«Ты же смог меня приручить, Всегда буду за тобой ходить…» В этом, наверное, и кроется причина того, что у меня не выходит отделаться от этого не самого приятного чувства – другого объяснения я просто не вижу. Я действительно шла за ним, как слепой котенок – не понимала куда, зачем и нужно ли мне это вообще? Но если бы Паша и сейчас позвал меня за собой – я бы пошла. Долго бы думала, сомневалась, но пошла. За ним – куда угодно, хоть за полярный круг, хоть в самый ад. Как у других девушек получается? Захотела – полюбила, захотела – разлюбила… Я себя ощущаю ущербной, обделенной на их фоне. И если раньше любовь к Паше приносила мне боль и счастье одновременно, то теперь только боль и еще более сильную боль, к которой я уже привыкла. Хотя кого я обманываю? Нет, не привыкла. В моей голове с годами все та же дурь – самое что ни на есть верное определение. Актуально так же, как и несколько лет назад. Мои тараканы в голове себе не изменяют, и через десять, двадцать лет назад мои чувства будут такими же острыми. Таня как-то предположила, что Паше от меня нужны только физические потребности. Постель. Нет. Ему было мало моего тела, ему была нужна я целиком. Да, он сам был этому не рад, но он не умеет, как я, жить наперед. Он берет с избытком, не задумываясь, что будет потом. Ему было не важно, что после его постоянным уходов я каждый раз собирала себя по крупицам, плакала по ночам и искала новой встречи. Паша никогда под меня не подстраивался, когда как я ломала все свое расписание, все планы – ради того, чтобы увидеть его хотя бы ненадолго. Хотя бы на несколько минут. Я ждала его возле кафе. Решив не пробивать выход взглядом, я отвернулась и, глядя на часы, решила позвонить маме – Паша должен был выйти через несколько минут. — Привет, дочь, как у тебя дела? – мама была рада услышать мой голос. – Почему ты утром трубку не брала, когда я звонила? — Я была на работе, — родительница прекрасно знает, что в детском саду у воспитателя выбор небольшой – либо следить за входящими вызовами в телефоне, либо за детьми. Но все же Пашкин звонок с предложением встретиться я уловила и даже успела ответить. — Ты сегодня приедешь домой? – мы около недели не виделись, но уже успели соскучиться друг по другу. — Нет. Я останусь в городе, — сказала и замерла: а вдруг у Паши настроение снова поменялось? Неожиданно меня кто-то схватил за плечи и прижался сзади. Не нужно быть пророком, чтобы понять, кто это… — Зачем тебе оставаться в городе? – с намеком спросил Паша, щекоча ухо своим шепотом – аж мурашки по коже побежали. Я откинула голову ему на плечо и счастливо улыбнулась: — Поеду к одному парню, — решила подыграть. — Какому парню? Я его знаю? – продолжал шутливо изображать удивление Паша. — Нет, но я могу вас познакомить. Уверена, вы найдете с ним много общего… 10 Когда Паша в очередной раз исчез с горизонта, я собралась с духом и пошла прямиком к Нине Владимировне с логичным вопросом: «Что не так…?» И после ее слов на меня будто ведро грязи вылили. Я никак не ожидала, что Пашина мать сможет говорить откровенные гадости о девушке собственного ребенка. — Оставь моего сына в покое. Найди себе другого парня. Сравни его, проверь свои чувства, — настойчиво советовала Нина Владимировна. — Я не хочу никого искать. Я Пашу люблю, — у меня даже голос задрожал – настолько неприятно слышать о себе подобные слова. Она меня что, проституткой считает? — Почему ты его любишь? – Пашина мать пытливо посмотрела на меня. Глупый вопрос. Почему человек любит другого человека? За красоту и прочие достоинства? Так Бриджит Джонс описывала в своих дневниках Дэниэла. Или вопреки доводам разума и всем недостаткам своего избранника? Так любили Ромео и Джульетта. Только вот Бриджит Джонс осталась как бабка из пушкинской сказки про золотую рыбку – у разбитого корыта, а в результате любви героев шекспировской трагедии погибло пять человек, да и сама любовь продлилась только три дня. Почему я люблю Пашу? Не знаю я! Необъяснимо, но факт. — Просто так. За то, что живет, дышит… — Мой сын – не тот, кто тебе нужен. А ты не нужна моему сыну. — Стерва, — выдала Таня только одно слово, когда я ей все рассказала. Сама же я пыталась понять, откуда в этой женщине столько пренебрежения и ненависти? Я тогда ничего ей не ответила. В голове вертелась тысяча слов, но если бы я хоть одно произнесла, то комнатный конфликт тут же перерос бы в мировой, где были бы задействованы психологическая служба, медицинская и Бог весть что еще. А я хотела спокойствия. Нина Владимировна не имела никакого морального права говорить настолько гадкие и совсем необъективные вещи. Я не хочу быть Пашкиным адвокатом, но меня он выбрал сам. Пусть я покажусь мстительной, но очень надеюсь, что эта женщина расплатится за каждое сказанное в мой адрес слово. А тогда я была, наверное, самой несчастной в мире. Даже несчастнее тех голодных детей в странах третьего мира, потому что их можно накормить. А Пашина мать сыграла похоронный марш на моих чувствах. Появилась страшная мысль о том, что не хочу жить. Я уже понимала, что без Паши моя жизнь не будет полноценной. Нет, я, конечно, могла и есть, и пить, и дышать, и спать, но жить в самом настоящем смысле этого слова без Паши не получалось. Дура? Однозначно. Я спилила вены… Очень хотелось избавиться от той раздирающей ломки, которая возвращалась ко мне каждый раз, когда мой любимый человек, ничуть не заботясь о моих чувствах, говорил те холодные, острые, словно иголки под ногтями, слова: «Катя, ты мне больше не нужна». Теперь эта боль навсегда – хроническая, обреченная, которая не притупляется, не отступает. Я пытаюсь привыкнуть к этой боли. Я с ней просыпаюсь, я с ней засыпаю, понимая, что ничего не изменить. — Катя, как ты можешь перестать ценить такой дар, как жизнь? – негодовала Таня, гладя меня по забинтованной руке. – Тем более из-за какого-то козла! Это глупо, ведь мир не остановился на Паше! — Я не могу без него… Слезы текли больше не от осознания, что еще вчера я была в шаге от смерти, и только вовремя подоспевшая Таня спасла меня. — Что в нем такого особенного? Почему ты так страдаешь? И я рассказала. Мой монолог потряс даже вошедшего незаметно в комнату и остановившегося у двери Ивара – и было от чего. Так чувственно и эмоционально не смогут сыграть даже МХАТовские актрисы, а у меня тут не сцена. У меня тут жизнь со всеми ее вытекающими… Я с каким-то диким, неконтролирующим отчаянием говорила о том, что Паша мне очень дорог, что любовь к нему не угаснет никогда, что для меня не существует других вариантов… — Я слабая… я очень слабая… слабачка! – выкрикнула я, комкая в руках подушку и ненавидя себя за безволие, которым сковал меня Паша. Ивар, на которого моя наполненная горькими эмоциями речь явно произвела впечатление, сел рядом и, подняв мне голову за подбородок и пристально заглянув в глаза, серьезно заявил: — Ты сильная. Знаешь, почему? Потому что ты умеешь любить. Слабые любить не умеют – запомни это и успокойся. После его слов я снова за последние пару дней дошла до кондиции и разревелась. — Сделай ей чаю, — попросил он жену, а сам начал укачивать меня, словно ребенка. Неудивительно, что Таня его ко мне не ревнует – такой зареванной, заплаканной, в растянутой футболке и с запутанными косами на меня не взглянул бы не только Ивар, но и вообще никто. И когда Таня ушла, парень тихо прошептал мне: — Хотел бы я, чтобы меня так Танюха любила… а ты не реви… не реви, я сказал! Если твой Паша не дурак, то он поймет… — Не поймет… — я даже головой покачала в знак отрицания. — Значит, он все-таки дурак. — Он боится этих чувств… — Конечно, боится, — проявил мужскую солидарность Ивар. – Я бы тоже боялся. Боялся и держал тебя рядом с собой… А знаешь… — потрепал он меня по макушке: — я даже завидую твоему Павлу. И что-то мне подсказывает, что это еще не конец. После той неудачной и глупой попытки суицида я почти полгода пыталась прийти в себя. Это время стало до безумия апатичным в моей жизни. Я не замечала, как превращалась в жалкое подобие человека – забывала помыться, расчесаться и даже поесть. Практически не выходила из квартиры, в которой жила. Наверное, подсознательно я все же решила себя убить. Именно тогда начала писать первые статьи в журналы. Кстати, полные оптимизма статьи, что удивительно – депрессия у меня была очень сильная. Таня с Иваром пытались меня как-то расшевелить, «вывести в свет», а мне не хотелось лишний раз показываться на глаза людям. Меня не волновало, что обо мне подумают, просто видеть никого не хотелось. Я превратилась в живой труп, который весил не более сорока килограммов и с трудом передвигался по квартире. И в один из таких дней глянула на себя в зеркало, а в отражении… жесть. Выглядела словно пугало. Я очень сильно похудела, и это было заметно даже на моей и без того худощавой фигуре. Кожа просвечивалась, лицо осунулось, а глаза казались нереально огромными. Внутренне я ощущала себя еще хуже. Не без помощи Тани было принято решение поговорить с Пашей. Потому что иначе жить и бороться с депрессией у меня не выходило. Даже новая работа не принесла ожидаемые плоды. «Найти любовь в семье врагов – То дар судьбы, то дар богов. Девиц полно, а жизнь одна…» Мне было куда приятнее слушать арию Ромео из известнейшего шекспировского мюзикла в наушниках, нежели Таню с ее наставлениями. Ей-Богу, она со мной носится больше, чем со своими детьми! А их у нее уже двое, на минуточку… — Не нужно за ним бегать! – учила она меня жизни. – Твой Паша – эгоист, и твои слезы только поднимают его самооценку! А на самом деле твой повар – просто тряпка без права голоса. Мне понравилось, что Татя, говоря о Паше, прибавляет местоименительное «твой». «Твой Паша», «твой повар» — приятно звучит. Только вот обзывать не надо. — Он ничего не видит дальше собственной поварешки! – продолжала подруга. – Поэтому поставь его перед фактом – либо вместе, либо врозь, чтобы сразу все решить, а не компостировать друг другу мозги! — Я как-нибудь сама разберусь… — Ты уже один раз разобралась, — напомнила мне Татя и слабо схватила за руку – ту самую, где розовел тоненький шрам на запястье. – Кать, я не хочу нести цветы на твою могилу. Если опять случится что-то подобное, то я твоему ненаглядному Павлику голову оторву! — Не случится… — я отрицательно помахала головой, но, честно говоря, сама не верила своим словам. Когда речь идет о Паше – предугадать ничего невозможно. — Полгода назад ты тоже так говорила…