– Я хочу спать, понимаете? – Спи, – разрешил папа, – и, надеюсь, у тебя хватит ума выполнить просьбу из письма. Не общаться с этим парнем. Родители ушли, чтобы обсуждать мою проблему уже наедине, а я действительно легла спать. Укрылась одеялом с головой. Думать не хотелось. Хотелось, чтобы вот это все он мне сказал в глаза. Честно. Буквам на листочке я не могла поверить до конца. Искала что-то, за что можно было ухватиться и понять, что он врет. Только вот зачем ему так врать? Незачем. Еще можно было предположить, что это не он писал, а кто-то, чтобы специально нас поссорить. Было бы красиво и мелодраматично. Но… кому мы сдались… Да и почерк Андрея я прекрасно знала. Потом я вспоминала Новый год… Как Андрей сказал, что любит меня… Разве можно так притворяться? Нереально. Будь ты тысячу раз шизофреник, которые якобы могут. Но… Если как раз тогда он сам в это верил? Я запуталась. Мне хотелось, чтобы все это было моей галлюцинацией. Мало ли, может, я тоже слегка свихнулась… Увидела то, чего не было. А на самом деле все в порядке. Обязательно пойду к Андрею. Мы поговорим, и только тогда все выяснится. Осуществить это я смогла уже ближе к вечеру, после лекций и репетиции. Не подводить же целую группу из-за того, что меня, возможно, бросил парень. Днем я пыталась позвонить Андрею и предупредить, что приду, но его телефон был выключен. Наконец я оказалась перед его подъездом. Нажать на кнопку домофона решилась не сразу. Еще бы, сейчас я узнаю всю правду. А правда может мне и не понравиться. Дверь мне открыл Павел Ильич. Это было удивительно: его почти никогда не было дома, и я ожидала увидеть если не самого Андрея, то Ольгу Владимировну. Отец Андрея поздоровался и совершенно спокойно изложил, что Андрея нет, его все-таки положили в больницу, когда вернется, неизвестно, а меня он просил больше не приходить. И от себя добавил, что ему это решение кажется очень правильным. Мне нужно думать об учебе и о будущем, а не убивать время на отношения с проблемным парнем, которому тоже надо не убивать время на меня, а лечиться и думать, как устроить дальнейшую жизнь. В общем, все это я уже слышала от собственного папы. Я бегом сбежала по лестнице и пошла домой, чтобы там привычно прореветься. Но слез почему-то не было. Вдруг разозлилась. Что же я за идиотка такая, что не могу понять, любят меня или нет. Ведь была же уверена. На сто, на двести процентов… И, оказавшись в своей комнате, я не реветь стала, а наконец-то кинула стул в стену. Расшвыряла подушки с дивана. Этого мне показалось недостаточно. Тогда я вытащила из шкафа платье… Оно мне могло слишком о многом напомнить. Я скомкала его и сунула в мусорное ведро. Теперь все. Буду жить как ни в чем не бывало. Буду думать, что мне, в конце концов, повезло. А если бы он правда меня любил? Я бы не смогла от него уйти никогда. Так бы и мучились вместе. Это только в кино и книжках сумасшедшие бывают замечательными людьми. А что в реале? Человек, который не в силах понять, любит он тебя или это очередной глюк, которого штормит от таблеток и который спросонья хватает тебя за руки до синяков… Катенька, да ты счастливая, все вовремя прекратилось! На следующий день я пошла на КВН с похоронным настроением. Как ни убеждала себя, что все отлично, все равно было дурно. Я даже сутра выпила пустырника. А после КВН, выйдя на улицу, вдруг увидела перед своим носом букет цветов. Я резко остановилась. – Катя, можно с тобой познакомиться? – спросил неизвестный мне парень. Если учесть, что он назвал меня по имени, у него уже была какая-то информация. Меньше всего мне сейчас хотелось знакомиться. Но это могло как-то отвлечь. И потом, цветы… Цветы – это было что-то нормальное, обычное, из небредовой жизни… Я взяла букет. – Егор, – представился он. Он Когда я приехал в больницу, то чувствовал себя мерзко. Как-то читал об ужасах в Северной Корее – несколько мужчин оттуда переходили границу, их поймали и продели им под ребра крюк, на котором и привели обратно в эту замечательную страну. Теперь я себя ощущал так, будто меня проткнули и вот-вот потащат обратно. И я побегу к Кате говорить, что соврал. Мне было позарез нужно то, чего я раньше так боялся, – выключиться из реальности. Я попросил маму, чтобы она увезла мои вещи, хотя, конечно, мог бы убежать и без куртки и в резиновых тапочках, если бы решил, что надо убежать. А когда меня спрашивали, на что я жалуюсь, сказал, что не могу спать. Это уже было не так, но я вспомнил осень, вспомнил, как подвое суток не мог заснуть, а если засыпал, тут же просыпался и как-то даже позорно слезы размазывал, потому что меня и водка не брала. И это выложил как главную свою проблему: не могу спать, готов прыгнуть под поезд, лишь бы выспаться. Конечно, добился своего. Меня стали колоть чем-то таким замечательным, что я выпал из жизни на целую неделю. Отличная была неделя – не надо ни о чем думать и ничего решать. К сожалению, всю жизнь не проспишь. Рано или поздно придется что-то делать… Но эта неделя хоть как-то отрезала меня оттого, что было раньше. Острая тоска по Кате ушла, осталась тупая и невнятная… Сбегать куда-то совсем не хотелось, и мама даже вернула мне куртку – чтобы я мог выходить на улицу. Около больницы был большой огороженный двор, куда можно было выйти почти в любую минуту. Только сначала мне это было не нужно. Вообще не хотелось никуда высовываться из палаты. Словно это было самое надежное место на земле. А потом все-таки пришлось выйти. Да не просто во двор, а протопать пешком целую остановку. Я ходил в магазин за оранжевыми нитками. Конечно, нитки нужны были не мне. Просто, выбравшись из постоянного сна, я обнаружил, что притащил в больницу в кармане свой мячик. Это было очень кстати. Когда я разговаривал с психотерапевтом, мог не озираться по сторонам, чтобы не смотреть на него. Можно было крутить и разглядывать мячик. И вот я возвращался в палату из кабинета, когда выронил этот мячик и он покатился к двери другой палаты. И я услышал: – Оранжевый! Ну конечно! Тут нужен именно оранжевый! Я увидел тетку. Наверное, ее только госпитализировали, потому что раньше я ее не видел. Нет, я не разглядывал местных пациентов… Но, во-первых, нас тут было мало, а во-вторых, уж ТАКОЕ я бы заметил и сквозь полусон. Так и должны выглядеть сумасшедшие. Любой дизайнер прослезился бы от такого зрелища. Все на этой тетке было самовязаное – желтая кофта, сиреневая юбка, дико полосатые колготки: красный-желтый-лиловый-розовый, от полосок рябило в глазах… У нее даже к тапочкам была присобачена какая-то вязаная штучка. Не успел я ничего сообразить, как она встала, взяла меня за руку, затащила в свою палату и быстро заговорила. Речь у нее была путаная и сбивчивая, но я понял, что она увидела мой мячик и поняла, что ей нужны нитки такого цвета, именно такого и никакого другого. А сходить в магазин она не может, у нее нет обуви. Зато деньги есть. Поэтому она просит меня туда сходить. Тут недалеко. Рассказывая все это, она взяла в руки крючок и продолжала вязать… И я пошел. На улице было очень сыро и грязно – все таяло. Март. Вспомнил, что недавно был праздник, женский день. Укололо: Катю не поздравил, да и не поздравлю уже теперь ни с каким праздником. Потом подумал: надо этому психотерапевту рассказать про нее, может, он меня научит, как забывать девушек. Потому что, если быть с собой откровенным, Катя и то, что мы должны расстаться, меня волновало уже больше того, что когда-то отец решил сунуть меня в дурдом, а я его возненавидел. И стыдно, да, – но даже больше того, что Даньки теперь нет. Про Даньку я подумал – а что, если бы ничего не случилось, а он, допустим, вдруг уехал в другой город. Или даже в другую страну. Мне было бы очень плохо? Нет… Скорее всего, через пару лет мы бы изредка кидали друг другу сообщения, может быть, созванивались бы по праздникам. Не больше. Данька был отличный друг, но я смог бы жить и без него. Так почему не смог-то? Ответ, с одной стороны, лежал на поверхности: переезд и смерть – разные вещи. С другой стороны, и так и так я оставался без друга. И мне надо было как-то жить дальше. Тут я еще подумал, что если бы я смог все это забыть, убедить себя, что никто не виноват, то к встрече с Катей я был бы нормален. И мне не пришлось бы ее отталкивать. Правда, в этой больнице утверждали, что я и сейчас нормальный. Что все от стресса, который я постоянно усиливал, влипая во всякие истории. Но тут мне продолжало казаться, что они врут. Если бы я вдруг им поверил, получилось бы, что и с Катей я так поступил зря. Поверить в такое я не мог. Нет, я ненормальный. Я свихнулся, и все врут из жалости. Ниток оранжевого цвета, точно такого, как мяч, в магазине не было. Я купил три похожих клубочка. Естественно, вязаная тетка это заметила. И начала возмущаться: – У тебя что, зрение минус десять? Дай очки! Стащила мои очки, посмотрела сквозь них и вернула. – Не минус десять. Ты вообще знаешь, что такое оттенок? Я тоже возмутился, даже не ожидал, что способен сейчас на эмоции. – Прекрасно знаю! Не было точно такого. А она все сравнивала эти клубки и мой мяч и доказывала мне, что я «слепой детеныш». Это было уже слишком. Я отобрал мяч и ушел в свою палату. А вечером, перед сном, она вдруг сама притащилась ко мне. Уселась на кровать и показала два вязаных круга. – Я их сошью, пришью кнопочку, и это будет маленькая сумочка. Если пришить лучики – будет солнце. – Феерично, – сказал я. А что тут еще было сказать? – Тебе нравится? Она порылась в карманах, вытащила две конфеты, положила рядом со мной и ушла. Конфеты были просто шоколадные, без всяких там орешков, поэтому я их съел и понадеялся, что больше эта тетка внимания на меня не обратит. Конечно, я мог попросить персонал, чтобы она ко мне не приближалась, и они бы помогли. Но, в конце концов, она ничего плохого мне не сделала. Даже, можно сказать, сделала хорошее. Я вспомнил, что за пределами больницы есть жизнь. Спросил, можно ли мне уйти, и мне разрешили. Прошел целую остановку, даже устал от этого, но двигался, а не валялся. Подумал о Кате, и ничего не случилось… Что-то менялось. Кажется, к лучшему… Она Я зачеркнула в календаре еще один день – семнадцатое марта. Теперь вычеркивала каждый. Первые дни без Андрея были ужасными. Хоть я и убеждала себя, что все к лучшему. Раз я ему не нужна, то и он мне не нужен. Вспоминала самое плохое про него, что могла вспомнить. Продавал траву, например. Драка на показе… Ну ужас ведь. Я старалась думать, что он сумасшедший и мне без него хорошо. А самой как будто воздуха не хватало. Внутри все неприятно болело, ничего не радовало. Пусть я взяла букет и Егор проводил меня домой, все равно я была несчастна. И эти постоянные мучения меня достали. Я должна была перебороть себя. Справиться и получать удовольствие от жизни. Егор, кстати, был ничего так, интересней Стаса. С ним было о чем поговорить. Пожалуй, если бы я не была влюбленной дурой, он бы мне понравился больше. Я-то ему очень нравилась, и он не стеснялся это выражать. Дарил каждый день открытки. Подойдет в универе перед парами, вложит открытку мне в руки и уйдет. А внутри – забавная ерунда. Иногда пожелание доброго дня, иногда смешной анекдот. Целоваться он ко мне не лез, за что я была ему очень благодарна. Пожалуй, целоваться с кем-то я бы сейчас не смогла… Егор учился на третьем курсе и был абсолютно, удивительно для меня нормальный. Пару раз я видела в универе Водовозова, но он ко мне не подходил. Наверное, счел психопаткой вроде Андрея и решил больше не связываться. Вот и хорошо. Все постепенно становилось как раньше, обычным. После пар можно было идти в библиотеку, или в общагу к Наташке, или прогуляться с Егором, а можно – сразу домой, смотреть телевизор, сидеть в интернете, пить молоко с булочкой и не беспокоиться, что я могу опоздать к Андрею и он будет переживать. Мне было без него очень плохо, но в то же время и как-то легче. Сначала я специально старалась отвлекаться от мыслей, потом привыкла и уже ловила себя на том, что если начинаю вспоминать наши отношения, то сразу перескакиваю на что-то другое. Восемнадцатого Наташка пригласила меня на свой день рождения. И я решила пойти туда с Егором. Он явно обрадовался приглашению. Мы вместе думали, что подарим Наташке, Егор зашел за мной домой. Нормальным путем, через двери и не стесняясь моей мамы. Не лез по пожарной лестнице… У Наташки мы выпили вина, и я расслабилась. В комнату общаги набилось много народу, было шумно, весело, и ничто ни к каким терзаниям не располагало. Потом Наташка позвала меня покурить. И я пошла, понимая, что будет разговор. Мы вышли на лестницу, и Наташка поинтересовалась: – У тебя с Егором что? Я пожала плечами. – Не поняла еще, – сказала я, – а что? – Мне понравился, – Наташка выпустила дым, – Стасик надоел. Может, бросить его? – Ну брось. – Я у подруг парней не отбиваю. Если у тебя с ним ничего, я попробую. Так что? И я задумалась. Ничего, конечно, ничего… пока. Не будет же он строчить мне открытки годами. А я не буду годами ходить в депрессии, потому что с Андреем не сложилось. Во что-то эти отношения все равно выльются. И даже хорошо, что Егор настолько не похож на Андрея. Ни одной общей черты – ни внешне, ни по характеру. – Нет уж, – сказала я, – самой пригодится. Наташка разочарованно вздохнула. А я продолжила себя убеждать. Не зря Егор подошел ко мне именно тогда, когда мы расстались с Андреем. Не просто так это. Знак, что надо что-то менять. Пойти Егору навстречу. Вдруг у нас что-то получится. Не такое болезненное, как с Андреем. Легкое, приятное. К тому же, если бы сейчас Егор перестал дарить мне открытки и провожать до дома, я бы даже не расстроилась. Может, мне это и нужно – отношения, которые не жаль потерять? Мы еще выпили. И когда в танце Егор прижал меня к себе, я не стала возражать. Пусть. И поцелует – пусть. Егор и правда потянулся к моим губам, и я сделала движение навстречу. Пусть видит, что я не против. Глупо хранить верность парню, которому ты не нужна. Потом мы еще целовались, когда он проводил меня домой. Уже дольше. И мне даже было приятно. Хотя, конечно, не так, как с Андреем. Но, может, потом я привыкну. А может, вообще влюблюсь в Егора. Почему нет? Однако дома, когда мама попыталась мне сказать, что вот Егор хороший молодой человек и замечательно, что я рассталась с Андреем, я страшно разозлилась, как будто мама от него отказывается, а не я. Мои же собственные мысли, высказанные вслух мамой, звучали отвратительно. И непонятно, что меня так взбесило. Ведь это не я Андрея бросила, он сам просил. Четко написал: не приходи, – отец его это подтвердил. Я перед ним ни в чем не виновата. И я не психиатр, ничем не могу ему помочь. Чуть позже я с удивлением обнаружила, что не злюсь на Андрея. Совсем. Злилась-злилась и перестала. Теперь мне было его жаль. Ему очень сложно, это ужасно – путаться, где реальное, где нет. Хорошо, что он как-то разобрался. А что меня к нему до сих пор тянет – это переживаемо, я же нормальный человек, все пройдет. И в очередной раз решила не думать о нем. История была и закончилась. Пусть у него все будет хорошо, и я постараюсь, чтобы у меня тоже все было хорошо. Буду эгоисткой, сосредоточусь на себе. Для наилучшего эффекта я решила думать о себе как о посторонней девушке. Например, любой девушке было бы приятно сходить в кафе с симпатичным парнем. Значит, и мне приятно сходить туда с Егором. В кино приятно, в парк… Домой к себе Егор меня ни разу не водил, я даже не знала, где он живет. И все время забывала спросить. И родителей его не видела ни разу. Но пока это было не так важно. Так прошел март. Гуляли, сидели вместе в читалке, целовались. Открытки Егор мне теперь не писал, порой дарил мягкие игрушки, приятные мелочи, и, кажется, вот-вот наши отношения должны были перейти на следующий уровень. Я к этому была почти готова. Он Вскоре мне отменили почти все лекарства и теперь хотели выписать. Каждую беседу начинали со слов: может, мол, домой пойдешь, будешь приезжать к психологу. А я возражал. Возражал по одной причине: вернись я домой, мне придется вернуться и в университет. И я увижу Катю. Увижу – и что? Как я буду в глаза ей смотреть? Теперь мое письмо казалось ошибкой. Нет, то, что я решил расстаться с Катей и не портить ей нервы, – правильно, но написать это на листочке, закинуть в ящик и просто исчезнуть… Идиотизм. Наверняка ей было очень обидно… И как она теперь на меня посмотрит… Поэтому я сопротивлялся выписке, и психиатр сказал что-то про социальную дезадаптацию. Я был согласен – да, я ужасно дезадаптировался, боюсь высунуться из психушки, а здесь мне очень даже хорошо. Мама приносила задания из универа, я их делал и старался не думать, что выйти все-таки придется. Вязаную тетку звали Аня. Конечно, у нее было и отчество, но оно ей не нравилось, и она настаивала, чтобы все ее называли просто Аней. Ко мне эта Аня почему-то воспылала странными чувствами – решила, что со мной можно дружить. Нет чтобы выбрать кого-то постарше. Наверное, я зря пошел покупать ей клубок и сказал, что ее кружочки для сумочки мне нравятся. На следующий же день она решила научить меня вязать крючком. Пожаловалась, что ее муж не захотел учиться. Я его очень понимал. Собственно, я тоже отказался. Тогда она связала какую-то зеленую фигню, натолкала в нее ваты и заявила, что это робот. Помимо робота, из зеленых ниток она соорудила маленькую черепашку. Черепашка теперь висела у нее на кофте вместо броши, а робота она всучила мне. Потому что «детеныши-мальчики любят роботов». Вероятно, я должен был проникнуться процессом создания такой замечательной вещи из ниток, а у меня никак не получалось. Эта Аня была настолько ясно и зримо неадекватна… Если ей не нравилась еда, она могла достать из кармана конфеты и начать ими швыряться, если у нее было хорошее настроение, она начинала сочинять истории про клубки и рассказывать их налево и направо, могла разрыдаться, если хотела угостить человека яблоком, а тот не брал… Когда я лежал в обычном дурдоме, психи там тоже были еще те, но все они были тихие, потому что буйных глушили лекарствами. Здесь же была частная клиника, поэтому больные свободно передвигались, проявляли какую-то активность, и то, как загадочно они мыслят и ведут себя, очень бросалось в глаза. На их фоне я был неестественно нормальным, хотя сам это отрицал. Понимал, что пора домой, и начинал выискивать в себе странности, чтобы меня оставили. Только странностей не было. Я не видел глюков, не нес бред, не вязал роботов и не считал, что, если проснуться ровно в шесть утра, США нападут на Россию во вторник… Отец ко мне приезжал только два раза. Ему было некогда. Может, он и два раза не собрался бы приехать, но его попросили. Как бы на семейное занятие с психотерапевтом, чтобы объяснить папе, что я нормальный. Или при папе объяснить мне, что я нормальный. Я не понял точно цель. Но в конце последнего такого занятия понял, что выписываться надо. Всю жизнь от Кати прятаться не получится. И сессия не так уж далеко. Надо двигаться дальше… Учиться, потом работать, все как положено. Мне оставили самые легкие таблетки, велели приезжать к психологу каждую неделю и выписали. Узнав, что я уезжаю, Аня заплакала. Ей больше некому было впихивать конфеты и вязать роботов. Ее игрушку пришлось взять с собой, иначе она бы еще больше расстроилась. Я вернулся домой третьего апреля. Переместился в нормальный мир из аномального. И оказался один на один с вопросом: что же я наделал. Все мои тетради мама убрала в стол. И та, из которой я вырвал тот листок, чтобы написать письмо, лежала сверху. Я выбросил эту тетрадь.