Мун удивленно развел руками. – А он их не вел. На всех занятиях он просто рисовал вместе с нами. Иногда ходил по рядам, поправлял огрехи на наших картинах. Лично он практически ни с кем не общался. Поймите, он не теоретик. Теорию преподавали другие, и мало кто из нас ходил на нее первые пару лет обучения. Штерн показывал, как работать. Он вдохновлял своим примером. И лучшие работы он выставлял наравне со своими. Именно с его подачи продались мои картины. И ему я благодарен за легкий старт. – Точно ли легкий? – задал новый вопрос Аксель, чуть наклонив голову. Художник помолчал, изучая его лицо. – У меня легче многих, поверьте, детектив. – Поясните? Сэм встал, подошел к плите и обернулся. Его волнение пульсировало в воздухе, но сложно было сказать, с чем именно оно связано. Художник выглядел озадаченным. – Он помог мне продать первую картину. И вторую. А в выпускной работе третьего года дал совет, который превратил ее в шедевр. Она ушла за полмиллиона долларов, что казалось нереальным в то время. Даже сейчас эта сумма весома, если говорить о проходных работах. – Он стал вашим… директором? – Нет. Он помогал своим ученикам. Не только мне. – Хорошо. Можете что-то добавить про профессора? – Он мрачный тип. И он гений. – А в чем заключается его гениальность? Аксель положил ладони на стол, не скрещивая их, и подался вперед. Его лицо было приветливым, взгляд – спокойным, поза – открытой, но Сэм, казалось, сжался. Художник вернулся к столу, сел, поправил рукава рубашки и наконец снова взглянул на детектива. Его глаза стали прозрачными, кристально чистыми и определенно честными. Впечатление портили лишь расширенные зрачки. – Вы не художник и далеки от живописи, детектив Грин. Я не смогу объяснить вам, в чем именно заключается его гениальность помимо того, что уже сказал. Этого человека окружает аура творчества, темная, мощная, всепоглощающая. И он подбирает себе в ученики тех, кто способен существовать с ним в одном пространстве. Нужно уметь отключаться от реальности и ловить высшие или низшие, как хотите, слои времени, чтобы увидеть то самое мгновение, которое отразишь на холсте. Гениальна не просто его техника – техникой в наше время сложно кого-то удивить. Гениально то, что он рисует. Вы попадаете в другой мир. И вам кажется, что этот мир совсем рядом, он уже проник в реальность и уже смешался с твоей жизнью. На его картинах свет и тень. Реальность и то, что лежит за ней. И это не кошмары. Это просто альтернатива, которую мало кто из нас осмысленно допускает, но которую внутри себя признают все. – То есть вас поразила не техника. Вы пошли учиться к нему не ради передачи мастерства. Вас поразил его мир? – тихо спросил Аксель. – Да, детектив. Я был юн и неопытен. И вряд ли состоялся бы как художник. Но я влюбился в его мир и захотел создать свой. Вы же знаете, что мои картины объединены в серии по мирам? – Слышал об этом, но не вдавался в подробности. Художник поджал губы, но решил тему не развивать. – Может быть, когда-нибудь я вам про это расскажу. Мы создаем такие же сложные вещи, как писатели. Аксель медленно кивнул. – Скажите, мистер Мун, а присутствовала ли жестокость в его картинах? – Наш мир очень жесток, – неопределенно ответил Мун. – Но в его картинах я видел скорее жесткость и честность. – А ангелов вы там видели? Тяжелая тишина повисла в гостиной. Глаза Сэма остекленели, он замер, провалившись в свой личный кошмар. Детектив ждал ответа, не осознавая, что время остановилось, а пауза длится всего несколько секунд. – Ангелов? – переспросил Мун. – Их рисовали все ученики. Они входили в обязательную программу. Третий год обучения. Ангелы и демоны. – И кого рисовали вы? – И тех и других. Именно эта картина принесла мне полмиллиона долларов. – В ключе последних событий можете что-то добавить? Сэм покачал головой и вдруг устремил взгляд куда-то в сторону. Аксель проследил за ним и удивленно замер. Миниатюрная женщина с иссиня-черными волнистыми волосами, одетая в аккуратный домашний костюм, спустилась со второго этажа и пошла в их направлении. Когда она ступила в круг света, детектив почувствовал, как останавливается, а потом снова начинает биться сердце. Она действительно походила на существо из другого мира. Глаза, которые при таком освещении казались черными, тускло блестели, волосы оттеняли лицо, подчеркивая его благородную бледность. На чувственных аккуратных губах застыла вежливая улыбка. Лицо породистое, лощеное и холодное. А во взгляде просто Арктика. На короткое мгновение их взгляды встретились, и он потерялся в этой синеве. Душу раскололо странное чувство узнавания, которое тут же уступило место восхищению, а оно в свою очередь чему-то, отчаянно напоминающему робость. Но Грин медленно расправил плечи, почувствовал, как напряглись мышцы спины, и улыбнулся. Теодора Рихтер, Аксель узнал ее по фото в газетах, прислонилась плечом к стене и замерла. Улыбка стала приветливее. – Я пришла на запах кофе. Извините, если помешала. – Милая, прости. Кофе я сварил, но забыл тебе передать. Мун вскочил с места и налил напиток в маленькую чашечку. Добавил туда сливок и развернулся к Теодоре с кофейной парой в руке. Она подошла, приняла ее и снова посмотрела на Грина, будто спрашивая о чем-то. Тот молчал. – Представишь нас, дорогой? – тихо спросила она, не сводя с детектива глаз. Она вышла на свет, и Аксель смог рассмотреть всю бездонную синеву ее взгляда. Почти такой же оттенок, как у него самого. Редкий и благородный синий сапфир. – Это детектив Аксель Грин, он расследует… много сложных дел. Детектив, это Теодора Рихтер. Моя… моя невеста. Мисс Рихтер слегка поморщилась, но через мгновение выражение спокойного безразличия вернулось на ее лицо. – В наш дом часто приходят полицейские. Скажите честно, детектив Грин, мне стоит начать волноваться? – Наша жизнь лишена покоя, мисс Рихтер, – учтиво проговорил Аксель, с трудом обретая дар речи. – Волноваться можно всегда. Но насколько мне известно, мистер Мун не сделал ничего предосудительного. – Я слышала о деле, которое мучает полицию. Это ужасно. – Мы предпринимаем все что можем. Пока просим вас быть осторожнее. Убийства прекратились, но это еще ничего не значит. Теодора кивнула: – Я понимаю, детектив. Прошу прощения, что помешала вам. Мне стоит вернуться наверх. Спасибо за кофе. Она развернулась и все той же спокойной походкой направилась к лестнице. Дождавшись, пока мисс Рихтер скроется на втором этаже, художник выдал: – Будь я проклят, если не уломаю эту женщину выйти за меня замуж! 5. Аксель Грин 2 ноября 1993 года Грина нельзя было отнести к людям, способным на рефлексию в любом ее проявлении. В армии Аксель исполнял приказы, не задавая вопросов, как любой хороший солдат на этой планете. Страх смерти был ему незнаком, осторожность быстро сменилась повышенным вниманием к деталям и любым отклонениям от нормы. Он обладал феноменальной способностью обходить ловушки, просчитывал тактику врага, ориентироваться на поле боя. Оказавшись «на гражданке», Грин почувствовал себя так, будто его выбросили из самолета без парашюта. Все было чужим и незнакомым. Он потерялся в состоянии свободного падения с первых мгновений. Сначала Сара прямо на вокзале заявила, что вышла замуж, родила ребенка и живет с новой семьей. С надменным видом она проговорила, что квартирантов выгнала и он может жить в ее квартире, вот ключи. Конечно же, молодой офицер ключей не взял. Он поблагодарил женщину, которая так и не смогла стать ему матерью, поздравил с тем, что она наконец нашла свою семью, и ушел. Снял номер в отеле и всю ночь смотрел в небо, борясь с отчаянным желанием позвонить своему начальнику в армии и попроситься обратно. Его списали из-за серьезного ранения с пометкой, что он сможет вернуться после восстановления. Он был готов даже снова стать рядовым! Но что-то внутри заставило не принимать поспешных решений. Город стал чужим, но у Акселя никогда не было родного дома. К утру он понял, что делать, и в этот же день подал документы в полицейскую академию, которая выделила ему комнату в общежитии. Он отдал армии почти восемь лет. Трижды оказался на грани жизни и смерти. Спас миллионы, уничтожив ряд особо опасных целей. Он прошел через ад. И по возвращении оказался перед лицом смертельного, отчаянного одиночества. Он давал себе обещание не привязываться к Саре, не ждать от нее того, что следует ожидать от родителей, но, столкнувшись с новыми обстоятельствами, чуть не сломался. С головой ушел в учебу, устроился в управление стажером, занялся бумажной работой. А потом случилось непоправимое. Второе ноября 1993 года Грин помнил так же отчетливо, как свое имя. Этот день перечеркнул все, окончательно расставив все точки над «i». В пятницу второго ноября двадцатипятилетний Аксель Грин, как обычно, отсидел четыре лекции в академии, а потом отправился в управление. Ему нужно было систематизировать и описать улики по бытовому убийству, которое произошло за пару дней до этого. Допрашивать свидетелей и принимать непосредственное участие в следствии ему не позволяли, но впервые допустили до улик. Он чувствовал себя почти счастливым и буквально бежал на работу, не обращая внимания на пронзительный моросящий дождь. После песчаных бурь влага неизменно поднимала ему настроение. Он почти не мерз, не обращал внимания на дискомфорт и думал только о том, чем сейчас займется. И все же ухо уловило обрывки интересных фраз, и он остановился у курилки. Там стояли несколько человек. Аксель узнал Артура Тресса, криминалиста, Этьена Боннара из убойного, Дэниела Астера, опытного следователя, который Грину почему-то не нравился. – Еще один труп, – тяжело повторил Боннар, кивнув стажеру, который остановился и достал сигареты. – Слишком быстро. Вчера. Сегодня. – Улик нет, – проговорил Дэниел. – Рисунок тот же. Тело на дереве, дерево в красивом месте, рядом сложена композиция из цветов. Ребенка расчесали, поправили на нем одежду. Эта сволочь просто издевается. – Почему он изменил себе, почему два убийства подряд? – произнес Тресс. – Это нелогично. – Он не просто так выбирает дни, – продолжил Боннар. Аксель закурил. Шестое чувство заставляло его оставаться здесь, среди опытных, еще не принявших его в свои ряды специалистов, которые обсуждали текущее дело. Душитель, как его быстро прозвали, появился три года назад, Аксель еще находился в армии. Он узнал о нем, когда вернулся. Сначала никто не придал значение одиночным смертям детей. В Треверберге часто гибли люди, в том числе и дети, в том числе без особых причин или мотивов. И повешенные мальчики и девочки, хоть и привели в ужас общественность, полицию оставили равнодушной. Равнодушие исчезло уже к концу 1991 года, когда следствие насчитало пять трупов. К текущему моменту их стало десять, судя по всему. Убийца выбирал детей от трех до десяти лет, отводил их к красивому дереву в красивом месте, как выразился Дэниел Астер, и вешал. Вешал всегда на веревке. Ни отпечатков, ни частиц кожи или крови, ни сопротивления. Дети доверяли убийце. Это единственное, что смогли установить криминалисты. Грин не обладал достаточными деталями, чтобы понять, где именно забуксовало следствие, не имел права попросить включить его в команду и теперь слушал, затаив дыхание. Мужчины поглядывали на него, но не прогоняли. Но они казались потрясенными. – Они всегда не просто так выбирают дни. Но подготовить сразу два безупречных убийства за два дня – сложно, – продолжил Боннар. – А чем еще заняться убийце? Может, он готовился весь год. И тут повезло, и оба ребенка оказались в доступе. – Астер вздохнул и провел рукой по темным волосам. – Жаль Дерека. Отличный мужик. Он не переживет смерти сына. Аксель почувствовал, как остановилось сердце. – П-п-простите, – пробормотал он. – Детектив Астер, вы сказали, отца жертвы зовут Дерек? – Дерек Смол. Директор… Ох, Грин. Ты не в курсе? Аксель отступил на шаг назад. – Не в курсе чего? Капитан? – Он посмотрел на Боннара. Тот выглядел страшно испуганным. – Тебе стоит поехать домой, стажер. Убит твой брат. Единственное из того дня, что Грин не запомнил, – как он добрался до дома Сары. Он обнаружил себя на ее пороге в мокрой насквозь одежде. Он звонил и звонил в дверь, пока она не открылась. Сара, пошатываясь, стояла у входа. Ее накачали седативным, взгляд с трудом фокусировался. Женщина смотрела на приемного сына невидящим взглядом. Он уронил сумку, шагнул через порог и прижал ее к себе. Сара расплакалась. Они ни о чем не говорили, впервые за полгода находясь рядом друг с другом. Грин, кажется, плакал. По меньшей мере, губы щипало от соли, а в голове царил непроглядный туман. Но не тот кровавый, который застилал все в момент убийства врага. А густой и вязкий, наркотический туман острого сострадания, чужой боли, которая внезапно затопила молодого полицейского, вытеснив все остальное. Он гладил приемную мать по волосам, прижимая к себе, пока не почувствовал, как она слабеет в его объятиях. Отнес ее на диван. Притащил из кухни стакан воды и заставил выпить. Сара села. Она смотрела на него тяжелым взглядом человека, который потерял смысл жизни и самого себя. Горе состарило ее. Из нее будто выбили все силы, даже мысли. – Где Дерек? – тихо спросил Аксель.