Слышу – остановились на пороге. Мама держит Вельку за капюшон. Тот начинает хныкать. Сейчас ведь заверещит на всю Ивановскую. Выглядываю – правда, бьётся уже у неё в руках. Бедный цыплёнок. Надо ему лошадей показать, раз уж мама его привела. У нас, конечно, запрещено проводить маленьких. Но ведь он будет не один, а со мной. И хозяйки на конюшне нет. Да и вообще ничего не случится. Сейчас! – кричу. – Вель, я расседлаю и тебе всё покажу. Но он уже ревёт. Прямо в лучших своих традициях, того гляди рухнет на землю и начнёт кататься. Мама его оттаскивает от конюшни, уже сама не рада, что пришла. А мне что делать? Я же не могу Чибиса бросить. Я сделаю, — вдруг слышу рядом. Оборачиваюсь – Ульяна. Ты? А ты справишься? Я… помогу. Можно? — Смотрит снизу вверх, аж вся раскраснелась. Так хочется ей мне помочь. Я сомневаюсь секунду, а потом отдаю ей повод. Нет, она ничего Чибису не сделает, теперь я понимаю, что ничего. А мне надо быстрей бежать выручать Вельку. Они с мамой уже дошли до забора. Велька упирается всеми силами. Посетители, все эти мамочки-бабушки с малявками, кто кроликов пришёл кормить, смотрят на него во все глаза – так-то ведь он уже большой, никто понять не может, почему он так ведёт себя. Ну-ну, и чего кричим? – Я сажусь перед ним, тру щёки ладонями. – Чего плачем? А позвать не судьба? Мы пойдём, — бормочет мама. – Мы не думали… — И оборачивается загнанно. Видно, как ей неудобно, как она не ожидала, что всё так выйдет. И вдруг я себя чувствую дома. И они у меня в гостях. И это всё моё, я им сейчас показывать буду. И сделаю так, что Велька не будет больше плакать. А будет только смеяться. Он же животных любит. И чувствует по-другому, совсем не так, как мы все. Нет, очень правильно, что мама с ним, наконец, пришла. Идём, — говорю и беру его за ручку. Он хлюпает носом, но уже не плачет. – Пусти, — говорю маме. Ты же сказала: нельзя. – Она ещё сомневается. Со мной можно, — и Вельке: — Пойдём, на лошадок посмотрим. И как только мы заходим на конюшню, он обмирает. Сначала обмирает, а потом начинает что-то лопотать. Бросается к денникам, приподнимается на носочки и заглядывает за прутья. Смотрит на них. Ахает. Ты только аккуратно, — говорю, — не пугай их. Лошадки боятся, а когда они боятся, могут укусить. Идём по конюшне, заглядываем в денники. Вот Чибис, Ульяна уже его расседлала и чистит. Вон Картинка. Вон машет хвостом пони Ласточка. Вон Спарта жуёт и глядит на Вельку чёрным глазом. Вон ещё пони. И ещё. И ещё. Многие денники открыты, коней чистят и рассёдлывают, и я крепче сжимаю Велькину ладошку, боюсь, как бы он к ним не бросился, но он всё понял, он только заглядывает, ахает и что-то бормочет. И кони оборачиваются, смотрят на него – и, кажется, понимают. Или мне очень хочется думать, что они понимают его. А ещё очень хочется услышать музыку. Ту самую, какая бывает вокруг Вельки. Вдруг, думаю, это будет особая, лошадиная музыка. Как была у дуба, только другая. Но не слышу ничего. Вообще ничего. Обойдя маленькую конюшню, мы идём к большой – и по дороге встречаем папу. Велька молча обнимает его за ноги, вжимается лицом в живот. Какая встреча! – папа треплет Вельку по голове, но я вижу, что он сейчас не совсем с ними. – Что, седлаться поможешь? – подмигивает мне. – Догадайся, кого мне сегодня дали? Изумруда? Бери выше. Пинг-Понга? Ещё выше. Да он самый высокий. Нет. Настоящий альпинистский конь. Эльбрус! Бинго! – папа щёлкает пальцами. А я не могу поверить. Что так бывает. Что папе дали лучшего на конюшне коня! Моему папе. Настоящего. Спортивного. Папа, ты супер! – Вешаюсь ему на шею, и теперь мы оба его обнимаем – я сверху, Велька снизу. Да я-то тут при чём, — ухмыляется он, но видно, что рад. И ещё – волнуется. Ещё бы, такая ответственность! А мне может кто-нибудь объяснить, что происходит? – спрашивает мама. Ой, ты объясни, а я побегу седлать. И со всех ног несусь в амуничник. Уздечка, седло. Вальтрап у него свой, именной. Щётки… Нет, я не верю, я просто не верю – папа поедет на Эльбрусе! Но у самого денника мне становится страшно – вот они, злые глаза, следящий взгляд. Но я решительно вхожу. Лёшенька, какой ты высокий, какой красивый! – приговариваю, начиная чистить. Конь в холке выше меня, шерсть лоснится – видно, его и кормят лучше, чем остальных. Ноги в чистых бинтах, хвост подстрижен, чего с другими никогда не бывает – они всегда лохматые. Но в остальном как всякий другой конь. Спокойно позволил себя почистить, спокойно даёт надеть уздечку. Мне уже не верится, что это тот самый Эльбрус, который норовит укусить из денника. – Ты ж умничка, — приговариваю. – Работать идёшь, понимаешь. Пока я седлаю, папа с мамой стоят и смотрят. Папа держит Вельку на руках, поэтому помочь не может. Велька тянется, гладит коня по морде. Мама против, конечно; папа разрешает. Велька причмокивает и лепечет. Мне слышится: «Гора» и ещё: «Птичка», — но почему именно так, не пойму. Потому что Эльбрус и потому что летает? Скоро всё готово и я выхожу из денника. Папа ставит Вельку на пол, сам входит, принимает у меня повод. Мама хватается снова за жёлтый капюшон, как за спасание. Вам лучше уйти, — говорю, — сейчас старшая группа коней поведёт. Но поздно. Поберегись! – слышится окрик, и входят кони. Топочут по полу, расходятся по денникам. Я шагаю к стене, мама шарахается то в одну, то в другую сторону, пропуская их, прижимая к себе Вельку. Он верещит и смеётся. Осторожно! – слышится голос Анжелы, и входит Пинг-Понг. Идёт устало, низко кивает головой. Самый старый конь на конюшне, сразу видно. Но до денника не доходит – вдруг Велька, пискнув, выдёргивает у мамы из рук капюшон и бросается ему под ноги. Хватает, обнимает и прижимается, как к папе недавно. Кажется, закричали все разом: и мама, и я, и Анжела, и даже папа, хотя он обычно не кричит. Веля! Веля, так нельзя ни в коем случае! Это опасно, ты разве не видишь? Отпусти, слышишь? Отпусти лошадку и пойдём. Эй, отцепись! Сейчас же! Фу, да что за гадость! – Это уже Анжела. Орёт, прямо вся сморщилась, глядя на Вельку, настолько он ей противен. Девочка, ты соображаешь, что говоришь? – Мама, возмущённая. При чём тут я? Вы лучше сами следите за своим… инвалидом. Что?! А что, я не вижу, что ли! – фыркает Анжела. И снова на Вельку: – Отцепись! Но тут заглядывает в конюшню Елизавета Константиновна: Выходим! И цокают уже другие копыта, и папа выводит Эльбруса, и из других денников идут другие люди и кони – а Велька всё так же стоит и не дышит. А я гляжу на него и понимаю. Что он делает – вдруг понимаю. Ведь Пинг-понг старый. И он устал. Он, как дед, стоит и вздыхает. Анжелка когда ездит, его не бережёт, а ездит она так себе. А это значит, достаётся коню. Вот он и устал. И Велька его жалеет. Он и папу жалел, потому что тот волновался очень. И Велька всё это чувствует. И ему разницы нет, человек перед ним или животное. Он понимает всё лучше и быстрее нас. А мама говорит, у него не развита эмпатия. Эх, мама… Вель, пошли. Пусть лошадка идёт домой, отдыхает. – Подхожу и беру его за руку. Он не сразу, но всё-таки отпускает коня. – Идём. Сейчас папа прыгать будет. Идём, посмотрим. И увожу его. Слышу, как мама что-то продолжает втирать Анжеле, её ужасно задели её слова. Хотя той по барабану, я уверена, что бы мама ни говорила. На манеже мы садимся на места для зрителей, мама берёт Вельку на руки. Он лопочет без умолку. И мне даже интересно, что он там такое сейчас говорит, как это всё преломляется в его мире, но я не слушаю – папа едет на Эльбрусе, и всё моё внимание сейчас там. Папа едет на Эльбрусе, и это ужасно красиво. Лёша высокий, буро-гнедой с чёрным ремнём по хребту, чёрным хвостом и гривой. Папа сидит с прямой спиной и старается держаться спокойно, хотя видно, как он сосредоточен – и лицо, и всё тело, он прислушивается, ловит каждое движение коня, пытается его понять. И Лёша тоже пытается понять, кто на нём. Прядёт ушами, машет хвостом. Сразу заметно, что он не из послушных прокатных коняшек, которых чуть пнёшь, они катятся. Нет, Лёша не слушается, сдаёт задом, пытается козлить, переходит в шаг с рыси и не поднимается вовремя в аллюр. Он его не дожимает, — слышится рядом шушуканье. Эх, тут надо заранее шенкеля дать… Ну, что ты хочешь – первый раз.