— Мать сказала, что ты постарела. — Паш, мне двадцать лет! Что за глупости? — Ей со стороны заметней. — Мать сказала, что ты шизофреничка. — Родной, ты сам себя слышишь? — Ей виднее. Она все-таки медсестра. — Мать сказала, что любовь длится один год, поэтому нам лучше расстаться. — ЧТО-О? – я настолько опешила от подобного заявления, что не смогла выдавить из себя ни звука – будто чья-то невидимая рука сдавила горло и не позволяла произнести хотя бы один аргумент в защиту своих же собственных чувств и чувств любимого, но такого глупого человека. «Мать сказала…» Уже и не сосчитать, сколько раз я слышала эту фразу, после которой театрально улыбалась, говорила, что все в порядке и в то же самое время просто мечтала всадить этой женщине в глаз вилку. И это несмотря на то, что она – родная мать моего любимого человека. Мне очень стыдно, неприятно думать и говорить об этом, но да, надо признать – такие мысли в моей голове были. Любовь не проходит. Никогда. Ей некуда и незачем уходить. Она занимает собой все пространство, вытесняет все другие чувства… и не спрашивает позволения. Но вопреки вышеперечисленным обвинениям Паша своей бабушке говорил обо мне немного иные слова. — Катюша, знаешь, что Павлик сказал? – хитро улыбнулась бабуля, когда я устало вздохнула после очередного бзика ее внука. В этот раз ему не понравился приготовленный мной завтрак. — Не-а, — я отрицательно покачала головой. Что нового может Павлик сказать обо мне из того, чего я не слышала? Он мне всегда напрямую говорит все, что думает, без посредников. Хотя лучше бы молчал, ей-Богу! — Что он все равно на тебе женится! – и бабуля так крепко сжала мою ладонь, что я каждой клеточкой почувствовала ее тепло. Да и сами слова были сказаны с такой теплотой, будто бы бабуля уже считает меня своей внучкой. Как было бы здорово, если бы мы с Пашей приезжали в деревню не на несколько дней, а жили все вместе. Я, Паша и Ба. И кот. Господи, пусть эти его слова сбудутся! Пусть не сейчас, но потом… и чтобы навсегда… Теперь я точно знаю, что Паша не может ответить ни за свои слова, ни за свои действия. А может, это относится лично ко мне? Как бы то ни было, Паша прекрасно осознавал, что главной проблемой является его же родная мама. — Если бы мать постоянно не давила, то и проблем бы не было… — часто повторял Паша в раскаянии, и он был как никогда прав в своей жизни. Даже был момент: я смотрела в зеркало и на полном серьезе соглашалась с тем, что я некрасивая. Хорошо хоть, Таня была рядом и смогла меня переубедить. Некрасивая? Да. Ненормальная? Конечно. Умственно отсталая? Без сомнения. Проще было согласиться, чем объяснять, почему не верблюд. Нет, поначалу, естественно, я пыталась его переубедить. У меня это не получалось, я от бессилия и досады начинала плакать, и – вуаля! Еще одно подтверждение того, что мой родной дом – палата с желтыми стенами. Поэтому я молчала, скрепляла зубы и со всем соглашалась. А что мне еще оставалось делать? Для того, чтобы быть с Пашей, я была готова простить все – и оскорбления, и унижения. Мы хотели поехать на море вдвоем, хотя бы на неделю. Нина Владимировна надавила, переубедила, и в Сочи Паша поехал с друзьями. За день до поездки мы расстались. Глупо и беспричинно. Я чувствовала себя какой-то жалкой, использованной, и едва Паша сел в поезд, я впервые в жизни сказала сама себе: «Катя, с этим надо завязывать». Но завязать так просто не получилось. Отношения с Пашей уже успели захватить меня полностью. Он стал моей жизнью, моей любовью, которую я из-за очередного заскока могла потерять. Именно во время этой поездки, фактически – вынужденного расставания, я осознала, что слишком сильно люблю Пашу. Без него окружающий мир становился скучным, неинтересным. И я испугалась своих чувств – слишком уж глубокими они были. На фоне моей драмы Ивар сделал предложение Тане, которая та с радостью приняла. И решила устроить девичник, дань прощания свободной жизни. Смутно помню само действо, и даже короткие мгновения, запечатленные на фотографиях – вспоминаются слабо. Я криво улыбаюсь в камеру, прикрывая часть лица самодельным хиджабом – полупрозрачной фатой и белой кружевной маской. Кажется, было весело… Не помню. Но точно помню, как из клуба нашу шумную женскую братию забирал Ивар. — Катюх, мне будет не хватать тебя в Германии. Из всех моих русских знакомых ты единственный положительный персонаж, — признался будущий муж, пытаясь убрать с руля Танину ногу, которую та задрала, чтобы показать жениху свои мозоли. Ивара это изрядно раздражало: — Я тебя предупреждал, малышка, что не надо было обувать эти туфли! — Ну, Иви-ик, — заплетающимся языком протянула пьяная вхлам малышка. – Они же красивые… Катерина! – она резко повернулась ко мне, забыв про мозоли. – А ты… ты… ты коза, вот ты кто! Подруга, называется… Бросаешь меня прямо перед свадьбой! — Я тебя не бросаю, Тань, но в Гамбург поехать точно не смогу, — оправдывалась я, но подруга слышать ничего не хотела, прекрасно зная, что все мои оправдания вилами по воде писаны. — Из-за какого-то козла пропустить свадьбу лучшей подруги! Нет у тебя совести! Я тоже на твою свадьбу не приду, вот так! – Танюша устроилась поудобнее на автомобильном сидении, облокотившись на любимого, и замолчала – видимо, обещанного ею при выходе из клуба продолжения банкета не будет, так как виновница торжества в состоянии нестояния. Я резко почувствовала себя пятым колесом в телеге и уткнулась в окно – мы как раз проезжали модный торговый центр. Если пешком пройти чуть дальше, то можно дойти до Пашиного дома… Я всхлипнула – тихо, но мне кажется, что даже если бы я зарыдала навзрыд, все равно никто бы не услышал. Ивар следил за дорогой, а Таня, судя по количеству выпитых коктейлей, видит сейчас десятый сон. Наконец хлынули слезы – не от отчаяния и не от осознания безысходности своего положения, а из-за элементарной обиды, что в этот момент Паши нет рядом. Потому что я ему не нужна. Но, несмотря на это, он нужен мне… и от этой мысли почему-то сжалось сердце, в которое один нехороший парень успел забраться с головой. И этот парень сейчас наверняка с какой-нибудь барышней на пляже загорает и даже не вспоминает обо мне. Правильно меня Таня называла – влюбленная дура. Влюбилась – и теперь придется пережить это, переступить через свою любовь так, как это сделали со мной. Наступить на горло своим чувствам и жить дальше. Вот только как жить без него? 5 После того, как Паша вернулся, мы с ним встретились. Я не была к этому готова, сразу в бутылку свернулась, смотрю: а в глазах у Паши, как в самом темном море, белой пеной плещутся нежность, забота… и любовь. Да, она была даже тогда, когда Паша сам оспаривал данный факт. Кто-то подумает, что это я для самоуспокоения говорю, что мне просто так хочется думать, но нет…! Поверьте, я Пашино настроение научилась различать по звуку голоса в телефонной трубке, по одному взгляду его родных глаз. Я его знала, наверное, даже лучше, чем саму себя. Паша уговорил меня встретиться с Ниной Владимировной. Хотел устроить нам мировую. Да, тогда он еще надеялся нас примирить, и ради него мне пришлось согласиться. А Пашина мать сходу начала критиковать мою внешность. Понимая, что примирения не выйдет, Паша попросил мать не вмешиваться в наши отношения. Нина Владимировна просьбу сына проигнорировала. Мы начали встречаться тайком. Конечно, меня это задевало, обижало, но ничего другого нам не оставалось. Не было иного выхода. Как-то раз мы целую неделю пробыли вдвоем. За грибами ходили, на речку… Пашку тогда как подменили. Чуткий, нежный, заботливый, как в первые дни знакомства. Ни на один мой недостаток он мне не указал, даже наоборот. А после возвращения в отчий дом – «Абонент временно недоступен». Взрослый поступок, однозначно! «Поступок не мальчика, но мужчины». Это Шекспир сказал, и Паша наверняка бы с ним согласился. Я – нет. Меня жутко раздражало, когда Паша соглашался на встречу и не приходил. Еще немного, и у меня, как у собаки Павлова, выработался бы рефлекс – радоваться редким звонкам любимого человека. У нас все было не «как у людей» — сильные, но в то же время ненадежные чувства. Мы были готовы выложиться в полную силу, но чужие слова могли в один миг все разрушить. Все закрутилось, завертелось в отрицательную сторону, и да – были те самые пресловутые «сотни попыток все изменить, тысяча слов и море слез». «Но в чаще терпения есть точка кипения…» — так поется в одной песне. И она наступила. После очередного расставания. И после очередной случайной встречи. Домой ехать не хотелось. Вышла на несколько остановок раньше и пошла вниз по улице – куда угодно, лишь бы не стоять на месте. Сегодня Паша сказал, что нашел себе другую девушку… Обманул? Я ведь стойко чувствую, когда он врет. Но зачем? Он же понимает, что делает мне больно этими словами… Мне необходимо его увидеть. Только так, заглянув в его красивые голубые глаза, которые иногда кажутся мне холодными льдинками, я пойму, где правда, а где ложь. Мне необходимо сказать, как сильно я его люблю… а Паша в очередной раз меня оттолкнет… Не привыкать, да? С каждым разом расставание дается мне все больней, переживания – острее. И чувства – сильнее. Мне ничего не нужно. Только бы увидеть его. Ненадолго. А может, прямо сейчас к нему поехать? Да, точно… Хотела купить жвачку и возле магазина в прямой видимости столкнулась с Пашиными друзьями. Блинский блин! Меньше всего я хочу сейчас с кем-то разговаривать, особенно с его друзьями. Есть большая вероятность, что я зарыдаю прямо у них на глазах, а показывать слабость при посторонних как-то не улыбается. Но незаметно пройти не удалось – меня тоже заметили и замахали руками в знак приветствия, так что пришлось подойти и наигранно поздороваться. Я уже для себя мысленно решила: задам несколько банальных вопросов о делах насущных, сделаю вид, что куда-нибудь опаздываю – и по-быстрому свалю в закат. Однако же странная реакция при виде меня ребят изрядно повеселила. — Ой, сейчас что-то будет… — сквозь смех признался Серега. Это он о чем? — Я на клоуна похожа? – с плохо скрываемым раздражением спросила я и осеклась, услышав позади себя родной голос: — Откуда…? Этот голос я почувствовала всей кожей, каждой ее клеточкой. С трудом обернулась – Паша стоял близко. Настолько близко, что у меня закружилась голова. Я превратилась в комок нервов, в оголенные провода под током. Хотела закричать – и не смогла. Вместо этого я, забыв обо всем на свете, прижалась к нему, схватив за куртку. Вот он… мой… Мне казалось, что воздух покидает легкие, и вздохнуть я уже не смогу никогда. Я смотрела ему в глаза, и земля уходила из-под ног. Он привлек меня к себе прежде, чем я успела пошатнуться. Подхватил за талию, не давая упасть, и от прикосновения его рук у меня зашлось сердце. — Ты! – всхлипнула и снова рывком обняла его, так крепко, что руки заболели. Прижалась к нему всем телом и задрожала от счастья. Нет никакой другой. Точно знаю. Чувствую. Я боялась пошевелиться, боялась открыть глаза, чтобы не исчез, не пропал. Мне было достаточно вдыхать его запах. Чувствовать его большие ладони на своих плечах. В отличие от меня, вцепившуюся в его куртку цепким клещом, Паша касался моего дрожащего тела очень нежно, осторожно. Мой родной… Паша, видимо, пришел в себя и мягко оттолкнул меня. Что-то сказал друзьям и направился куда-то вперед. — Эй, а я…? – словно обиженный ребенок прокричала я ему вслед, но осталась неуслышанной. Слезы все-таки брызнули из глаз. Вот же черт! Догнала. Попыталась остановить, но мои слабые попытки были тщетны. Это как удерживать мчащий по рельсам паровоз. Только руки в карманы засунул. — Паш… Ну, Паша… — Я же тебе сказал, что у меня другая девушка, — с нажимом ответил он мне. — Неправда! – я даже головой покачала головой в знак отрицания, а потом засунула свою руку ему в карман, туда, где была и его ладонь. Теплая, большая, родная – и победно улыбнулась, когда под тканью куртки Паша переплел наши пальцы. Мое сердце кричало от счастья, ликовало, сходило с ума. И если сначала мне хотелось ругаться на Пашу, вопить, спрашивая, почему он меня обманул и придумал какую-то мифическую девушку, почему он хотел, чтобы я поверила в это – то теперь мне нечего было говорить, да и Паше тоже. За нас говорили наши ладони, которые тесно переплелись пальцами. — Ты как колючка, — совсем беззлобно, даже с улыбкой признался Паша. – Нигде от тебя не спрячешься.