А я и забыла про неё. Сцена «Не ждали», — говорит Наташа противным голосом, а Анжела как видит, так и бросается на неё, как беркут: Это ты! Ты спёрла! А ну вернула взад! Сейчас же! И хватает её своими наманикюренными когтями, и трясёт, так что бедная Ульяна того гляди рухнет на пол. Я не брала, не брала! – доносится до меня. Охренела совсем! Лошадей бьёшь, вещи тыришь! Корова жирная! Нет! – пищит Ульяна, и тут у меня в голове что-то щёлкает. Я до этого стояла, как будто это не я – чучело огородное. И вдруг мне как шпоры в бока всадили, и я шагаю к Анжеле, забыв всякий страх: А ну отпусти! Не трогай её! Чего?! – Она оборачивается, и я вижу густо накрашенные ресницы, большие, злые глаза. Ничего она у тебя не брала! Тебя кто сюда звал? Э, погодь! А ты откуда знаешь? – это уже Наташа с дивана. Проснулась. Она со мной всё это время была. Тут, — бросаю ей и, пока Анжела обезоружена, выдёргиваю Ульяну за руку. Ладонь у неё потная, мягкая. Мне противно её держать, но уже некуда отступать. Докажи! – кричит Наташа с дивана. Вон он докажет, — киваю на Антона. Он корчит рожу и разводит руками, типа, не при делах. А может, это ты и спёрла? – говорит Анжела. Сдалось мне твоё барахло, — отвечаю с таким призрением, что сама себе удивляюсь. Я тебе покажу: барахло! – вопит Анжела и шагает на меня, но я отскакиваю, Ульяна за мной, мы налетаем на свиту за спиной, те шарахаются к двери. Облезешь, — говорю, а сама соображаю, как отсюда выбираться: эти у двери, не протолкаться. В окно? В туалете есть окно, я вспоминаю, что Таня рассказывала, как заперлась однажды случайно и вылезла через него – оно открыто, оказывается, ну, можно открыть изнутри. Главное, прорваться к дальней раздевалке и оттуда в туалет. Главное, запереться там и потом вылезать. Протолкаться в крапиве в простенке между забором. И к выходу. И утащить с собой Ульяну. А то они её тут побьют. Но я ничего сделать не успеваю. Потому что – как в фильме – открывается дверь и входит папа. Всех сразу как сдуло – вроде как, они просто так здесь. Одна я, как дура, торчу в центре комнаты, держу за руку всклокоченную, зарёванную Ульяну. Но папа, кажется, что-то понял. Почувствовал что-то. Сла… Валя, ты чего? Я звоню, звоню, а ты не отвечаешь. Я звук на тренировку отключала, забыла включить, извини, – говорю каким-то натужным голосом, а сама смотрю не на него – на них. Но они делают вид, что обо всём забыли. Домой идёшь? – папа окидывает взглядом комнату. Никто даже не смотрит в нашу сторону. Иду, иду. – Хватаю сумку. Киваю Ульяне, она подбирает свою – и так мы вместе и выходим: сначала папа, потом я, потом Ульяна. Я всё ещё держу её за руку. Что там было? – спрашивает папа на улице. Да всё нормально, пап. Так. Мы просто общались, — говорю как можно непринуждённей и громче. Чтобы слышали в раздевалке, что я не собираюсь стучать. Делать мне нечего, на вас стучать. Глава 7. Я ничего не сказала папе – впервые, кажется, ничего ему не рассказала, — но он сам всё узнал: Анжела повесила объяву в группе КСК про свои несчастные ногавки, и там такое началось! Мы с папой читали и поражались. Тут же появилось люди, у кого что-то там пропало: у одной девочки – вальтрап, ещё летом, она его тоже на забор вешала сушиться, совершенно новый; у кого-то пропали хлыстики – ну, на этих даже внимания не обращали, нет ничего проще, как потерять чёрный хлыстик в плохо освещённой конюшне. А одна женщина из проката написала, что у неё кошелёк пропал. Она ящиком не пользуется, вещи на вешалке оставляла и вот – кошелька нет. Тут родители, конечно, заволновались, стали писать, что надо камеры, слежение, охрану, все дела. Хозяйка подключилась, принялась успокаивать. Мол, охрана у нас – это Мунир, а камеру незачем ставить – поставишь её, а у монитора кто-то сидеть должен, и кто? В общем, сказала, не оставляйте вещи без присмотра, не давайте детям с собой ничего дорогого, а мы сделаем всё, что в наших силах – и бла-бла-бла. А ведь, наверное, это кто-то из своих, — говорит мама; мы с папой очень бурно это всё обсуждали, пока читали. А у мамы тем временем в голове уже начал складываться детектив. Да ты что! Чтобы наши! Да ты смеёшься! – возмущаюсь я. А кто ещё? Человек должен там регулярно бывать. Просто так с улицы зайдёшь, ещё и не сообразишь, что это вообще такое – ногавки эти ваши, вальтрапы. Ну, про кошелёк сообразишь, — говорит папа. Кошелёк – это да, это кто угодно может взять, — соглашается мама. А вальтрап продать можно, — говорит папа. Зато ногавки не парные – кому они нужны? — напоминаю я. Ногавки могли просто так стянуть, по незнанию, — говорит мама. Тогда получается, там два бандюгана орудуют – местный и случайный, — смеётся папа. – Местный украл вальтрап, а случайный – кошелёк и ногавки. Переднюю и заднюю. Зашквар! — смеюсь я тоже. Слишком понятно, что всё это ерунда: два вора на одну нашу маленькую конюшню – перебор. Мама морщится: Велеслава, как ты выражаешься! А чего? Все так говорят! А тебе непременно хочется быть как все? Я закатываю глаза – сейчас начнёт свою любимую песню, что в человеке ценна индивидуальность и всё такое. Хотя так говорят не все, конечно, а только Наташа, и на неё мне точно быть похожей не хочется, но не отступать же сейчас. Однако мама, кажется, обо мне не думает, она всё ещё распутывает детектив. Ушла в свои мысли, качает головой. А потом выдаёт: Надо будет туда сходить. Посмотреть, что у вас там происходит. У меня челюсть отвисает. А папа кивает, как ни в чём ни бывало: Давно пора. Но я-то знаю маму: она же придёт не просто так, а с инспекцией, чтобы удостовериться, что там ничего плохого нет, что мне ничего не угрожает, что там все нормальные девочки и всё такое. У мамы пунктик: она уверена, что все кругом грубые и ужасные, одни мы такие хорошие каким-то образом спасаемся в этом море. Она поэтому меня и из школы забрала. Потому что стала думать, что там меня испортили. Как Велька родился и как она поняла, что он такой необычный и талантливый, у неё в голове щёлкнуло – дескать, я-то такая же на самом деле должна быть, а просто она меня просмотрела, всунула в систему и все такое. А надо было искать индивидуальный подход. Вот с тех пор и ищет. Уже семь лет скоро. И не понимает, что я просто бездарь. Так что никакой подход меня не спасёт. Откладывать в долгий ящик своё посещение мама не стала. Уже в следующий раз возвращаюсь я после тренировки, веду Чибиса, вся такая всклокоченная, толстовка расстёгнута – жарко, и вдруг вижу – по конюшне кто-то носится. Бегает туда-сюда, не может остановиться. Осторожно, — кричу, — лошадь! И обалдеваю. Потому что это Велька. В жёлтом комбезе, смешной, как цыплёнок. Услышал, замирает на месте. Смотрит на меня. Потом на Чибиса. Запрокидывает голову – и расплывается в улыбке. А потом идёт к нему. Осторожно! – Мама кидается из-за поворота, как коршун. Хватает Вельку за капюшон и оттаскивает от коня. – А ты куда глядишь? – это уже мне. Да ничего он не сделает, — и иду мимо неё в конюшню. Слышу – мама следом. Идут за мной, и все, кто нам встречается, на них оборачиваются. Ну, на маму везде смотрят, конечно, но на конюшне она выглядит особенно удивительно. Просто она так одевается – ярко, необычно. Длинная юбка, пальто из разноцветных нитей, ярких, контрастных, и само пальто такое странное – это называется «стиль бохо», она его сама шила, ужасно красивое осеннее пальто; высокие рыжие сапоги, такой же рыжий шарф и шляпка. Немного старомодно, есть в ней что-то от Мэри Поппинс, но очень красиво, конечно. Правда, смотрят всегда не только на маму. На Вельку тоже. Вам сюда нельзя, — говорю строго, не оборачиваясь. – У нас правила – посторонним не входить. Особенно Вельке, он маленький. И папы ещё нет. Он через пятнадцать минут придёт.