Снова шум. Я выглядываю из денника. Конюшня тёмная. Ряд закрытых дверей. Одна мутная лампочка перед входом. Дальний угол теряется. И там что-то происходит. Шарахается. Вздрагивает. И какой-то звук… Как будто кто-то там… Но тут открывается дверь – и входит тренер. У меня аж от сердца отлегло – не придётся одной идти туда, в темноту. Елизавета Константиновна, там!.. – бросаюсь к ней, но не договариваю, потому что опять шум. И она уже бежит туда. Мимо всех закрытых дверей, за которыми спокойно стоят и жуют кони, все поняшки и недорослики нашей конюшни. Туда, в темноту… Свет! – вдруг озаряет меня. Прыгаю ко входу и щёлкаю выключателем. Лампы начинают щёлкать, загораются лениво. А Елизавета Константиновна уже распахнула денник и кричит внутрь: Это что ещё такое?! Ты чего здесь делаешь?! А ну, не сметь! Ты за что её наказываешь?! Да что же там? Подлетаю – и обмираю на пороге: пони в деннике привязана на растяжках, ни взбрыкнуть, ни головой отмахнуться. А над ней стоит Ульяна, толстая девочка из моей группы, которая падает чуть ли не на каждом занятии. А в руке у неё палка. Не тонкий хлыстик, с которым мы занимаемся, а толстенный дрын, наверное, в парке подобрала. И она этой палкой пони только что била! Та стоит перепуганная и правда вся в мыле, только никакой это не дух, а что ни на есть, обычный человек. Просто злой и жестокий. Я чувствую, что у меня у самой сжимаются кулаки. Если бы ни Елизавета Константиновна, сейчас вмазала бы этой Ульяне! Но тренер загораживает её от меня, не даёт пройти внутрь. Сама кричит, видно, еле сдерживаясь: Ты зачем это делаешь? Ты разве не понимаешь, что это садизм, так над животным издеваться? Ты как вообще на конюшню пришла? После тренировки категорически запрещено находиться на конюшне! Ульяна стоит какая-то вся упавшая, понурая, как будто её тут и нет вовсе. Она… она меня… не слушается, — выдыхает еле слышно. Ты думаешь, ты так её чему-то научишь? Ты совсем, что ли? Привязать животное и избивать – это не учёба, это преступление! Она потом бояться всех станет и никого уже слушаться не будет. На голоса стекаются люди. Прибежали взрослые с большой конюшни, кто-то за моей спиной ахает. Я не свожу с Ульяны глаз. Пусть только сделает шаг из денника, и я её тресну. Дай сюда! – Елизавета Константиновна дёргает палку из рук Ульяны, та отдаёт не сразу, вцепилась. Бедная пони дёргается всем телом. – Выходи. Слышишь? Вон, я сказала! Ульяна протискивается испуганно, будто ждёт, что палка съездит ей самой по спине. Я закрываю глаза, когда она проходит мимо. Тут люди, тут папа. Нельзя, нельзя, — твержу про себя. Выйдете все, я дверь закрою, — говорит Елизавета Константиновна. Бросает палку подальше на пол, прикрывает денник, отвязывает лошадь. Пони прыгает и лягать воздух. – А ну! Не шалить! Зина! – Окрика тренера достаточно, чтобы та успокоилась. Только шумно ходят бока. – Ну, тихо, тихо, — говорит Елизавета Константиновна, снимая развязки. – Уже всё, тебя никто не тронет. Всё. Тихо. Я оборачиваюсь, чтобы найти папу – и натыкаюсь глазами на Ульяну. Стоит и не уходит, как будто привязана теперь она. Ни на кого не смотрит. И никто не смотрит на неё. Люди расходятся, обтекают её, как заразную. Кто-то трогает меня за плечо: папа. Разошлись, разошлись. – Елизавета Константиновна выходит из денника. – Таня, Мунира сюда, быстро. – И оборачивается к Ульяне: — Телефон родителей давай. Ты одна сегодня пришла? Эй, ты замёрзла? Живо! Папа снова трогает меня за плечо, потом подталкивает к выходу: пойдём, насмотрелись. Я иду. Ноги как палки. Папа берёт меня за руку. Не говорите маме… — слышу за спиной голос Ульяны. Не голос – всхлип. – Не говорите… она… меня… убьёт. Думать надо было раньше, — отвечает Елизавета Константиновна. Мы выходим за ворота конюшни. В парке влажно, прохладно и совершенно темно. Под ветром шумят деревья. Где-то вдали звенит бубенчик на шее чьей-то маленькой собачки. Быстро-быстро и тревожно. Пап, ведь её выгонят? Не знаю, Кроль. Пап, скажи, что её выгонят! Ведь таким людям нельзя! Им просто нельзя здесь находиться! Елизавета Константиновна разберётся. Что разбираться? Я всё видела! Я скажу, если что! Кроль, спокойно. Елизавета Константиновна разберётся. Но я же всё… Слава! Иду. Молчу. Бубенчик умолк. Шумят деревья. Кто-то свистом зовёт свою собачку. Маме не скажем, — говорю, когда мы уже выходим из парка. Папа молча кивает. Глава 6. Но на следующее занятие Ульяна приходит, и я не могу поверить своим глазам. Она опоздала, прибежала на построение, запыхавшись, вписалась в конец шеренги, и все от неё шарахались, как от чумной: все, оказывается, уже знали, что случилось, даже кого не было в тот день. А Елизавета Константиновна как будто и не замечает ничего. Раздаёт нам лошадей, как не в чём ни бывало: Света – Матрица. Люба – Спарта. Валя – Картинка. Ульяна – Чибис, — дошла до неё очередь, и меня как хлыстом прижгло. Елизавета Константиновна! Как так! Что такое? – Тренер недовольно смотрит на меня. Вопросов с конями никогда не бывает, выбирать мы не имеем права. Я знаю. Но я не могу этого терпеть: Можно Чибиса мне? Все слышали своих лошадей. Разошлись по денникам. Но Елизавета Константиновна! – Меня продолжает жечь. Я просто представить не могу, что Ульяна сядет на Чибу! А вдруг она его потом так же… Я не поняла, Валя, ты оглохла сегодня или как? – Елизавета Константиновна уже злится. Всё она понимает, не может не понимать. Я сжимаю зубы. – У тебя Картинка. Если тебя что-то не устраивает, иди в прокат, там будешь лошадей выбирать. Я разворачиваюсь и бегу вон из манежа. Картинка и Чибис стоят в соседних денниках. Ульяна уже там. Она чуть щётку не роняет, когда я влетаю. А я замираю на пороге, смотрю на неё – и кулаки сжимаются сами. Если ты… если только посмеешь… если хоть один раз… — у меня белеет в глазах. Толстая Ульяна растворяется в белом тумане. Остаётся одно только лицо, и я кричу в него, чтобы только не начать её бить: — Тебя надо было выгнать! Выгнать! Кто тебя оставил?! И разворачиваюсь, ухожу к Картинке. Чищу, седлаю, а сама слушаю, что происходит за стеной. А там ничего. Тишина. Готово? – гремит по конюшне. Это Елизавета Константиновна перед началом обходит нас. – Ждите команды и выходим. Я стою наизготовку – повод в руках. За стенкой – шевеление: звенят стремена, кто-то ворочается и шумно дышит. Вешаю повод Картинке на седло, иду туда. Ты что, ещё возишься?! – всплёскиваю руками. Ульяна виновато поднимает глаза: в руках седло, конь не чищен. – Выходим через минуту! Я никогда… только пони… И я понимаю: толстая Ульяна не может поднять руки. Не может положить тяжёлое седло Чибе на спину. Мотаю головой: Ох, Ульяна! Да брось ты его! – И она тут же выпускает седло из рук, роняет прямо Чибису под ноги. Тот шарахается. – Ты чего делаешь?! – и коню: — Тихо-тихо, Чибоня, всё хорошо. – И Ульяне: — Щётки тащи, сначала чистить, иначе нельзя. Но дождёшься от неё, чтобы быстро почистила. Чищу сама, как могу, тороплюсь. Вальтрап, гель, седло. Всё водружаю, подгоняю, застёгиваю. Ты сама-то хоть что-нибудь делать умеешь? – ворчу. Ульяна молчит, только смотрит и не мешает. Доверчиво смотрит, но испугано. А у меня в голове: что я делаю? Я сама поседлала ей Чибона! Так, всё, подпругу затягиваешь ты! И выскакиваю из денника. Не думать, лучше не думать об этом – я сама, своего Чибона – сама… Слежу за ней всё занятие. Однако Ульяна кажется испуганной и слабой. Она тупит, управляет плохо. Чиба быстро чухнул, кто на нём, и начинает издеваться: не слушается, козлит, выскакивает из общего ряда в центр манежа и не хочет возвращаться обратно. Елизавета Константиновна кричит, Ульяна чуть не плачет, но сделать ничего не может. Так ей и надо, думаю мстительно, но обрываю себя: если так пойдёт дальше, достанется Чибе. Конь в итоге всегда виноватее человека. Но по счастью обошлось, и после занятия я, быстро расседлав Картинку, захожу в соседний денник. Чибис стоит под седлом, Ульяна возится с уздечкой. Ты чего?! Сначала седло снимаем. Он же устал! И я рассёдлываю и уношу седло, потом снимаю уздечку, посмотрев, как Ульяна путается пальцами в ремешках. Как ты застёгивала, если теперь расстегнуть не можешь? – ворчу я. Чибон наклоняет голову, позволяя стянуть уздечку, сам выплёвывает трензель и смотрит на меня с благодарностью. Даю ему сахар. Спасибо, — слышу тихое и не сразу понимаю, что это Ульяна. Да не за что. Тебя что, не учили, как всё делать? Учили… — она опускает глаза. – Только я… не умею… на больших. Это Чибис-то большой! – думаю я, но говорю другое: