— Да погоди ты, — вздохнул вдруг Петров. — Это я как раз понимаю. Посмотри в альбомах моего айфона папку «Новосиб» — там ровно то же самое. Юна открыла — и, к своему удивлению, обнаружила фотографии пустых аудиторий. — Ностальгия, мать её… Специально наснимал в последний приезд. Люблю эти фото. — Ой, тут ещё есть папка «Москва» — можно посмотреть? — воскликнула Юна, тыкая пальцем в экран. — Что это — да на ней замок? Какой там пин-код? Ноль один ноль девять не подходит! Петров выхватил у неё айфон. — Хватит, макитра. Посмотрела Новосибирск — и будет. Зачем тебе ещё Москва? Никогда не была, что ли, в столице? Просто я в МГУ работал сто лет назад. Оттуда тоже есть фото. Ничего интересного. — У меня есть такие фото моего питерского кампуса… Не знаю, зачем их столько наснимала и привезла сюда. Я ведь оттуда бежала… Слишком много воспоминаний. Какой смысл был бежать от воспоминаний — если вечерами всё равно эти фото пересматриваю, и сердце заходится? Петров понимающе кивнул: — У меня с Новосибом точно так же вышло. Да и здесь… И здесь тоже люблю по кампусу один пройтись поздно вечером, когда тут уже никого. Просто вспомнить, как я сюда из Орегона пятнадцать лет назад переехал, только устроился… — А с Москвой что? — Не твоё макитринское дело. А чего Еремееву-то не сказала, что ностальгически шакалишь тут? — Да он не поймёт. — Ну, может, и не всё поймёт. Решать тебе — смотри не пожалей, что не сказала. — Не сказала о чём? — О том, зачем эти снимки делала, что тобой двигало в эти минуты, — хитро сощурился Петров. — Да ладно, макитра. Не буду я лезть к тебе в твою тёмную закомплексованную душонку. Хочешь ключи отдать — так отдавай. Или передумала? Юна быстро — словно действительно боясь передумать — сунула ключи от дома Еремеева в карман пиджака Петрова, чмокнула его в щёку и выбежала из лаборатории. Хотя Еремеев звонил каждый день, перед Юной встала ещё одна трудноразрешимая задача: не может она без Еремеева — или просто уже доведена до такого состояния, что не может быть одна? Так она размышляла, поднимаясь в гору на Роял Мэдоу роуд — она планировала показать Петрову, как выполнила его совет по поводу её диссертационного исследования. Петров не отзывался ни на звонки, ни на зов; Юна, не растерявшись, перелезла через забор — но не успела пройти и четверти длинной тропинки, ведущей к дому-убежищу Прадедушки Мороза, как услышала сирены; её нагнали и скрутили. Толпа людей высыпала на Роял Мэдоу роуд; по дорожке же к ним бежал сам Петров с перекошенной от злобы физиономией. — Оставьте эту дуру, у неё ко мне срочное дело. Я разрешил ей приходить и забыл, что назначил встречу, — отпуская охранников, объяснил он. Соседи разошлись; Петров схватил Юну за шкирку, как паршивого котёнка, и принялся тыкать в табличку при входе на территорию его дома: — Читать умеешь, макитра? Английский язык знаешь? Территория охраняется! Здесь камеры везде! Armed response! Armed response! Тебе что надо — чтобы тебя заловили и вкатили criminal record в личное дело? Как раз то, что нужно для статуса аспиранта в США! — Да не сердитесь вы так, я же вас звала, звонила вам! — Когда я на веранде, я отключён от всего мира! Дебилка! Неудивительно, что у себя на родине с такими понятиями о приличиях ты стала изгоем! — А вы? — смело спросила Юна. — Я не изгой, дурында; я — добровольный отшельник! Говори — чего припёрлась? — Я вам привезла показать оформление своих расчётов — может быть, вы что-то посоветуете? Я пыталась договориться — но вы же трубку не берёте вообще! — А, — хитро улыбнулся Петров. — Да. Я видел, что ты звонила. Мне было интересно, что ты предпримешь, если я не отвечу. — Ну так чего тогда удивляетесь? — пожала плечами Юна, изучая его лицо. — Что ты опять на меня уставилась? — взъярился пожилой мужик. — Ничего, — поспешно оправдалась Юна. — У меня тоже уши несимметричные, одно больше отходит от головы. И тоже левое, как у вас. Я даже специально этим интересовалась и выяснила, что это частое явление. Просто у меня этого не видно, потому что волосы длинные и распущены. А вы пробовали когда-нибудь закрыть себе лицо бумажкой — сначала одну часть, потом вторую? Это может получиться очень интересно — как будто бы два разных человека, и… Петров от изумления открыл рот. — Преподаешь этикет и светские манеры? Внешность мою комментируешь? Перелезаешь ко мне через забор и предлагаешь закрыть мне морду бумажкой? Ты хоть понимаешь, что тебя из любого вуза надо гнать поганой метлой? — А меня уже и прогнали. Но прежде — прежде моя программа по культуре и этикету стран Латинской Америки удостоилась правительственной премии! Петров упал на колени прямо на землю и оглушительно захохотал, уткнувшись лицом в скамейку. Юна тоже смеялась, пытаясь выговорить: — Я не предлагаю вам закрыть всё лицо бумажкой. А только… только… левую или правую половину! — Хрен с тобой, макитра, — Петров с трудом поднялся. — Ты ещё Еремеева не видела раздражённым. Ничего — увидишь, долго он перед тобой на цыпочках не простоит. Более злобной рожи я даже в зеркале не видел. Скучаешь по нему, поди? — Не знаю… не знаю, как ему довериться. — Ну я могу тебе дать гарантии. Гарантирую, что он не подведёт. Так сгодится? — Путь к доверию усложняется: получается, прежде чем довериться Еремееву, я должна начать доверять вам! — Ты права, макитра, — вздохнул Петров, открывая перед ней дверь дома. — Мой кабинет слева. Давай лучше займёмся твоей горе-работёнкой. Глава 8 Марина Всеволодовна Петрова: обморок и тест на родство Глава 8. Марина Всеволодовна Петрова: обморок и тест на родство История с Ельниковой повторялась. Юна действовала по накатанной схеме и прекрасно отдавала себе в этом отчёт; но ею уже овладел знакомый кураж — как будто, зажмурившись, она прыгает в пропасть и только в полёте вспоминает, что стоило бы проверить заранее, есть ли парашют за спиной. Хотя — Петров ведь не Ельникова. Так убеждала себя Юна, трясясь в семьсот шестьдесят первом автобусе и подпрыгивая вместе с остальными недоумённо переглядывающимися пассажирами; всех их подбрасывало на сиденьях, а молодая водитель то и дело строго кричала: — Вы только не вставайте! Оставайтесь на своих местах! «Интересно, дело в автобусе или в дороге. Вряд ли в дороге — дороги здесь хорошие, — думала Юна. — Судя по всему, их тут учат только баранку крутить. А тормозить или аккуратно везти пассажиров — это уже высокое искусство, которым овладеет не каждый». Но вот с проспекта Сансет автобус свернул на бульвар Сепульведы; Вестсайд остался позади, показались холмы с центром Гетти. Вскоре дорога стала петлять, навстречу неслись кипарисы, и Юна с трепетом проехала знакомый перекрёсток Роял Ридж роуд и Роял Вудс драйв, где автобус не останавливался и куда ей предстояло вернуться от угла бульваров Вентуры и Сепульведы. От волнения она даже забыла нажать на кнопку и запросить остановку, и спохватилась только у галереи Шерман Оукс, когда автобус уже повернул на Вентуру. Почему она постоянно сравнивает Ельникову и Петрова? Они совершенно разные. Значит, нельзя сказать, что её тянет к одному и тому же типу людей… И всё-таки странно: почему астрофизики? Наверное, просто случайность. А может быть, тоска по отцу? Он-то был астрофизиком… И тоже сейчас где-то здесь, в далёком Огайо… Даже не знает, что его дочь приехала учиться и работать в США. Все эти годы Юна и думать забыла об отце, поглощённая историей с Ельниковой. Но сейчас Ельникова, как и всё самое мрачное в Юниной жизни, осталась в Петербурге. Здесь, среди солнца и пальм, рядом с Тихим океаном, непредставима была не только сама Ельникова, но и мысли, воспоминания о ней. И Юна впервые подумала об отце — о том, кого толком даже не помнила и не знала, и кто не помнил и совсем не знал её. Вот и сейчас… Ей нравятся люди, которым она неинтересна. Она всё ещё гоняется за призраком отца… Отец уехал в США — в том же направлении, видимо, у неё в детстве и крыша улетела. Вскоре тротуар обрывался; дальше предстояло идти по проезжей части Сепульведы. Это была короткая, но самая опасная часть пути. Ободряя себя оптимистичной присказкой «Самое долгое — позади, самое страшное — впереди», Юна вновь пошла справа по узенькой велосипедной дорожке. Она то и дело вздрагивала от звуков машин, которые проезжали в полуметре от неё; десятки потенциальных смертей вылетали у неё прямо из-под локтя. Хотя чего она так боится — это же не онкологическое заболевание! Собьют — да туда ей и дорога. Всё равно у неё нет ни друзей, ничего в жизни… Всё поглотила история с Елью. И вот теперь даже Ель она больше не любит — а тёплых отношений и привязанностей в её жизни не прибавилось. Уговаривая себя так, Юна тем не менее изо всех сил прижималась к усыпанной еловыми иголками обочине дороги, дабы паче чаяния не угодить под машину. Она, скептик, сейчас не могла ни на что больше опереться, поэтому, дивясь сама себе, старалась уловить знаки судьбы, в которую никогда не верила: правильно ли она поступает? Ну не отвечает человек на её письмо, пропал… Мало ли, какие у него обстоятельства; может быть, не стоит его тревожить? Надо учиться уважать чужое личное пространство, как ей сказали в этической комиссии… Но жёлтые лилии и редкие бледно-розовые розы, на удивление росшие на обочине, ободряюще кивали ей, словно говоря: ты всё делаешь верно! Когда Юна, тяжело дыша и обливаясь потом, добрела наконец до Роял Мэдоу роуд и свернула туда, несколько ящериц метнулись в траву у неё из-под ног. «Все от меня бегут», — подумала Юна, в нерешительности останавливаясь у ворот Петрова. Она покричала ему; он не откликнулся. Времени особо не было — сегодня семинар закончился поздно, и Юна добралась до места только к половине седьмого; темнело в семь. Девушка набрала номер Петрова — но включился автоответчик. Вздохнув, она снова полезла через забор. Теперь вся надежда была на парней, обеспечивавших в Роял Вудс моментальный хвалёный «armed response». Расчёт оказался верным: дюжие ребята подскочили так быстро, что Юна и десятка шагов не успела сделать по территории Петрова. Тот выбежал на вой сирен; опять высыпали на дорогу заинтересованные соседи. Среди них Юна заметила Элину Ярцеву, которая смотрела встревоженно и с сочувствием: она работала в УКЛА в международном отделе и Юну знала. — Это моя приятельница, отпустите, — угрюмо велел Петров. — Нет необходимости на неё составлять протокол, я разрешил ей ко мне приходить. Засиделся на террасе наверху, она у меня на ту сторону долины выходит. Изолируюсь там от всего мира, когда делаю расчёты. Не слышал звонков. Давайте без скандала, парни. Как только служба «privacy control» уехала, Петров нелюбезно гаркнул: — Что тебе надо? Достала уже со своими визитами! У меня работы выше крыши. — Работаете? — воскликнула Юна. — Тогда почему от вас пахнет алкоголем? — Расслабиться тоже иногда не помешает. Повторяю — чего припёрлась? — Вы письмо моё получили? — Я не проверял почту. — Ложь, не может так быть. Ведь вам туда письма по поводу комплекса телескопов «VERITAS» наверняка каждый день сыплются! — Ты что — уличать меня приехала? — Петров гневно отвернулся и зашагал вверх по тропинке. — Перелезла через мой забор, от расчётов отвлекла — чтобы мне тут претензии предъявлять? Письма-то, может, и сыплются — и твои глупости среди деловых писем, к счастью для меня, затерялись, понятно? — Я поговорить хотела, — Юна побежала по дорожке, нагоняя его. — О чём на сей раз? Какая чушь взбрела в твой полупустой котелок, макитра? — Я размышляла о структуре человечества. Как вы думаете — большинство людей умные или глупые? — Середнячки, — не задумываясь, ответил Петров. — Хотя это несправедливо: чтобы компенсировать такую тупицу, как ты, природе несколько тысячелетий следовало бы создавать одних лишь гениев. Юне это высказывание показалось чрезвычайно остроумным, и она, отсмеявшись, парировала: — Природа всё сделала разумно, создав вас. Вы сбалансировали человечество ещё до моего появления. Ведь такой головы, как ваша, человеческая шея доселе не носила. Ваше появление на свет стало индульгенцией для сотен миллионов дураков — бывших, настоящих и будущих. — Да, — важно и ёмко согласился Петров без тени улыбки. — Это да.