Не будут. В нашей группе – точно не будут. Почему? – Она перестаёт плакать. Глядит на меня. И хочется её жалеть, и сил нет. Она, правда, некрасивая, но такая вся несчастная. Но разве для жалости нужна красота? Ну, я тебе обещаю. Если что, говори мне. Я разберусь. А сама думаю: вот зачем? зачем я это делаю? Неужели мне есть дело до этой Ульяны? Почему я должна её защищать? Но я уже сказала. Ничего не исправишь. Ужасная ответственность ложится мне на плечи, я прямо чувствую её тяжесть. Но делать уже ничего нельзя. И Ульяна не плачет. Успокоилась? — говорю. – Вот и молодец. Иди в туалет, умойся. Кивает. Встаёт и плетётся туда, не видя ничего. Слышу, как закрывается за ней дверь, как шипит, вырываясь из крана вода. И тут в раздевалку входят. Так не честно! Ты в прошлый раз ездила, сегодня я должна была! Старшая группа возвращается с тренировки. Входят две девчонки, хлопают дверью. У меня аж сердце ухает – как вовремя! Чуть раньше бы пришли – а тут я с Ульяной. Не хватало только, чтобы нас видели вместе. Нет, никакой Ульяны, чтобы я – и Ульяна рядом! Никогда! Открываю свой ящик, делаю вид, что копаюсь в вещах. Но они совсем не замечают меня. Ничего не знаю. Это не твоя лошадь! И не твоя! Купи себе и езди сколько влезет! Я вообще раньше тебя пришла! Тебя ещё в группе не было, а я уже ездила! Кажется, назревает скандал. Стоят друг напротив друга и орут. Того и гляди, вцепятся, как две кошки. Но тут распахивается дверь – и входит Наташа со всей своей свитой. За ней всегда толпа девчонок увивается, в рот заглядывают, над её шутками смеются. Я сначала не понимала, почему так, но потом догадалась: они её боятся. Наташа самая в их группе наглая, палец в рот не клади. Ну и с Антоном везде, конечно же, куда без него. Подождал на улице, покурил – вон как от него табаком снова воняет. И обратно, на наш диван. Рухнул, аж пружины заскрипели. И лыбится. Но эти двое как будто не видят их: Да ты даже стартов никаких не выиграла, тебе Золушка – как корове седло! Ты совсем что ли?! Я весной третья на конкуре была! Лол! Третья! Не смешите меня. Тихо! – гаркает вдруг Наташа так, что те моментально прекращают орать и смотрят на неё. Садится на диван – Антон подставляет руку, чтобы обнять её, — и, устроившись как перед телевизором, развалившись, продолжает: — Чего срач устроили? Девчонки молчат. Глядят на неё. И страшно, и неприятно, что она влезла. Но тут одна не выдерживает: А она хочет на Золушке всё время заниматься! Вторая аж взрывается: А она! А она! Она колдует зато! Что?! – возмутилась первая и аж покраснела. Что-что! Я сама слышала! Как расчёсывает Золушку, шепчет, такая: я твоя мама, слушайся только меня. А её – нет. Хочешь, чтобы она меня скинула, да? Этого добиваешься? А кто ей красную нитку в хвост привязал? Думала, я не замечу, да? Что – нитка? Это просто, чтобы её… ну, не обижали чтобы. – Видно, что вторая тоже смутилась. Не обижали! Это чтобы на ней никто не ездил, кроме тебя. Я что, тупая, не знаю? Я слушаю и обалдеваю: это они что, всё серьёзно? Но остальные не смеются. Возмущены, да, но как будто верят. Как будто это нормально у них. Это что ещё за индивидуализм такой? – говорит в это время Наташа и поднимает брови. Они у неё красивые, густые, чёрные. Она вообще красивая девчонка. Была бы. Не будь такой злой. – Лошадь прокатная вообще-то, да. А вон Анжеле можно всё время на Понче, а нам нельзя! – кричат обе. Анжелке много чего можно, у неё папа – депутат, — ухмыляется Наташа. – Я может тоже хочу ездить только на Изумруде, и ничего, молчу, что его всё время Танюхе дают. Танюха же у нас лучший конник, так ей и лучшего коня. Так? Вроде бы то, что она говорит, справедливо. Но в её словах слышится злоба. И я вижу, как девчонки вокруг неприятно скалятся. Ну, а мне!.. А нам!.. – теряются те двое. А вам по щам, — говорит Наташа, и Антон хрюкает, а свита подхихикивает. А Наташа дожидается, чтобы просмеялись, и говорит спокойно: — Договоритесь ездить по очереди, делов-то? А мы договаривались уже! – кричит одна. Ага, а сегодня ты третий раз подряд на ней была! – кричит вторая. И начинают снова друг на друга орать, забыв о Наташе и своём страхе перед ней. Сил нет, как громко. И сил нет, как неприятно. Ма-алча-ать! – вдруг гаркает Наташа так, что все вздрагивают. И поднимается. Маленькая, крепенькая, как огурец, с крутыми бёдрами и плечами – она ниже обеих девчонок на голову, но наглости в ней, как в самой бодрой лошади. Так что перед ней цепенеют все. – Как я скажу, так и будет, поняли? Меняетесь через раз. Вторник – одна, четверг – вторая. Конкур – меняетесь по неделе. Понятно? А узнаю, что мухлюете – нарвётесь. Обе. И показывает кулак. Свита за спиной обмирает. Антон гэкает. Но одна из девчонок не выдерживает: Ты что ли тут тренер уже и лошадей выдаёшь?! Я Елизавете Константиновне скажу!.. Но не успевает даже закончить: Наташа вдруг прыгает на неё снизу, сминает и вжимает в стенку с ящиками. Они гремят, внутри что-то звенит и сыпется. Второй раз за сегодня, думаю я. Я чё сказала? Глухая? А будешь кому звездить – по звезде и получишь. Сечёшь? Наташа цедит это сквозь зубы, держит девчонку за грудки. Та не дышит. И все вокруг тоже. Я слышу, как у меня сердце бьётся, где-то не в груди уже – в голове. И непонятно, что было бы дальше, но вдруг распахивается дверь – и влетает Анжела. Волосищи во все стороны, шлем набекрень: А ну, быстро, вернули на место! Резко, я сказала! А то папе позвоню, он из вас душу вытрясет! Орёт ни на кого и сразу на всех. Желка, ты чего? – хмыкает Наташа. Она уже отпустила девчонку, смотрит на Анжелу с ухмылкой. Вроде как не принимает её всерьёз. Ногавки. Видишь, вот. – Анжела протягивает новенькие, фиолетовые ногавки. Очень красивые, фирменные. Две. – Я на заборе вешала, чтобы просохли – и всё, нет. Спёрли! Переднюю и заднюю. Чё, не пару, что ли? – Наташа делает большие глаза и фыркает. Охренеть, как смешно. – Анжела дует губы. Да кому они нужны, непарные? – И смотрит почему-то на Антона. Вроде, поржать вместе. А тот не понимает, пожимает плечами, ему эти наши ногавки – что одна, что две. Да мне пофигу, мне вернули чтобы! – взвивается опять Анжела. Да упали, нет? – предполагает кто-то из угла. Обыскала уже всё. Танюху заставила за забор залезть. Ничего! Сто пудов спёрли. Ну, это не наши, — говорит Наташа спокойно и возвращается на диван. Развлечение кончилось, Анжелу она в грош не ставит. Откуда знаешь? Конники бы пару взяли. А это так, кто-то мимо проходил. Мало ли народу шатается. Да кому нужны ногавки, если не конник? Наташа пожимает плечами. Мне их папа неделю назад купил, — заводится Анжела. – Пять штук стоят. Я ему чего скажу? Сначала телефон, теперь вот! А, — вдруг ахает она, как будто до неё что-то доходит. – А может, телефон тоже тут украли? Телефон у неё пропал неделю назад, она об этом на всю конюшню уже растрезвонила. Правда, не о том, что потеряла, а о том, что папа новый сразу купил – айфон. Прошлому-то уже год был, конечно. Анжелка, фоник ты в школе посеяла, сама говорила, — говорит Наташа как-то лениво. – А ногавки наши точно не брали. Наши только с трени идут. Тут мелкие были. У них спроси. И кивает на меня. И все ко мне оборачиваются – только сейчас заметили. Я чувствую, что у меня вспыхивает лицо. Этого ещё не хватало! Но не успеваю ничего ответить – сзади открывается дверь и протискивается Ульяна.