Спустя недолгое время, отдыхая после вспышки страсти, Юна, которую энергичный изнурительный секс почему-то обычно побуждал к откровениям, церемонно обратилась к Феликсу: — Хочу выразить тебе благодарность. Спасибо за время, которое ты на меня тратишь. Феликс хохотнул. — Учительница этикета… Не за что. Ты тоже много своих ресурсов на меня расходуешь. — Да не только в этом дело, — Юна, кривясь, села повыше. — Ты относишься ко мне с большим вниманием. Каждое мое слово взвешиваешь. — Не льсти себе, дорогая. Каждое я бы чокнулся, — осадил Феликс. — У. Учитель осерчал, — насмешничала девушка. — Учитель не может насытиться ученицей. Прям как сценарий к дешевому порно. Имеет тебя, а всё ему мало. Это переходит всякие границы. — У меня похожее ощущение. Добавь к этому категорическое недоверие к тебе как к мужчине — и поймешь, почему я хочу свалить от тебя к черту на кулички. — Свалить? Тебе со мной так улётно, что хочешь свалить? А где логика? Думай об удовольствии. Лично я наслаждаюсь каждой минутой в твоей компании. — Каждой минутой? Прямо-таки каждой? Это несерьезно, — снисходительно усмехнулась девушка. — Что ж поделать. Вот такая запоздалая подростковая любовь. Хочется быть двадцать четыре часа вместе. — У тебя она была? Подростковая любовь? — Роман был. Огромный и продуктивный. — Даже интересно. Не расскажешь о ней? — Ты ее не поймешь. — Ну как хоть звали-то ее, можно спросить? Феликс засмеялся. — Уж это имя, в отличие от имени Юна, все слышали. С наукой, друг мой. Роман был с физикой. А сейчас мне приятно думать, что у меня роман с тобой. — Нет у тебя со мной никакого романа. Не выдумывай, пожалуйста. Есть секс. Я удивлена, что ты похоть принимаешь за чувства. У тебя просто давно не было секса, ты отвык. — Раз ты у нас такая мудрая и так глубоко во всем разобралась, скажи мне: как, по-твоему, отличить похоть от страсти? — Никак. Это же вроде синонимы? — Ну раз синонимы, так скажи, с каким ты чувством передо мной ноги раздвигаешь. — Обычно их раздвигаешь ты! — Я? Зачем мне раздвигать ноги? А, да. Твои ноги — я. Прошу прощения за неточность. Ну так что ты чувствуешь, когда я раздвигаю твои ноги? — Спасибо за прямолинейный вопрос! Я чувствую желание поскорее испытать новое физическое и психологическое наслаждение. Желание забыться. Будто бы ты с другим желанием раздвигаешь мои ноги! — Я — с другим. Поэтому у тебя похоть, а у меня страсть. Видишь ли, я, когда с тобой сплю, желаю видеть прежде всего твою реакцию на меня. Чувствовать, что ты целиком принадлежишь мне в такие минуты. Узнавать тебя лучше. Потому что у меня страсть к твоей личности. А у тебя — к новому опыту. Ты наконец раскрыла собственную чувственность и с головой кинулась в мир до сих пор недоступных наслаждений. И ты стремишься поскорее всё попробовать и распробовать, наверстать упущенное. Испытать всё, что до сих пор изведать не удавалось. Ну а для меня такие цели по понятным причинам уже не актуальны. — С какой же целью ты спал раньше с женщинами? — Сбросить напряжение, получить разрядку. — Фе-ели-икс! — прохныкала Юна. — Ну с чего ты взял-то, что сейчас что-то другое? Суди сам: мы много работаем. Наверняка у тебя тоже за год усталость накопилась. Секс приносит разрядку. Скажешь, не так? — У меня — не так, — терпеливо объяснил мужчина. — Сейчас не так. — Странно: однокурсники про меня другое говорили, — вырвалось у Юны. — Ну-ка, ну-ка. Что там говорили тебе однокурсники? — Что я сама будто мужик. Как женщина не произвожу впечатления. — На них не произвела. Произвела на меня. Ничего сверхъестественного. Понимаешь, тут все вместе. Твоя эксцентричность. Плюс физические ощущения от тебя. Что-то, чего раньше никогда не бывало. Неужели ты станешь врать, что занимаешься сексом просто как сексом? Разве не приятно сосредотачиваться на человеке, с которым спишь? — Может быть, и приятно, — только зачем это? — пожала плечами Юна. — Я, наоборот, устала искать скрытые смыслы. Теперь я думаю, что всё лежит на поверхности. Моя ошибка была в том, что я долго себе сочиняла несуществующую ерунду. Приписывала людям всякие сложные чувства и мысли. А всё ведь просто, Феликс. — Преклоняюсь перед твоим опытом, — мужчина с насмешкой поцеловал ей руку. — Вообще я подумал: как все меняется. Ты желала секса как конечный этап близких и доверительных отношений и оставалась неопытной очень долго. А потом вдруг послала все к чертям собачьим и используешь секс, чтобы забыться. А я, наоборот, относился к сексу как к физиологической необходимости, не особенно важной разрядке — переспал, сбросил напряжение и вернулся к работе. Что пообедать, что сексом заняться — одного порядка. А теперь я хочу другой близости. — Просто у тебя уже такой возраст, — предположила Юна. — Ты ведь уже не очень молодой. — Спасибо, радость моя, — шутливо поблагодарил он и повторно поцеловал ей руку. — Как бы я без тебя во всем этом разобрался? Ну хорош болтать, давай займемся делом. — Как, опять? — Только не так быстро. А уныло, занудно и классически. Зато чувственно. Ты обещала. Юна скривилась и уползла под простыню: — А давай завтра? — А давай и завтра тоже. А сегодня давай без «давай». — Давай! Феликс настойчиво стянул с нее простынку. Юна не придумала ничего лучше, как отсрочить приговор: — Пожалуйста, помоги мне снять украшение. Целый день на шее болтается, боюсь порвать во время… Феликс нахмурился, пытаясь расстегнуть крошечный замок детской цепочки, по которой одиноко съехал набок маленький голубой цветок. Это украшение Юна купила за два доллара в Чикагском небоскребе Уиллис-Тауэр. Мелкая застежка никак не давалась огромным пальцам; Феликс разозлился и прорычал: — Перебьешься. Юна хихикнула, но сразу застонала. Такой секс она ненавидела прежде всего из-за психологического дискомфорта: ей не нравилось, как он изучает ее лицо, как смотрит в глаза, как целует во время своих медленных движений. И еще он был не прочь предложить ей испытание в виде короткого стремного разговора. Однако сейчас он почему-то сфокусировался на крохотном цветке, который ездил туда-сюда по простенькой цепочке на ее шее. Юну удивило, что Феликс, машинально двигаясь, с пугающе серьезным лицом уставился на нехитрое дешевое украшение. Так, будто этот цветок за два доллара открыл ему тайну мироздания. — Пожалуйста… — поторопила она мужчину. — Что? — Нельзя побыстрее? Феликс, замерев, мстительно улыбнулся. Ему нравилось ее изводить, нравилось видеть, что она медленно теряет голову, все более самозабвенно отвечая на его поцелуи; нравилось, как она трепещет под ним. Таким можно было вдумчиво наслаждаться только после того, как острый голод уже утолен. — Знаешь, кого я сейчас перед собой вижу? — Школьницу-малолетку? — кусая губы и выгибаясь, предположила Юна. В этом поединке она не любила легко уступать ему. — Нет. Раскрепощенную и влюбленную молодую женщину. — Мечтай… — Предпочитаю действовать. — Чтоб ты провалился, Феликс, — произнесла она, стиснув зубы. — Так неинтересно. Ты еще не догола передо мной разделась. Ну и метафоры у него, подумала Юна. Из него бы получился неплохой филолог. Феликс, стремясь вывести ее на чистую воду, увеличил скорость и немного погодя снова снизил. Поправил цветок, съехавший вбок к подушке; пригладил растрепанные волосы. — Я больше не могу, — жалобно призналась Юна. — Ничего, Прищепкина. Главное, чтобы я смог. Интересно, сколько он собирается это тянуть. И почему он вдруг назвал ее по фамилии? — Глаза не закрывай, — привычно попросил Феликс и продолжил рассматривать цветок из Уиллис-Тауэр. Он наклонился к нему, и Юна, подумав, что он хочет поцеловать ее в шею, с готовностью запрокинула голову; но почему-то он с благоговением, как к величайшей ценности, прикоснулся губами к чертову цветку. — Зачем? — выговорила девушка с досадой; градус ее возбуждения тотчас снизился. Он что, еще и фетишист? — Это часть настоящей тебя. Как на Расин-сто. Помнишь — ты говорила о «Криминальной истории» и первой части, которую снимали в Чикаго, — он разогнулся и слегка ускорил темп. Юне показалось, что так близка, как в этот момент с ним, она никогда ни с кем не была. Несмотря на все наслаждение, которое она сейчас испытывала в нижней части тела, она ощутила, что слезы близко. Слезы… и приступ страха. — Давай, покажи мне что-нибудь еще такое же настоящее, — севшим от страсти голосом велел он. — Я хочу искренность… и прямоту. Сейчас же. — Еремеев… я тебя ненавижу.