Мун поправил букет. Цветы привезли в огромной емкости ручной работы, обитой белым атласом. Ткань приятно мерцала, к ней хотелось прикоснуться, но художник сдержался. Он выключил верхний свет и оставил пару бра. Гостиная тут же изменилась, превратившись из просторной и светлой в камерную и уютную, даже немного мистическую. Где-то наверху нянечка пела дочери колыбельную. От этого пения становилось легче. Мун чувствовал, что он не один в большом двухэтажном доме. Сквозь тьму он рассматривал комнату, думая о том, что было бы неплохо обновить и без того безупречную белую краску на стенах. Расставить акценты. Но зачем ему делать ремонт, если Тео так и не примет его предложения? Если она откажет, он сменит дом. А может, и город. Резкий гудок подъехавшего автомобиля заставил художника вздрогнуть от неожиданности. Он выронил карандаш, который успел взять в руку, и вышел на порог. Желтое такси остановилось. Водитель уже обегал машину со стороны капота, чтобы открыть дверь пассажирке. Тонкая нога Теодоры в черной лаковой туфельке аккуратно встала на выложенную крупной плиткой дорожку. Водитель достал небольшую сумку из темно-синей кожи и чуть ли не бегом отнес ее к порогу, тушуясь под взглядом хозяина дома. Мисс Рихтер улыбнулась при виде Муна. Он почувствовал, что Арктика в груди начинает таять. Наконец-то она здесь. – Сэм. Я думала, ты будешь спать. – Я не смог уснуть, дорогая, – проговорил он, спускаясь со ступенек и заключая ее в объятия. Теодора отстранилась, заглянув ему в глаза. Даже на каблуках она существенно уступала художнику в росте. И это было так… мило. Обычно Мун выбирал женщин модельной внешности, высоких и статных. Но с Теодорой его привычные сценарии поведения изменились. Впервые в жизни он влюбился не в то, как внешность женщины сочеталась с ним самим, не в идеальную картинку, которую можно было перенести на холст, а в то ощущение, которое затапливало его с ног до головы в моменты, когда мисс Рихтер была рядом. Он смотрел на нее, впитывал ее чужую красоту, но каждой клеточкой ощущал, как ему комфортно рядом с ней. Несмотря ни на что. Сэм расплатился с водителем, взял сумку женщины и открыл перед ней дверь, пропуская вперед. В фойе Теодора сняла легкий, почти невесомый плащ, повесила его на вешалку. Сэм поставил сумку и, взяв мисс Рихтер за руку, потащил за собой. Привел к букету и остановился, не зная, что сказать. Надо было зажечь свечи! Он идиот. Дожил до седин, а забывает про такую мелочь, как свечи. Женщины любят свечи. И розы. И его. Его чертовски любят женщины. Но только не одна конкретная, которая жила с ним уже много месяцев, но он до сих пор ее не понимал. Между ними крепла незримая стена, и он боялся ее даже больше, чем предположения, что Рафаэль – это он сам. – Они прекрасны, – проговорила Теодора, улыбаясь. Ее щеки заалели от удовольствия. Она подошла к Сэму и целомудренно поцеловала его в щеку. Мун удержался от того, чтобы прижать ее к себе, и лишь улыбнулся, глядя ей в глаза. – Тебя очень долго не было, – жалобно сообщил он. Рядом с ней он чувствовал себя двадцатилетним мальчишкой. Психоаналитик говорила, что Теодора слишком юна, чтобы понять его, но в моменты, когда она была рядом, Сэму казалось, что это он слишком юн рядом с ней. В каждом ее движении, в каждом взгляде сквозила почти вековечная мудрость. Он, всегда тонко чувствующий людей и любые отклонения от привычного и нормального, порой не верил, что эта женщина – человек. Человек не может быть настолько совершенным, настолько контрастным. Мисс Рихтер сочетала в себе то, что нельзя было сочетать. И в этом жила изрядная доля безумия. Она молода и богата. Успешна и одинока до начала романа с Сэмом. Она не стремилась стать его женой, хотя любая другая на ее месте продала бы душу за саму возможность. Она была холодна и жестока в работе и в разговорах вне дома, но дома превращалась в милую и нежную, заботливую и слабую женщину. А в постели она сводила его с ума. Многоопытный мужчина, он никогда и ни с кем не испытывал и сотой доли подобного. Она вынимала его душу. Наверное, ему действительно стоит завязывать с выпивкой. Ведь, глядя на нее сейчас, он был готов поверить в то, что перед ним стоит замаскированный демон. Или ангел. Тео опустила лицо к цветам и замерла на несколько секунд. Тяжелые пряди рассыпались по хрупким плечам и спине, когда она вытащила из прически шпильки. Мун не выдержал. Он шагнул к ней, встал за ее спиной и опустил руки на плечи женщины, касаясь пальцами ключиц. Теодора не пошевелилась, но он почувствовал, как расслабляется ее тело. Голова кружилась от выпитого, от переживаний, но художник упорно стоял рядом с ней, собираясь с силами. Он чувствовал странную робость. Было мучительно сложно развернуть ее к себе и поцеловать так, как он мечтал. Сложно. Почти что страшно. Но она ему помогла. Тео сбросила мужские руки с плеч и положила ладони ему на грудь. Приподнялась, потянулась к губам и медленно поцеловала. Почувствовав вкус ее губ, Сэм мгновенно забыл и про робость, и про усталость, и про Рафаэля, и про алкоголь. Сознание отключилось. Он снова потеряет часы. И в этот раз будет помнить меньше обычного. * * * Несколько часов спустя Самуэль лежал в своей постели, глядя в потолок. Он проснулся от мучительной жажды, но так и не рискнул встать: Теодора спала, доверчиво положив голову ему на плечо. Ее волосы разметались по подушке, лицо было спокойно и безмятежно. Тонкая рука покоилась на его груди, чуть сжав кожу, левая нога переброшена через его талию. Это было так непосредственно и так легко, что Муну страшно не хотелось ее тревожить и разбивать очарование. Как всегда, он плохо помнил, что они делали, но в теле царило такое блаженство, что воображение быстро дорисовало провалы. Он и правда отключался рядом с ней. Но беспокоиться ни о чем, когда он просыпался в ее объятиях. Что он мог сделать плохого? Художник машинально перебирал темные волосы женщины левой рукой, рассматривая белоснежную лепнину потолка. Он знал, что до рассвета еще как минимум час. Знал, что не уснет, даже если попытается. Понимал, что ему нужна медицинская помощь, но не был готов к тому, чтобы за ней обратиться. Во снах он снова становился Рафаэлем, эти видения начинали преследовать его наяву. Но сейчас, рядом с Тео, он не думал о смертях. Сейчас ему было стыдно за измены. А подобного он не испытывал никогда. Сэм считал, что мужчина имеет право на беспорядочные сексуальные связи. Теодора ни разу не высказала свое мнение по этому поводу, ни разу его не упрекнула, хотя, он уверен, все знала. Сэм смежил глаза. Жажда подождет. Все подождут. Ему просто хочется побыть рядом с ней. А потом он поговорит с Аделией еще раз. И если продолжит терять часы или случится что-нибудь еще, обратится к Хоулу. * * * Утро следующего дня Когда Самуэль увидел, что ему звонит детектив Аксель Грин, он почувствовал такой ужас, что пересохло во рту. Художник стоял у себя на кухне и варил кофе Теодоре, которая решила отлежаться после долгой дороги и насыщенной ночи, мурчал какую-то песенку под нос и совершенно забыл про то, с чем ему пришлось столкнуться во время ее отсутствия. Телефон Грина он записал на всякий случай, но не ждал, что тот позвонит. К нему мог заявиться стажер Логан или на крайний случай Артур Тресс, с которым они хотя бы были знакомы. Но Грин… Детектив произвел на художника неизгладимое впечатление за время их короткой беседы в участке. Вопреки всему Мун ее помнил прекрасно. И сейчас звонок мог означать что угодно. После того как алиби художника не подтвердилось, а потом он нашел серьезные расхождения между тем, что помнил, и, например, журналом посещений доктора Ковальской, он боялся таких звонков. Боялся сильнее официального визита и полицейских проблесковых маячков на подъезде к своему дому. Он налил себе стакан воды, залпом выпил и ответил на звонок. – Самуэль Мун, слушаю. – Это Грин, – ожила трубка. – Мне нужно с вами поговорить. – Мне нужно явиться в участок? – тихо спросил Мун, готовясь к худшему. – Нет. Я недалеко от вашего дома. Можно заехать? Мун оглянулся. На кухне появилась нянечка. Она выглядела заспанной. София еще спала, и Марианна, скорее всего, вылезла в поисках кофе. Увидев художника, она ретировалась, не желая ему мешать. В воспаленном воображении Муна она осталась белкой с черной шерстью и внимательными фиалковыми глазами, которая высунула мордочку из овального дупла на дереве со странной темно-синей корой, отливающей металлом. – Да, конечно, – упавшим голосом сообщил он. – Но я не один. – Я ненадолго. – Да, детектив, я буду рад. Приезжайте. Грин отключился, а Мун замер, глядя в потолок. Кофе сварился. Аромат должен был вдохновить его, пробудить, но вместо этого художник испытал что-то слишком похожее на отчаяние. Его жизнь рушилась. Он открыл дверцу бара, достал оттуда коньяк и перелил кофе в большую кружку, разбавив его алкоголем. Горячий напиток обжег. Мун закашлялся, но сделал еще глоток. Жар от алкоголя, разгоняемый кофе, привел в чувство. В ожидании детектива он может немножко поработать. 4. Аксель Грин 17 июня 2001 года Детектив Грин остановил мотоцикл у ворот перед домом Самуэля Муна и замер в ожидании. Несколько секунд спустя массивные створки дрогнули и разъехались, пропуская его внутрь. Аксель оставил мотоцикл на парковочном месте, повесил шлем на руль, провел рукой по волосам, взбивая их, и направился к дому. Он двигался со спокойной грацией военного, который пережил настоящий ад в самых горячих точках. Темно-синие глаза скользнули по небольшому, но изящно оформленному участку, по «Порше 911» художника, остановились на черном «Ауди», который точно не был зарегистрирован на Муна. Предположил, что это машина Теодоры Рихтер. С Теодорой Грин не был знаком, но Тресс и Логан в один голос заявили, что с ней что-то не так, и Акселю было интересно убедиться в этом самостоятельно. Марк Карлин, который пересекался с ней на городских приемах, сказал, что она просто успешная и занятая женщина, чьи интересы отличны от «хочу выйти замуж и рожать детей», что она холодна и весьма замкнута, но ничего такого, чтобы привлечь внимание полиции. Грин на ходу закатал рукава белой рубашки до локтей и поднялся к двери. Та открылась до того, как он позвонил. На пороге стояла молодая женщина с белозубой улыбкой и смеющимися глазами. Нянечка, Марианна. Она улыбнулась. – Проходите. Мистер Мун вас ждет. Аксель кивнул и прошел в дом. Первое, на что он обратил внимание, было просторное фойе с белыми стенами. Он видел такие уже дважды за последний месяц, и неприятная ассоциация резанула. Но здесь не было крови и грустных лиц. Благополучная семья с высоким достатком. Марианна испарилась. Грин остался один и почти растерялся, когда услышал голос художника: – Направо, господин детектив, я в гостиной. Кофе? – Если можно, стакан воды, – откликнулся Аксель, входя в помещение. Гостиная совмещалась с кухней, была такой же просторной и светлой, как и весь дом. Мун стоял у стола и варил кофе. После ответа детектива он достал с верхней полки чистый прозрачный бокал, налил туда воды и протянул гостю. Аксель сделал глоток и опустился на стул у обеденного стола. – Пару минут, я закончу, – проговорил художник. – Обычно ко мне приезжают ваши лакеи, детектив Грин. С вами мы разговаривали лишь единожды. Что-то случилось? – Да, у нас появилась зацепка и снова понадобилась ваша консультация. – Консультация или показания? – Это зависит от того, что вы сможете рассказать, мистер Мун. Художник налил себе эспрессо и сел напротив Грина. Его серо-зеленые глаза остановились на лице детектива, который обратил внимание на расширенные зрачки. Если обычно Мун напивался до беспамятства, то сейчас, похоже, был под кайфом. Отличное начало беседы. – Вам я говорю больше, чем своей невесте. – И это правильная позиция. Вы точно сможете сейчас поговорить? Я вижу, вы… – Я в порядке, – оборвал Мун. – Тео вернулась из командировки, и мне нужно было немного расслабиться, вот и все. Ничего тяжелого или запрещенного. – Ладно. Грин откинулся на спинку кресла с обманчиво спокойным выражением лица. Он буквально прочувствовал фразу «женщина вернулась – нужно было расслабиться». Сам он весь этот месяц прожил будто на иголках. Роман с Энн развивался стихийно, и Грин не успевал за ним. Он старался об этом не думать, но если просыпался рядом с ней, чувствовал себя обманутым. Интуиция о чем-то вопила, но впервые за всю жизнь Аксель не мог определить, что именно она хочет ему сказать. Что эта женщина не для него? Определенно, она не для него. Они из разных миров, он прошел через ад, а Энн рассказывала про благополучное детство, милую баварскую семью, обучение и страсть к кофе. Но она ничего не сказала ему про стажировку у Ковальской, и детектив страшно удивился, когда приехал к Аделии на разговор и встретил там женщину, с которой расстался только утром. Он ничего о ней не знал. Аксель снова посмотрел в глаза художника, чтобы отвлечься. Мысли об Энн лишали его способности рассуждать здраво. Он начинал думать о том, что хочет скорее бросить все и заключить ее в объятия. Будто ему снова пятнадцать и он только что узнал, что такое секс. – О чем вы хотели поговорить, детектив? – спокойно спросил Мун. Он пил свой кофе, сверкая глазами. – Вы учились в Венской академии художеств? Брови художника поползли вверх. Сэм ошарашенно опустил чашку на стол, но взял себя в руки и улыбнулся. – Да, я учился в Вене. Это были чудесные несколько лет. Знаете ли, Академия художеств берет не всех, но ты полностью свободен. Ты ходишь на занятия тогда, когда хочешь, берешь только те предметы, которые хочешь. Мы все – все, кто учился там, – шли к конкретному преподавателю, конкретному гению конкретного направления. Я выбрал того, кто наиболее отвечал моим представлениям о прекрасном. – И им оказался профессор Штерн? Серо-зеленые глаза художника остановились на лице Акселя, и тот впервые подумал, что сумасшествие этого человека слишком близко и явно, чтобы полностью исключать невозможный сценарий. При упоминании фамилии профессора Мун изменился в лице. Он стал одновременно холодным и мечтательным. Его глаза потемнели, зрачки чуть сузились вопреки наркотическому опьянению, губы сжались. Он будто пережил заново что-то ужасное. Или прекрасное. Воспоминания молодости. – Штерн – гений, – наконец проговорил художник. – Я не встречал таких людей ни до, ни после. Он живет вне времени и реальности. Он видит миры во снах, а потом изображает их с поразительной точностью. Он рассказывает истории, в которые невозможно поверить, но ты смотришь на его картины и понимаешь: он действительно это переживал. Я влюбился в его творчество случайно. Увидел небольшую работу на выставке в Треверберге. Тогда впервые в нашем городе показали мистические картины. Штерн выставил портрет демоницы. Ужасно-прекрасной женщины с синими глазами, тонкой кожей и белым лицом. Ее пальцы до третьей фаланги были обагрены кровью, губы приоткрылись, обнажая зубы, а в глазах застыло обещание. Картина называлась «Лилит», и я подумал лишь о том, что готов отдать жизнь за то, чтобы когда-нибудь научиться так рисовать. Тогда у меня не было денег, чтобы купить картину. Я приходил на выставку каждый день, чтобы на нее насмотреться. Меня поражали тончайшие мазки, уникальная игра света и тени. Но больше другого я смотрел в глаза. Знаете, у Теодоры иногда бывает ровно такой же взгляд… – И вы решили поступить в Вену? – мягко спросил детектив, игнорируя пассаж про мисс Рихтер. – Да. Я узнал, что Штерн преподает, заработал денег на билет и приехал к нему. Академия меня приняла и выделила общежитие. А уже через полгода я продал свою первую картину. К концу обучения у меня было достаточно денег, чтобы купить этот дом и начать строить для других. – Как профессор вел занятия?