А ты? Что – я? Ты бы обиделся за маму? Ну, если бы ей так вот сказали. Я-то? – Папа задумывается. – Я бы, наверное, обиделся. Потому что мне было бы ясно, что человек, который так говорит, на самом деле маму не ценит. Вот! Теперь-то ты понимаешь! Да понимаю я Кроль. Но и ты пойми, что вступиться за них в таком случае нельзя. Почему? Ну, если человеку самому не обидно, что ты с этим сделаешь? Это же его дело, правда? Ну… — тяну и понимаю, что он прав. И выхода нет. Совсем, никакого. – А ты бы как поступил? Когда? С мамой. Я? Пожалуй, я бы с ней поговорил. Объяснил, что эти люди смеются над ней и не ценят и что, наверное, не стоит с такими общаться. И всё? Всё. Пойми, Кроль: это и правда её дело. Только я почему-то уверен, что мама поняла бы. И Таня поймёт, если ей об этом сказать. Я киваю и замолкаю. На самом деле, меня всё ещё душит и гложет, что ничего, совсем ничего поправить нельзя. Но папа прав. Конечно, я понимаю, что он прав. Ну что, Кроль, мировая проблема решена? Идём домой, – усмехается он. И мы идём домой, и за ужином папа рассказывает маме о первом нашем конкуре, и о том, как это круто, как захватывает. А о том, что я четыре раза подряд шмякнулось, ни слова не сказал, и я ему очень за это благодарна. Зато говорит, что перевёл меня в группу. Занятий там больше, а по финансам значительно экономней, — выкатывает папа явно заранее заготовленный аргумент. – Если уж вас с Велемиром отправлять в Германию. Значительно экономней дома сидеть, — отзывается мама, и голос у неё такой неприятный. Это называется: скептический. – И для здоровья полезней. – И выразительно смотрит на меня. Я – на папу. Вроде он же ей не сказал, что я шлёпнулась, так чего она вдруг? Ну, не скажи: дома сидеть – не наш вариант. — Папа продолжает, как ни в чём не бывало. Кто бы сомневался, — вздыхает мама. Короче, Склифосовский. Если ты за окружение волнуешься, я тебе скажу: все дети там нормальные, я их видел. В основном младше Славки будут. Я вздыхаю. Вот тут он прав. Может, оно и хорошо, что меня записали в младшую: если бы мама пришла хоть раз и увидела старших, какие там нормальные дети… Деточки, ага. Снова нахлынывает всё то, что было в раздевалке. Как же это гадко, мерзко! И самое противное, что я – я ничего не сделала. Совсем… Ничего не говоря, поднимаюсь из-за стола и иду в комнату. Кроль, ты куда? Спать. Ты чай не допила. – Это мама. Вылей. Велеслава! Свет, оставь её. – Папа. И тише: — У человека переходный возраст. Переходный, ага. Откуда куда, интересно? Свет в комнате не включаю, забираюсь к себе на антресоль и зарываюсь в постель. Закрываю глаза и слушаю, как колотится сердце. Снова всё передо мной – их глаза, голоса, смех. И обида, и опять сжимается горло от возмущения. Даже кулаки сжимаются: ну почему, почему я промолчала, почему не сказала ничего! О, как я ненавижу их сейчас! Ещё сильней, чем тогда. Потому что тогда я их боялась – вот дура! Чего бояться?! Нет бы сразу им всё сказать! Заступиться за Таню. Только – блин! – а оно ей надо? И ладно бы мы были с ней друзья. А то ведь я её совсем не знаю. Даже какие она слушает песни в этих своих наушниках. И что, мне лезть её защищать? Да сдалась мне эта Таня! Зачем вообще люди дружат, глупость ведь сплошная! Говорят о чём-то, у них общие интересы, да? Ходят друг к другу в гости, делятся секретами. Ерунда! Может, ещё пригласить Таню в гости, а? Я переворачиваюсь на бок и ввинчиваюсь в подушку, только представив её на нашей кухне. И что мне с ней делать? О чём говорить? Но вот ведь ходит к маме с папой тётя Оля. И тётя Ира с дядей Серёжей. Сидят на кухне, чай пьют. Снова переворачиваюсь, поджимаю подушку под живот. Обнимаю. Пихаю её ногами. Вылезаю из-под одеяла. Сил никаких нет – и жарко, и душно. И вдруг вижу перед собой глаза. Из темноты смотрит Велька. Не мигая. Пристально. А я и не слышала, как он вошёл. Я сажусь. Ты чего? Фу, как ты меня напугал. Стоит, держась за борт кровати. Не ребёнок – инопланетянин. Меня пробирает морозом. Я тебе мешаю? Извини, я не буду больше. Кивает чуть заметно. И не уходит. Уф, какие у него всё-таки глаза. Не зря я его в детстве боялась. Подменыш. Я думаю просто. «О чём?» Тебе не интересно будет. «О чём?» Ну, вот. У меня совсем нет друзей… «Почему?» Не знаю. Наверное, я не умею. Заводить их. Общаться. Не знаю, как это. У тебя вот друзья есть? «Есть». И я вижу в голове – не вспоминаю, а именно вижу, потому что это всё от него – дуб в парке, и кошку, которая в соседнем подъезде живёт, и ещё какую-то ворону, и куст у дорожки, и что-то ещё… Друзья это его, ага. Велька, какой же ты хороший! Это не то, — говорю. – Друзья – это люди. «Всегда?» Всегда. «Тогда я». Кладёт мне ладошку на руку. Гладит. Пальчики у него маленькие и холодные. Чужие, но в то же время – родные. Сжимаю его руку. Спасибо. И я тебе друг. А теперь иди спать. Я тоже усну. Кивает. Ныряет вниз. Слышно, как шуршит одеялом. Я тоже укрываюсь, но лежу с открытыми глазами, смотрю в потолок. Пригласить что ли, правда, Таню в гости? Глава 5. Если посмотреть на наш парк сверху, например, со спутника, увидишь так: один синий кружочек, другой, третий – это пруды. Между ними дорожки – для людей, велосипедистов, собак, ну и вообще. Есть ещё четвёртый кружочек, но он маленький, в самой глубине, к нему не ведут дорожки. Точнее есть, но они узенькие, так, тропки. Их не видно со спутника. Зато самое интересное начинается всегда там, в глубине. Я бреду по парку, пинаю листья. Меня тоже со спутника не видно. Сентябрь в самом разгаре. Многие деревья ещё зелёные, но желтизна уже мелькает. Некоторые почти осыпались. Тополя, например. Тополя всегда первыми облетают. В парке немного тополей, только вдоль прудов, и там уже совсем пусто, голо, ветром продувает и воздуху много. А уйдёшь вглубь – лес, тьма. Ужасно люблю такие места. Ещё год назад я бы обязательно там все закоулки излазила, даже на деревья залезла бы, наверное. А теперь мне приятно просто бродить, не торопясь, просто быть там. Да и погода моя любимая – утром был дождик, и сейчас того гляди начнёт капать, но не капает, только набухает, и воздух влажный, тяжёлый, хоть ложкой ешь. Я люблю сентябрь. Он всегда такой – задумчивый и немного сентиментальный. Прощальный. Мне всегда казалось: это от слова прощать. Всё кажется таким красивым. И так это всё нежно любится – хоть людей, хоть деревья, хоть что. И немного всё вокруг жалко. И прощаешь всем всё. Я думала, в сентябре у меня начнётся новая жизнь, а оказалось, ничего особого. Я как не ходила в школу, так и не хожу. Как занималась на лошадях, так и занимаюсь. Правда, теперь три раза в неделю, потому что секция. Младшая. И я там старше всех. Но это даже хорошо: мне всегда дают высоких лошадей, просто потому, что все пони заняты. У старших не так. У них могут и поняшку дать, если другие лошади в прокате. Так что мне, считай, повезло.