– Не моя проблема. – Йестин наконец глядит мне в лицо, и я вижу, что он совсем не рад своей миссии. Подбородок у него квадратный, напряженный, но в глазах стоит боль. Он качает головой: – Слушайте, Дженна, в Пенфаче знают, что вас арестовали за сбитого мальчишку и что вы здесь живете только потому, что я сдал вам коттедж. Для них это все равно, как если бы я сам за рулем сидел. Этим дело не кончится. – Он показывает на граффити (несмотря на все мои усилия, надпись еще читается). – Собачье дерьмо в щель для газет, петарды, бензин – в газетах о таком все время пишут. – Йестин, мне некуда идти, – упрашиваю я, но и этот довод не действует. – Деревенский магазин отказался принимать у меня товар, – буркает он. – Так им, видишь ли, гнусно, что я даю убийце крышу над головой. У меня перехватывает дыхание. – А сегодня утром они отказались обслуживать Глинис. Одно дело я, но когда они взъелись на мою жену… – Всего несколько дней, Йестин, – умоляю я. – Через две недели я предстану перед судом и после этого уже сюда не вернусь. Пожалуйста, разрешите мне остаться до тех пор! Йестин сует руки в карманы и смотрит куда-то в море. Я жду, зная, что больше ничем не могу заставить его передумать. – Две недели, – наконец отвечает он. – Но ни на день больше. И если у вас есть хоть капля здравого смысла, держитесь от деревни подальше. Глава 41 Ты торчала в своей мастерской целыми днями и норовила улизнуть туда и вечером, если я не говорил тебе остаться. Тебе будто было все равно, как напряженно я работаю и как мне хочется немного отдыха и дружеской компании по вечерам, чтобы кто-нибудь поинтересовался моими делами. Ты, как мышь, шмыгала в свой сарай, едва выдавалась возможность. Каким-то образом ты стала довольно известным местным скульпторам – не за твои тошнотворные горшки, а за статуэтки едва восьми дюймов в высоту. Мне они не нравились – искаженные лица и непропорциональные конечности, но, видимо, на рынке существовал спрос на подобные причуды, и ты еле успевала справляться с наплывом заказов. – Я купил диск, сегодня посмотрим, – сказал я, когда в субботу утром ты вошла на кухню заварить кофе. – Ладно. Ты не спросила, какой фильм, а я не знал. Я собирался выйти попозже и выбрать диск. В ожидании, пока закипит чайник, ты прислонилась к столешнице, заложив большие пальцы в карманы джинсов. Волосы у тебя были заправлены за уши, и я разглядел ссадину на щеке. Ты перехватила мой взгляд и выправила пряди, прикрыв щеку. – Хочешь кофе? – спросила ты. – Да, спасибо. – Ты налила воды в две кружки, но насыпала кофе только в одну. – А ты разве не будешь? – Я скверно себя чувствую. – Ты отрезала ломтик лимона и бросила в кружку. – Мне уже несколько дней как-то не очень. – Дорогая, что ж ты не сказала! Присядь. – Я подвинул для тебя стул, но ты покачала головой. – Все нормально, просто немного нездоровится. Завтра пройдет. Я обнял тебя и прижался щекой к твоей щеке: – Бедная малышка, я позабочусь о тебе! Ты тоже меня обняла, и я мягко качал тебя, баюкая, пока ты не отодвинулась. Мне стало крайне неприятно: отчего такое пренебрежение, когда я всего лишь пытаюсь тебя ободрить? Мои челюсти сжались, и в твоих глазах сразу мелькнула настороженность. Я был рад этой опаске – она доказывала, что тебе пока не все равно, что я думаю и делаю, но в то же время во мне усиливалось раздражение. Я протянул руку к твоей голове и услышал, как ты резко вдохнула, дернувшись и зажмурившись. Я остановил руку, едва коснувшись твоего лба, и осторожно снял что-то с твоих волос. – Паучок, – сказал я, разжимая кулак, чтобы тебе показать. – Говорят, это к деньгам. На другой день лучше тебе не стало, и я настоял, чтобы ты отлежалась. Я принес тебе крекеры, чтобы успокоить расстроенный желудок, и читал вслух до тех пор, пока ты не сказала, что у тебя болит голова. Я хотел вызвать доктора, но ты обещала, что в понедельник поедешь в больницу к открытию. Я гладил тебя по волосам, смотрел, как двигаются твои глаза под веками, и гадал, кого ты видишь во сне. В понедельник утром я оставил тебя в постели, положив рядом с твоей противозачаточной таблеткой записку с напоминанием сходить к врачу. Я звонил с работы, но ответа не было, и хотя после этого я звонил каждые полчаса, ты не брала трубку, и мобильный был выключен. От волнения я утратил всякое самообладание и к обеду решил съездить домой и проверить, как ты. Твоя машина стояла у дома, и когда я вставил ключ в замок, то понял, что дверь заперта на два оборота. Ты сидела на диване, опустив голову на руки. – С тобой все в порядке? Я чуть с ума не сошел! Ты подняла голову, но ничего не сказала. – Дженнифер! Я звонил все утро, почему ты не брала трубку? – Я выходила, – произнесла ты и… замолчала, ничего не объяснив. Внутри меня вскипал пузырь гнева. – А тебе не приходило в голову, что я волнуюсь? Я схватил тебя за ворот джемпера и поднял с дивана. Ты закричала, и от этого звука я утратил способность мыслить ясно. Я протащил тебя спиной вперед через всю гостиную и впечатал в стену. Мои пальцы сжали твою шею; я чувствовал, как часто и резко бьется твой пульс по сравнению с моим. – Пожалуйста, не надо! – закричала ты. Медленно, мягко вдавливая пальцы в твое горло, я глядел, как рука сжимается все сильнее, будто она принадлежала кому-то другому. У тебя вырвался полузадушенный стон: – Я беременна! Я опустил руку. – Этого не может быть. – Но это так. – Ты же принимаешь противозачаточные! Заплакав, ты съехала на пол и обхватила колени. Я стоял над тобой, стараясь осмыслить услышанное. Ты беременна. – Должно быть, это вышло в тот раз, когда я болела, – проговорила ты. Я присел на корточки и обнял тебя. Я думал о своем отце, о том, каким холодным и необщительным он всегда был, и в душе поклялся никогда не поступать так с моим собственным ребенком. Я надеялся, что это будет мальчик. Он станет брать с меня пример, мечтать вырасти таким, как я. Я не мог удержать улыбки, против воли раздвигавшей мои губы. Ты опустила руки и поглядела на меня. Тебя трясло, и я погладил тебя по щеке: – У нас будет ребенок! Твои глаза еще были мокры, но напряжение медленно уходило с лица. – Ты не сердишься? – С какой стати мне сердиться? Я был в эйфории. Это все изменит. Я представил тебя беременную, с тугим животом, всецело зависящую от меня, благодарную, когда я массирую тебе стопы или приношу чай. Когда появится ребенок, ты перестанешь работать, и я буду обеспечивать вас обоих. Я точно увидел наше будущее. – Это чудо-ребенок, – сказал я, взяв тебя за плечи. Ты напряглась. – В последнее время у нас не все шло гладко, но теперь все будет иначе. Я о вас позабочусь. – Ты смотрела мне прямо в глаза, и я почувствовал себя виноватым. – Отныне все будет хорошо, – повторил я. – Я так люблю тебя, Дженнифер. Новые слезы брызнули у тебя из глаз и потекли по щекам. – Я тоже люблю тебя. Я хотел извиниться за все, что я тебе причинил, за каждый раз, когда делал тебе больно, но слова застряли в горле. – Никому не говори, – вырвалось у меня вместо этого. – О чем? – О наших ссорах. Обещай, что никому не скажешь. Я по-прежнему держал тебя за плечи и вновь почувствовал, как твоя плоть окружает мои пальцы. Глаза у тебя стали испуганными. – Никогда, – выдохнула ты. – Ни одной живой душе. Я улыбнулся. – А теперь перестань плакать, это вредно для ребенка. – Я встал и протянул руку, чтобы помочь тебе подняться на ноги. – Тебя тошнит? Ты кивнула. – Ляг на диван, я принесу одеяло. Ты возражала, но я отвел тебя на диван и помог лечь. Ты носила моего сына, и я намерен был позаботиться о вас обоих.