Маленькая квартира с темно-синими шторами на грязных окнах в старых деревянных рамах. Аксель стоит в дверном проеме своей крохотной детской, куда переехал из детдома, и смотрит в сторону кухни, совмещенной с комнатой Сары. На фоне темного ночного окна он видит черный силуэт женщины, которой когда-то был благодарен и которую любил, а потом потерял ее доверие. Женщина смотрит на улицу. Она дергает за ручку рамы, и окно распахивается, впуская в квартиру морозный воздух. Залетает несколько снежинок. Одна падает ему на руку, обжигая холодом и тут же исчезая. Он не решается стереть образовавшуюся каплю с горячей кожи. Скоро она высохнет сама. Он смотрит на женщину, которая уже стоит одной ногой на подоконнике. Он должен подойти к ней, остановить. Должен что-то сделать. Женщина не оборачивается, делает шаг вперед и летит в темноту. Аксель наконец срывается с места. Он оказывается у окна через мгновение, прыгает на него, смотрит вниз и замирает от ужаса. Он видит синее опухшее лицо с впалыми щеками. Женщина держится синими руками за кирпичи и смотрит ему в глаза. – Ты предал меня, Аксель Грин. Искупи свою вину. Поймай убийцу. Сара расслабляет пальцы и позволяет гравитации увлечь ее вниз. В темноте ночи Аксель не видит, как она достигает дна. Он вообще не уверен, что здесь есть земля. Он делает шаг вперед, но останавливается, чувствуя, что кто-то тянет его за рукав. * * * Вздрогнув, детектив проснулся. Комнату заливал тусклый свет. Он не сразу понял, где находится. Деревянная кровать с тонким матрасом, какие-то странные украшения на стенах. Пахнет эфирными маслами. Спальня Энн. Но самой девушки нет. Аксель медленно сел на постели и потер ладонями виски, отгоняя видение. Сара повесилась потому, что увидела сообщение в газете о возвращении Душителя. И теперь пришла к нему во сне, чтобы заставить действовать. Это просто дурацкий мираж, после которого остаются головная боль и горечь разочарования. Детектив протянул руку, чтобы включить свет, и случайно сбил с тумбочки фото Энн в мягкой кожаной обложке. Обложка отлетела в сторону, и на ковер выпала открытка. Свет зажегся. Аксель поднял фотографию, открытку, намереваясь вернуть их на свое место, но замер, изумленный. Он держал в руках выцветшую от времени картинку со знакомым рисунком, на которой был запечатлен рождественский вечер. Подарки, дети, Христос. Перевернув картонку, Аксель увидел печать детского дома Треверберга. Такие открытки дарили каждый год всем сиротам. Каждый год свой рисунок. На печати стояла дата: 1989 год. * * * РАФАЭЛЬ Тот, кого в полиции прозвали Рафаэлем, наблюдал за потоками людей. Видел кафешки напротив, многочисленные столики, бокалы, в которых искрился свет ламп, видел, как посетители заходят в огромный бизнес-центр. Он и сам приходил туда. На первом этаже там находилась маленькая кофейня, в которой варили исключительного качества кофе. А дважды в месяц ему нужно было подниматься на один из верхних этажей, чтобы встретиться с психотерапевтом, к которому он ходил уже несколько лет. Он следил за тем, как толпы людей следуют по священным ступенькам Центрального дома художников, чтобы прикоснуться к искусству. Именно здесь он увидел Ангела, которого так безнадежно испортил глупой ошибкой с крыльями и отвратительным фоном. Он идиот, раз не смог сразу правильно пришить крыло. И вдвойне идиот, что испоганил простейшую технику нанесения мазков. Рисовать облака нужно легкой рукой. А он был возбужден. Его слишком будоражил сам процесс. «Процесс – иллюзия, если ты не стремишься к концу, – сказала тогда сестра, сверкая глазами. Она пила кофе из большой кружки, пока он рассказывал, что наконец создал что-то совершенное. – Ты сделал картину, но она стала фальшивкой, потому что ты работал плохо. Ты должен повторять до тех пор, пока твоя картина не станет совершенством». Единственным совершенством, которое ему послала судьба, была сестра. Рафаэль искал ее в прохожих, в своих работах, в природе, в каждом прожитом дне, но не находил. Она была идеальна и превосходила его во всем. А он лишь пытался нарисовать такую картину, чтобы пережитое ею горе распалось и исчезло. Он приносил ей эскизы будущих работ. Десятки эскизов на обрывках шершавых альбомных листов из плотной бумаги. Он в точности зарисовал картину, учел ошибки. Она разозлилась, а он сошел с ума от осознания собственной никчемности. Тогда нужно было действовать быстро. Ощущение плохо сделанной работы уничтожало его изнутри. Он курил больше, чем обычно. Он мог думать только о том, что срочно должен исправить ошибки. И тогда он увидел его. Второго ангела. Он был с женщиной-фотографом, которая приехала ради репортажа в новый корпус Центрального дома художников, где выставлялись современные творцы. Ангел покорно сидел на скамье и наблюдал за ловкими действиями матери. Он поймал заинтересованный взгляд Рафаэля, и тот понял, что вот он, шанс. Шанс все исправить. С совершенной куклой. Эта кукла подходила под его замысел еще больше, чем предыдущая. Он решился быстро. Он знал эту женщину-фотографа, знал, где она живет. И прекрасно знал, как действовать. И вот теперь прошло уже столько времени, а он до сих пор чувствовал потрясающее ощущение наполненности. Даже самый грязный секс не приносил столько удовлетворения. И так долго. Его прозвали Рафаэлем. Как величайшего художника эпохи Возрождения. Они признали его. Признали, хотя не признала она. Счастье поглощало его, искажая восприятие. День вспыхнул нестерпимо яркими красками. Ему пришлось прикрыть глаза, на которых выступили слезы. Они признали его. Он помнил тот день, когда взял в руки газету, нашел статью про себя, написанную гениальным журналистом Ангелой Сарс, и его мир изменился от осознания, что он теперь – Рафаэль. Его картины войдут в историю города. Дьявол. Его картины несовершенны! Он должен стараться лучше. Стараться больше. Счастье испарилось, уступив место горечи разочарования и острой боли от осознания, что он только в начале пути. Его рука должна быть легкой, а разум чистым! Он должен работать с куклами, как работает с любым материалом. Черт возьми, он должен переписать картину. И на этот раз сделать все хорошо. Рафаэль уставал от корректировок, но пример, стоявший перед внутренним взором, не давал покоя. Он поднял планку слишком высоко. Но у него нет права на ошибку, нет права отступить. Он уже сделал больше, чем любой из современных художников. Он сделает еще больше. Донесет свое послание, создаст совершенную картину. Рафаэль потушил сигарету. Он хотел вернуться на работу, но замер, пораженный в самое сердце. Он снова увидел Ангела. Эта кукла была девочкой. Она ловко скакала по ступенькам, держа за руку какого-то мужчину. Рафаэль поздоровался с мужчиной. Тот ответил с улыбкой, спросил, как дела. Глупый треп. Рафаэль реагировал на светские фразы, улыбался, даже смотрел собеседнику в глаза, но шестым позвонком чувствовал, что должен создать новую картину. «Я снова нарисую ангела». 9. Самуэль Мун 25 июня 2001 года Треверберг Кристианна поднесла мундштук к накрашенным помадой цвета свежей крови губам, сделала затяжку и выдохнула дым, запрокинув голову. Она собрала волосы в строгую прическу, выбрала платье-футляр и выглядела так, будто только что сошла с красной дорожки. Когда она позвонила ему сегодня утром, Самуэль честно работал. Он готовил новую картину и был погружен в нее. Алкоголь помог снять напряжение и наконец прогнать мысли о маньяке, полиция его не трогала, возвращение Теодоры вдохнуло силы. Вместе с силами вернулось привычное желание приключений, и звонок помощницы художник воспринял как самый благоприятный знак из всех, что только можно представить. Сэм летел на встречу, окрыленный предвкушением. Он десятки раз прокручивал в голове предстоящий разговор, пытался вспомнить, какой в выбранном для встречи ресторане туалет, можно ли там уединиться. Или, может, рядом есть уютный отель, не принадлежавший Рихтер и ее семье? Видеонаблюдение, которое в городе начали устанавливать не так давно, почему-то художника не беспокоило. Увидев Кристианну, он обомлел. Помощница выглядела великолепно. Она чуточку поправилась, лицо обрело выражение легкой надменности, в каждом ее жесте сквозила уверенность в собственной неотразимости. Что бы с ней ни делал Магдер, это пошло на пользу. Но в самой глубине глаз Мун заметил то самое выражение, которое так любил отражать на некоторых своих картинах. Страх, неуверенность, предвкушение. Жгучая смесь, которая оттеняет наслаждение, делая его абсолютным. То, что чувствуешь, изменяя. Ты получаешь запретный плод, ты испытываешь стыд, ты боишься, что тебя раскроют и придется объясняться, но ты идешь на это осознанно – ведь оргазм, которого ты достигаешь с чужой женщиной, невозможно сравнить с тем, что получаешь со своей. И тот и другой прекрасен, но один полон энергии и мощи, как жизнь, а другой манит загадкой и освобождением, как смерть. – Я очень скучала по тебе, – наконец произнесла Кристианна. Она стряхнула пепел в хрустальную пепельницу и доверительно заглянула ему в глаза. – Прости за те слова. Я должна была отстраниться, побыть наедине со своими мыслями, чтобы понять, как жить дальше. – И что ты поняла? – Что хочу жить так же, как раньше. – Изменять мужу со мной и чувствовать себя жутко счастливой потаскушкой? Кристианна слабо улыбнулась. Она взяла бокал, в который несколько минут назад художник налил великолепного сухого вина, сделала глоток и блаженно зажмурилась. – Если тебе нравится так думать, пусть будет так, – спокойно проговорила она. – Сколько лет мы вместе? – Сколько лет мы трахаемся? Много. Как ты пришла ко мне работать, так и начали. – Я бросила институт ради тебя. Сэм пожал плечами. – Ничего, ты же в итоге получила образование. А еще опыт. И меня. – И твоих бесконечных жен. – Жены никогда нам не мешали. – Это правда. – Она наклонила бокал к нему так, будто хотела коснуться его. Сэм улыбнулся. Он пил кофе с коньяком и чувствовал себя совершенно счастливым. Ему нравилось отпускать шуточки, видеть, как ее щеки заливаются румянцем. Он уже думал о том, как бы сломать ее прическу, как вытащить из нее все шпильки, распустить волосы, потом расстегнуть платье и добраться до груди. У этой женщины была чудесная грудь, которая идеально ложилась ему в руки. Он все хотел ее зарисовать, но почему-то не мог сосредоточиться на эротике, когда брал кисти в руки. В итоге картины получались мрачными, реалистичными и очень дорогими, а перед мысленным взором стояла простая красота женского тела. Молодого женского тела. – Твоя выставка прошла великолепно, – продолжила помощница, не дождавшись ответа. – Мы много заработали, окупили затраты на организацию в несколько десятков раз. Все довольны. – И твой муж? – И мой муж. – Он достаточно старался, чтобы отблагодарить тебя за то, что ты организовала ему такой финансовый поток? Кристианна ухмыльнулась. На мгновение ее лицо стало ехидным, черты – тонкими. – О, он очень старался. Во многом он старательнее тебя. – Но не лучше? – А я лучше Теодоры? Сэм побледнел. Вопрос застал его врасплох. Он не сравнивал своих женщин между собой. Уж точно не в категории «лучше-хуже». Кристианна была пламенем. Он молодел рядом с ней, ему хотелось творить безумства. А рядом с Теодорой он мог просто расслабиться и не играть никакой роли. Он часто сравнивал невесту с богиней Герой. Вековечная мудрость, покой, сдерживаемая сила, которая в любой момент могла затопить его, весь город и даже планету. В постели с Теодорой он просто отключался и плыл по течению. Это было прекрасно. – Я бы не сравнивал, – наконец выдал он. – Тогда никого не стоит сравнивать, Сэм. – Договорились. Что еще у тебя происходило? Кристианна подцепила тонкой вилкой кусочек тунца из тарелки и обворожительно улыбнулась. – Я работала, отдыхала, занималась любовью, приводила в порядок новый дом. Мы переехали, теперь мы с тобой почти соседи. – Я слышал что-то об этом. Почему купили особняк не у меня? – Алексон хотел конкретный дом с конкретной историей и в конкретном месте, – пожала плечами Кристианна. – Я и так приношу тебе кучу денег. Не жадничай. Официант принес художнику стейк из мраморной говядины. Стейк средней прожарки, листы салата и тонко порезанный картофель в качестве гарнира. Острый соус. Художник надрезал стейк, попробовал маленький кусочек и удовлетворенно кивнул. Официант испарился, удостоверившись, что все хорошо. – Если и есть место, где в Треверберге умеют готовить мясо, так оно именно здесь, – блаженно закрыв глаза, промурлыкал Сэм. – Я сотни раз пытался повторить рецепт, но ни черта не получалось. То слишком сухо, то нет нужной корочки, то не те оттенки вкусов. Здесь мясо идеально. – Мой тунец тоже великолепен. Несколько минут они ели в полной тишине. Им выделили VIP-комнату, полностью закрытую от основного зала. Музыку гости попросили выключить, чтобы иметь возможность насладиться друг другом. Официант приходил только по звонку или в случае готовности заказанного блюда. Идеальное место для тайных встреч. Сэм скользнул взглядом по мягкому дивану, но передумал. Секс на диване в VIP-комнате его не возбуждал. Нужно что-то более пикантное. – Так ты что-то говорила про выставку?