Как у него язык повернулся только сказать, что он хочет забрать моего ребенка. Малыша, от которого он сам добровольно отказался. Посчитал его недостойным его семьи. Отправил меня восвояси вместе с ним. А что теперь? Хочет забрать? Как бы не так! Вздрагиваю, когда в дверь номера стучат. Сердце пропускает очередной удар, а дыхания не хватает. Просто открываю, закрываю рот как рыба на суше. Он что, уже здесь? Но как? Как он может со мной так поступать? Мне нужно что – то… Ударить… Нет! Я осматриваюсь, начинаю метаться, а стук в дверь только усиливается, пропорционально моему давлению. — Кристина, открой! — слышу родной голос и раздражение только растет. Вещи летят в сторону, потому что я ищу… Вот! Тест! Злосчастный, подделанный результат! Я сейчас в рожу ему кину, пусть подавится! – Кристина, я выломаю дверь! Точно угрожает. Значит и бабушке угрожал и Глеба избил! Я хватаю листок и топаю как можно громче к двери. Накрываю ручку дрожащими пальцами, готовая открыть и расплакаться пуще прежнего. Нужно быстрее открыть, чтобы не разреветься в лицо врагу. Наживаю. Дергаю. Тычу листок. — Вот! – опережаю, смотря прямо перед собой на оборотную сторону файла. Белую, как и шум в моей голове. – Вот результаты анализа, те самые. Они подтвердили, что никто из вашей семьи и на милю не имеет права подходить к моему ребенку. Никто! Почти кричу, а в ответ тишина и только тяжелое, надрывное дыхание. Не мое. — Кристина, вы поймите этот документ… — слышу чужой голос и поворачиваю голову, готовая порваться с криком, как натянутая струна, но снова меня опережают. — Уйди, Демид, – Наиль. Тут. Передо мной. И только лист бумаги, разделившей нас, отделяет мой взгляд от его лица. Я смотрю как Демид хватает ртом воздух, чтобы высказаться, но лишь поворачивается и уходит. Вот так, просто уходит. Оставляет нас наедине. Меня с тем, кого я сейчас больше всего на свете ненавижу. За слезы. За учебу. За бабушку. За Глеба. За то счастье, что больше ни с кем не испытаю. Ненавижу, потому что люблю. Он вдруг хватает мой кулак, где зажат листок. Накрывает пальцами, давит, вынуждая опустить преграду, вынуждая смотреть теперь на кадык, что дергается. Ноги ватными становятся, а сердце отбивает метрономом секунды перед падением. И так каждый раз, когда его вижу. Не могу думать о том, что ненавижу, могу лишь произносить мысленно «Люблю». — Кристина, я люблю тебя, — как выстрел без глушителя. Почти на разрыв. Я не верю. Не верю! Это какая – то шутка. Этого не может быть… — Отпусти, мне больно… — Посмотри на меня. — Да пожалуйста, — поднимаю резко взгляд, им же разрезая ему вены. Надеюсь таким он выглядит. – Я не отдам тебе ребенка! Он давит, шагая на меня, затягивая в пучину взгляда. — Я не собираюсь отбирать нашего ребенка. — А, теперь он наш! Как мило. Бабушке, когда угрожал, говорил иначе! Глеба, когда избивал, не так пел! — отступаю, шаг за шагом, а как будто ближе каждый раз подхожу, взглядом его загипнотизированная. Прямым, неприкрытым иронией как раньше. Теперь он смотрит открыто, сдирая слой за слоем защиту, что возводила вокруг себя три недели. Панцырь черепаший в океан тот самый кидает. Всего каких – то три недели. Почти ничего. Словно и не виделись пару минут. А кажется, что прошла целая жизнь. И вот он здесь, удерживает руку, отпускать не намерен, хотя я и дергаю. — Я в аул не поеду… — Да кто же тебя в аул отпустит, — дергает он меня на себя, ногой толкая дверь, чтобы захлопнулась. Я врезаюсь животом в его, торможу, начинаю рукой дергать, но он словно не понимает протестов, словно не слышит. Только смотрит на меня добродушно, словно действительно скучал… Господи, а как я скучала… по шуткам его дурацким, по улыбкам пошлым, по желанию бесконечному, по спорам и просто разговорам. Скучала, но не скажу… Как сильно… — Я заявление на тебя напишу, понял? — Вместе напишем, когда в ЗАГС пойдем. — Ага, уже побежала, да отпусти ты меня! Мне больно! — вру безбожно, когда он чуть сильнее сдавливает кулак, а второй рукой уже затылок сжимает, не давая мне убежать, лицо свое дьявольское приближает, а я почти хнычу, потому что его губы так близко, потому что сама тянусь к запаху, что обволакивает, заставляет упиваться желанием. Грудь дурацкая набухает, между ног предательски мокро…. А тело вибрирует, словно та самая струна, на которой сейчас будут играть настоящий шедевр. — Отпусти, Наиль! — Не отпущу. Никогда. Никуда. Не отпущу, моя зайка… — шепчет уже в губы, отравляя кровь адреналином, что по венам несется, желанием, что плещется на дне его расширившегося зрачка. А я как наркоманка в завязке, втянувшая носом новую дозу, та самая дура, про которых пишут – безотказная. Потому что стоит сухим, чуть синеватым губам коснуться моих я со стоном отвечаю, словно только этого и ждала. Обещаю себе, что это точно последний раз, чтобы убедиться, как это было плохо. В очередной раз обмануть себя, целовать себя, стягивать пижамные штаны и майку. Даю вобрать в рот сосок, помогаю пальцами, что вплетаются в растрепанные волосы, переступаю с ноги на ногу, словно это поможет обильной влаге не марать мое белье… Черт, как же это… Нереально… Почти так же кайфово, как лежать на матраце после затяжного сна на раскладушке. Еще лучше. Еще. Еще. — Я не твоя зайка, — почти стон, а телом сильнее жмусь. Дурная. Больная. Но в этот момент такая счастливая… — Моя. Всегда моя… Я молчу, боясь спугнуть видение. Да, да. Это точно сон. И убедив себя в этом становится гораздо легче. Нет, не дышать. На поцелуи отвечать. Грудь вторую подставлять. Гораздо легче помочь ему избавиться от одежды и взвесить словно потяжелевшие мешочки. Да, это сон. Очередной эротический сон, потому что не мог Наиль прийти. Он же просто не знает где я нахожусь. Никто не знает. Даже бабуля. Так что сон, прекрасный сон, где Наиль снова завлекает мои губы в пошлую игру, где языки влажно играются, словно приклеенные к друг другу. А мы с Наилем прижимаемся насколько это возможно телами, так, словно не было этих трех месяцев, словно не было этого «не люблю» Словно он не выгонял меня на улицу с ноутбуком. Ничего этого не было. Так что тем более легко повернуться спиной, лечь на стол возле кровати, оперившись руками, оттопырить попку, чтобы Наилю было удобнее войти, а мне чтобы было удобнее принять. Я прогибаюсь в пояснице, а он гладит мой живот, задевая грудь полную, ноющие соски. Но гораздо острее я чувствую головку члена, что трется о половые губы, разделяя их, чтобы впустили, чтобы дали нам с Наилем то, что так жизненно необходимо. Почти как воздух сейчас. Чтобы дали ощутить себя на все сто процентов, без условий, преград и недоверия. Сейчас нет этого и быть не может. Сейчас только Наиль мягким толчком пронзает меня. Ох… — Крис, девочка… — словно извиняется он, выдыхая через рот воздух. И это единственное, что слышу. А единственное, что вижу лежащий смятый лист, который больше не преграда... Уши закладывает, горло сжимает, из глаз брызжут слезы. Хочется кричать, а воздуха нет. Хочется смеяться, но причина та же… Господи, он во мне. Он со мной. И даже во сне, но я чувствую это так ярко, так естественно, словно все так, как должно быть. Глава 38. Глава 38. Тело словно огнем хлещет. Ласкает языками, оставляя красные следы. Оргазм такой силы, что все тело сжимается от спазма, а сзади рычит Наиль, дергаясь последние несколько раз. Мы не двигаемся, почти не дышим, а я все жду, что сон рассеется. Что я проснусь с улыбкой, вся в поту. Но морок проходит, а передо мной все та же стена с обоями в полоску, а сзади все так же тяжело дышит Наиль, поглаживая мне спину, лаская губами шею. — Знала бы ты, как я скучал, Зайка… Я дергаюсь как от удара. Я что, вот просто так взяла и отдалась ему? Словно не было ничего, словно он не выгонял меня, словно не говорил о том, что не любит. Пихаю его бедрами, тут же чувствуя, как плоть покидает мое нутро, оставляя лишь семя. Его руки все еще на мне, но я шиплю змеей. — Отпусти подонок и больше никогда ко мне не прикасайся… — Ну началось, — руки он убирает, натягивая джинсы, а я пулей к покрывалу на кровати. Сдергиваю, закрывая тело, что еще пару минут назад было в полной его власти. Сволочь, ненавижу его за то, как он на меня влияет! Как я могла так легко повестись, почему не сопротивлялась, почему рожу ему все не исцарапала. — Крис, я все уже видел, ты прекрасна. — Убирайся! Видеть тебя не могу! — Вот так, поматросила, кончила и выгоняешь? – он даже не собирается уходить, располагается на кровати, почти падает. Я только сейчас замечаю, как плохо он выглядит… И мне было бы его очень жаль, если бы я так сильно не хотела его выгнать! — Выгоняю! Тебе здесь нечего делать! Как ты мог ударить бабушку! А избить Глеба! Эти люди единственные родные мне, единственные кто принял меня после того, как от меня отказался ты! — Я никого не бил. И Глеба я не видел, иначе убил бы нахрен. — И я должна тебе поверить? Серьезно? Уходи, Наиль, я видеть тебя не могу! — Я никуда не уйду! — орет он вдруг в ответ, еще и тянет за конец покрывала, раскручивая меня, хватая за руку, укладывая на кровать. Я лишь успеваю по щеке его ударить, прежде чем он нависает надо мной, полыхая взглядом. – Я никуда больше не уйду, Кристин. И если тебе нужно доказать, что я не трогал бабушку и Глеба, то я докажу. — Это, — сглатываю, чувствуя, как сердце готово из груди выскочить. Я ждала… ждала… Наверное, что он сразу уйдет, что сдастся, ведь это в его характере, убегать, прятаться от ответственности, но он не двигается, смотрит то на губы, то на часто вздымающуюся грудь… — Это ничего не меняет. Ты уже отказался от меня, думаешь у меня совсем нет гордости… Он поднимает одну бровь, ясно мне напоминая о тех минутах сладости, что я провела в забытье.