, что чувствую, — выпрямился Феликс, мрачнея. — Раньше я не был влюблён ни в кого; влюбился — признался, что в этом такого удивительного? Я просто хотел, чтобы ты знала. Ты имеешь право знать. Тему можно закрыть. Я в душ. — Никакой пользы мне это знание не принесло, — резюмировала Юна, хватая его за рукав и удерживая. — Кроме того, что ты наврал мне, говоря о том, что никогда не врёшь. — То есть? — Ты только что изволил сообщить, что раньше не был влюблён; и я должна поверить, что ты никогда эти слова не произносил своим женщинам? Они соглашались с тобой жить годами, не слыша признания в любви? Этот вопрос поставил Феликса в тупик. Ни о чем подобном он раньше не думал. Тем не менее он попытался ответить честно: — Как-то прокатывало. — Но они-то признавались тебе в любви? — Признавались, — помедлив, припомнил мужчина. Именно припомнил, с трудом — потому что с момента их знакомства весь апрель и май его мысли были заняты Прищепкиной, и других женщин для него не существовало. — И что же ты говорил в ответ? Она тебе: «Я люблю тебя, Феликс». А ты что? — Отвечал: «Я тоже». Юна так захохотала, что даже сползла с кровати на пол. — То есть ты лишь подтверждал пропозицию? «Я люблю тебя, Феликс» — «И я тоже», то есть «люблю Феликса, в любви которому ты, дурочка, призналась»? И что — ни одна не дотумкала, как лихо ты их обводишь вокруг пальца? — Во всяком случае, претензий я ни от кого не слышал. — Боже мой! Сколько же лет ты обходился этим позорным «я тоже»? — Достаточно долго. Но вообще я не думал, что вру. Мы же по взаимной симпатии с ними сходились, — Феликс никогда в жизни не испытывал такой стыд. Да, конечно, он никого из женщин рядом с собой насильно не держал. Всегда предупреждал с самого начала, что свидетельство о браке, семья и дети ему не нужны. Но Юна была в чём-то права. — То есть ты намеренно вводил их в заблуждение? Чтобы они не уходили? Потому что удобно было держать при себе постоянную партнёршу — так? Феликс помолчал, но затем, верный своим принципам, подтвердил: — Да, Юна. Всё именно так. — Значит, не такой уж ты честный. Значит, врал им? — Выходит, врал… Ну или не договаривал. Но зато, — нашёлся он, — я по крайней мере не вру тебе о том, что тогда врал. — И тебе не стыдно? — Я раньше не думал об этом, — хмуро признался Феликс. Он начинал жалеть, что решил никогда не врать Прищепкиной. Тем более любовь и враньё по-прежнему казались ему совершенно несовместимыми, поэтому другого выхода, как говорить правду, он для себя не видел. Наверное, стоило бы представить себя с лучшей стороны. Но зачем? Она имеет право знать, что он за человек. Наверное, имеет право знать всё из его прошлого, что захочет и к чему проявит интерес. — Ты что, вообще не скучаешь, когда они с тобой расстаются? — Почему же. Скучаю по комфорту и стабильности. Но переживу. Мне и одному хорошо. — Но секс-то всё-таки нужен. — Сказала двадцатипятилетняя девственница. — Я же про мужчину говорю. Вам он нужнее. — Откуда такие познания? Ты со многими мужчинами встречалась и обсуждала их сексуальную жизнь? — Нет. Но я читала. В журнале «Космополитан»… — Это ненадёжный источник. Твои утверждения голословны. Для всех мужчин, которых я знаю, важнее и интереснее всего работа. — Это на вашем астрономическом отделении все такие? Может, это ты всех под одну гребёнку? — Хм. Может бы-ыть, — задумчиво посмотрел Феликс на Юну. — А сексу там учат? В этом твоём космополитане? — буднично уточнил он. — Ну… кое-что я читала, были там какие-то статьи… В общих чертах процесс я, конечно, представляла. И вот ты спал с этими своими женщинами, как со мной; они думали, что ты в них влюблён, рано или поздно передумаешь насчёт семьи… А с какой стати я должна думать, что мой случай — такой эксклюзивный, и точно так же — но по-другому — ты не вводишь в заблуждение меня? — наступала Юна. — Ни с какой. Ты можешь думать то, что считаешь нужным. На мыслительные процессы в твоей голове я повлиять никак не могу. Думай, анализируй, решай сама. Только будь внимательна — это всё, о чём я прошу. — Я всегда внимательна. — О, не сейчас. Просто сейчас у тебя съехала крыша — слишком много новых впечатлений, всё непривычно. Я терпеливо подожду, сколько потребуется, пока это слегка не уляжется, и пока секс не станет привычным и повседневным мероприятием, к которому ты станешь относиться хотя бы чуточку спокойнее. Тогда у тебя в голове прояснится, и ты начнешь соображать в обычном режиме. — Я и сейчас отлично соображаю. Например, то, что тебе может действительно казаться, что влюблен… — усмехнулась Юна. — И тогда твоя эйфория от обладания мной скоро схлынет. И ты поймешь, что никакая это не любовь.