— Славное откровение. А за что, позволь узнать? — За то, что влюблена в тебя. Надо же. У нее хватило силы воли это признать. Да еще и в таком беззащитном положении. Стараясь не показать, какое счастье он сейчас испытывает и как восхищен ею, Феликс с усмешкой провел пальцами сначала по ее лбу, потом по вздрагивающим губам. Юна горячо пожалела, что кусала губы и слегка поранила их: теперь их противно защипало. Девушка, уклоняясь от его рук, замотала головой. Феликс, опираясь на локти, зафиксировал ее сопротивляющуюся голову левой рукой, а пальцы правой снова чиркнули по лбу и легли на губы. — Чувствуешь, дорогуша? Это испарина. Ты сейчас искренна, как никогда. Не смей потом отказываться от своих слов. Ханжа несчастная. Юна в ярости попыталась выбраться из-под него, заметалась под ним; Феликс, выдержка у которого тоже закончилась, перестал себя контролировать, больно сжал ее в объятиях — не обращая внимания на ее крики. — Вот теперь, — отдышавшись и промокая вспотевшее лицо и шею краем простыни, выговорил он, — можешь бежать, куда ты там рванула. — Ты сейчас меня изнасиловал. Ты это понимаешь? Изнасиловал и убил, — удрученно сказала Юна, лежа ничком на постели. — Нет, Юна. Это ты себя насилуешь. И покушаешься на убийство. Смотри, будь осторожна. С таким тебе придется пожизненно сидеть. — Это был не секс. — Согласен. Это был диалог. Давай работать, у нас много других дел. Да-а-а… Чтоб по два-три раза за день — такого у меня даже в молодости не бывало, — вполголоса проговорил он и сел на постели. Довольным он не выглядел; скорее, было похоже, что он поставил перед собой новую задачу. — Ага! Вот мы и выяснили причину твоей якобы любви. Ты просто не нарадуешься на то, как и насколько улучшились твои показатели. Теперь ты можешь то, чего не мог раньше — и вообразил, что полюбил. Смешно делать такие выводы в твоем возрасте. — Ты уникальная дура, — с издевательским уважением сказал Феликс и поднялся. — Советую научиться различать причину и следствие. Ты сказала, что выправила проект, горе-ученый. Положи мне на стол, пожалуйста. — Признание во время секса ничего не значит — так что не относись к нему всерьёз, я тебя умоляю. Беда в том, что в нашей культуре считается, что если кого-то любят, так он должен немедленно воспылать взаимностью. Феликс, как бы ты на меня ни воздействовал — ничего не выйдет. — Беда в том, что ты приписываешь мне то, чего у меня и в мыслях не было. — По-моему, ты делал беспрецедентные по своей унизительной жестокости вещи. — Превосходное определение. Для тех вещей, которые ты много лет проделывала с собой. Юна напряглась, сердце застучало быстрее. — Ты о чем? — Сама знаешь, о чем. Дура. Отказываешься любить, не хочешь получать удовольствие от того, что в тебя влюблены. Лелеешь детские обиды. Изводишь себя работой и неправильным режимом. Убедила себя, что втрескалась в Ельникову. — Ага! Я всё ждала, когда ты снова об этом заговоришь. — Ну вот, дождалась. Теперь я жду. — Чего?.. Ты же и так сплетен наслушался и начитался. Можешь сколько угодно выворачивать наизнанку мое тело. С сердцем я такого делать не позволю. — Как высокопарно. Ельникова была моим научным руководителем в аспирантуре. Что ты нашла в этой тетке, чтобы так в нее вцепиться? Она толковая, да. Таких один на миллион. Но ты же, елки-палки, не физик. Юна молчала. Феликс непривычно вздохнул: — Я вспомнил, что тогда, шесть лет назад, Ельниковское заявление на недопустимость твоего поведения лежало на столе у ректора. Незадолго до моего отъезда. И у меня на факультете, и в ректорате какие-то отголоски все эти годы доносились. — Ого… Уже тогда, значит, жаловалась… А сама со мной иногда гуляла в Петергофе… Видно, гуляла со мной Ель, а жалобы строчила Авдотья. И чему я удивляюсь… видела же, что её аж разбирало на части. — Не сразу сообразил, что ты и есть та самая девчушка, о которой я тогда слышал. Я читал о студенческом форуме, где ты схлестнулась с «Авдотьей». Прямо поверить не могу, что Ельникова так распоясалась. Что хоть там у вас за конфликт? — Я много лет любила ее, как никого в мире, — просто сказала Юна. — Если бы ты узнал, какие глупости я делала ради этой любви, во что ввязывалась, что придумывала, — ты бы подивился. Я так и не поняла, какой природы было мое чувство. Но тогда очень хотела в этом разобраться, потому что чувствовала: здесь может быть ответ и на другие вопросы. Возможно, в Ельниковой я искала мать, которая любила бы меня. — Наверное, очень удобно теперь прикрываться Ельниковой, чтобы не подпускать к себе других людей, — перебил Феликс. — Не тебе судить. Сейчас Ельникова — дело прошлое. Как и мое к ней чувство. Больше она меня не интересует. Если можно, не будем о ней. Никогда, Феликс. Хорошо? — на глазах у Юны выступили слёзы, голос дрогнул. — Я понял, Юна, — сухо остановил Феликс. — Закрыли тему. Конечно, ему было жалко свою глупую Прищепкину. Но он уже неплохо знал ее, а чувствовал — еще лучше, и был уверен, что стоит ему проявить эту жалость, приласкать ее сейчас — и слезы хлынут рекой. — Феликс, пожалуйста, можно мы расстанемся? — вдруг предложила Юна. Так запросто, словно попросила разрешения выпить воды. Феликс не успел прийти в себя от этого предложения, как девушка продолжила: — Связь с психопаткой дискредитирует тебя в глазах коллег с твоего факультета. Да и питерских коллег, которые больше в курсе ситуации, чем ты. Тебе повезло, ты этого не наслушался, за рубежом несколько лет проработал. Ты просто не готов к такому позору, поверь. Это повредит твоей карьере и твоей репутации. — Моей репутации и моей карьере не повредит даже убийство; просто посадят в тюрьму, но моих результатов это не обесценит, — голос Феликса прозвучал зло. — С каких пор бурный и неистовый темперамент приравнивается к психозу? — Спроси у Ельниковой и компании, — огрызнулась Юна. — Сожалею, Прищепкина, но Ельникова для меня не такой авторитет, как для тебя. Во всяком случае, в области психологии. — Феликс, я хотела бы любить тебя, хотела бы тебе верить. Но чувствую как будто какую-то преграду, которая мешает. — Теперь это уже не твои проблемы. Я разберусь с этим и помогу тебе. — Да что тут разбираться? Проблема вскрывается на раз-два, она по плечу студенту-троечнику с психфака. — Все-таки мои чувства в последнее время обострены, Юна. Все, что касается тебя, я улавливаю с полувзгляда и склонен доверять себе. Здесь есть что-то, чего мы не знаем. Не в области твоей травмированной психики, а какие-то факты. — Факты? — насмешливо повторила Юна. — Дай знать, когда они вскроются. Как ты вообще определил, что любишь? По каким признакам определяется любовь? — Я в любви новичок, Юна. Универсальное правило вывести не рискую; полагаю, каждый чувствует по-разному. Могу лишь сообщить, по каким признакам определил я. Постоянно думать, представлять тебя. Я никогда не отличался богатым воображением. Впервые в жизни начал мечтать. Представлять совместное будущее. Фантазировать. Этого у меня никогда не было. Желать узнавать о тебе всё больше. И желать твоего счастья больше, чем чего-то ещё на свете. А ты? Юна опустила голову. — Да какая там любовь. Ничего из перечисленного тобой не было. Но я мечтала о родителях — мечтала о матери и видела такую мать в Ельниковой. В любимом с детства педагоге. Хотелось просто постоянно видеть её. Разговаривать с ней. — И всё? — Да. Только это. — Это такое детское, — задумчиво отозвался Феликс. — Слушай… раз родители такие у тебя хреновые… ну реально же просто мама тебе нужна была — нет? — Были женщины и лучше, и интереснее на эту роль. Например, Наталия Викторовна, — Юна украдкой вздохнула, вспомнив второго любимого педагога. И не чужого, как астроном Ельникова, — а с собственной кафедры. Интересно, что бы та сказала о ней сейчас? Феликсу вспомнилось, что человек иногда способен перепутать жажду с голодом. Сколько ни ешь, от этого не перестанет хотеться пить. Конечно, он не насыщается Юной. Пустив его так близко к своему телу, как никого не пускала, она в то же время умудряется держать его на расстоянии. — С тобой у меня не получилось, — морщась, призналась Юна. — Не понял? — Да я, понимаешь… Всё жду, что смогу хоть ненадолго пресытиться этим делом и посмотреть на вещи с другой стороны. Кто ты такой, и что я так к тебе прицепилась. Не могу посмотреть на тебя объективно. Сейчас ради хорошего секса я готова мириться с чем угодно. Ну вот вообще с чем угодно: твоё занудство, шантаж, поучения, загруженность работой… только бы ты со мной спал. За сексом я не вижу человека. Феликс переменился в лице. Юна могла бы побиться об заклад, что видела сейчас и досаду, и горечь. Ей все-таки удалось его задеть. — Ты же такая умная — и не способна абстрагироваться от секса? Поясни мне этот парадокс, если сможешь. Юна по-детски почесала затылок. — Н-ну-у… Все-таки секс для меня — открытие года. И в отношениях с тобой он в приоритете. Я знаю, что должна стремиться узнать тебя получше. Но боюсь, что узнаю, что ты плохой человек — и тогда спать с тобой вроде как не стоило бы. Или еще хуже: узнаю, что ты хороший человек, и влюблюсь. А это мне нафиг не надо. — Слишком много страхов на единицу площади, — пошутил Феликс, садясь на постель. — Сейчас анализ ты сдала на неуд. — Почему это на неуд? — Держи моё ноу-хау, подруга. На самом деле ты сексом забиваешь свои страхи. Я сильно тебе нравлюсь, и свой интерес ко мне ты подменяешь сексом. Не: трахаешься со мной, и оттого не можешь ко мне нормально присмотреться, а: присмотрелась ко мне, уже сделала выводы и трахаешься, уговаривая себя, что «это же просто секс». Опять перепутала причину и следствие. Трусиха. Ну вперед, дальше уж дело твое. А я посмотрю, как долго ты еще в этом режиме продержишься. — Да иди ты, Еремеев. Всё проще. Я с тобой сплю, поэтому ты мне нравишься. Вот и всё. Не ты ли подменил понятия? — Да сама иди-ка ты, Прищепкина. Я тебе нравлюсь, поэтому ты со мной спишь. А я компенсирую сексом нехватку той близости, которой мне бы хотелось. Так что мы нашли друг друга. Да и ладно, — Феликс беспечно махнул рукой. — Зато я тебя люблю и получаю от этого удовольствие. — Не нужно повторять это так часто. Пойми, это звучит противоестественно. Это не любовь, а какая-то химера. Господи, вот теперь-то я поняла, что испытывала Ельникова, когда я доставала ее со своей «любовью»! — Ты забываешься, — сумрачно посмотрел на нее Феликс. — Сам не забывайся. Ты себе всё придумал. Это твои фантазии. Никакой любви здесь нет и в помине. У тебя какой-то сдвиг в голове. Шёл бы ты лучше нормальную женщину себе поискал. Ну хотя бы ровесницу. — Послушай, куколка моя, — спокойно сказал Феликс. — Я не против, чтобы ты отыграла на мне то, что у тебя накопилось к Ельниковой. Только знай меру. Слушаю твои нотации — и начинает казаться, что с Ельниковой сплю. Нахрен мне сдалось такое? — С чего ты взял, что я тебе сказала то, что мне говорила Ельникова? — Большого академического ума не надо, чтобы услышать ее интонации в твоем выступлении. Как бы сильно я ни был влюблен, уважение к себе я не собираюсь спускать в унитаз. Если ты хочешь иногда встречаться в моей койке — изволь запомнить. В противном случае советую найти другого любовника. Опыта у тебя теперь хоть отбавляй, думаю, проблем не возникнет. А если ты собираешься и дальше прокачивать сексуальные навыки и узнавать новое в моей компании, рекомендую прислушаться. Я ясно выразился? — Ясно. Прости, пожалуйста, — покаялась Юна. Как ни странно, этот выговор заставил Юну признать, что она дорожит отношениями с Феликсом. — Извини, меня занесло.