Да чего? Я ей говорю: не надо, не надо, а она что, слушать станет? А вырваться? Убежать? Позвать на помощь? Ну, ты что, это же школа! И ты знаешь, какая она сильная! Я пыталась вырваться – фига с два. А остальные что? Целый класс ведь сидел, смотрел. Ну, а что? Взрослый же человек. Учитель… Мучитель, нах, — фыркает Антон, и я впервые согласна ним. Даже оборачиваюсь и смотрю, правда, всего секунду – но этой секунды мне хватает, чтобы прийти в себя и понять, что происходит. Почему Таня тараторит без умолку таким высоким голосом и смеётся. Почему не чувствует боли. Это называется шок. И с этим надо что-то срочно делать. А директриса потом такая: это же не у нас, это же ты сама. Прикинь, сама! – начинает по второму кругу. Руку держит перед грудью, снизу за локоть придерживая правой. Как младенца. Зассала, чё, — говорит Антон. Но ведь надо жаловаться! – не выдерживаю я. – Надо чтобы взрослые написали заявление. Мама твоя. Мама, — фыркает Таня. – Мама не пойдёт в школу ни в жизнь. Она вообще там не появляется. Но ведь её надо уволить! Химичку эту вашу. Уволишь её, как же, — фыркает Таня. – Она директрисе – какая-то там не то племянница, не то сноха, короче, я не знаю. Но кто-то. Так что мне теперь… Так, я всё поняла, — перебиваю, и она тут же смолкает, как будто её выключили. – Бери вещи, айда. Куда? – Она как будто споткнулась на полном скаку. Смотрит на меня во все глаза, и в них – наконец-то! – испуг. – Я ко врачу не пойду. Я врачей вообще не… Не ко врачу. Ко мне. Тут рядом. А что у тебя? У тебя мама врач? Нет, не врач. Её вообще сейчас дома нет. Идём, я тебе сама перевязку сделаю. Ты? – У Тани глаза вот-вот выпрыгнут. – А ты умеешь? Успокойся, умею. Я курсы первой помощи проходила. Пошли. Она ещё что-то хочет спросить, но я ей не даю. Хватаю её сумку, хватаю её саму за здоровую руку и вывожу из раздевалки. Слышу за спиной, как Антон хихикает непонятно чему. Дождя уже нет, но в парке ещё капает с веток и чавкает, пока мы идём до дома. Таня сдулась и по дороге только ноет – что она боится, да что скажут мои родители, и может вообще не надо, само пройдёт… Я успокаиваю её, как могу, но больше думаю о том, что я сейчас делаю. Точно ли я разберусь, что с рукой? Это Таню я могу успокоить, что всё знаю, что я на курсы ходила. Правда ведь, ходила. Но себе-то что сказать, чтобы не волноваться? Дома, только разувшись, волоку Таню на кухню, бухаю на стол аптечку и командую: Показывай. Зрелище жуткое: на опухшей руке, прямо посреди кисти – большая, сантиметров пять, открытая язва с побелевшими краями. Кожа стёрта напрочь, сочится сукровица и какая-то жёлтая жидкость, начинают вздуваться вокруг белые волдыри. Короче, иллюстрация к ужастику. И что мне с этим делать? Болит? – спрашиваю, лишь бы что-то сказать, потому что чувствую, как Таня смотрит на меня со жгучей надеждой. Смотрит и молчит. Пусть уж лучше не молчит. Нет. Точно? Ну, немного. Понятно, — говорю как можно строже, хотя мне ничего не понятно, кроме одного: рана не похожа на те, которыми нас на курсах учили, это ни порез, ни перелом. Ничего такого я не могу вспомнить. Точнее, крутится в голове какая-то смутная картинка, но я никак не могу ухватить её. А пока не понимаешь, что это, как лечить? Промывала? – продолжаю допрос. Чего? – не понимает Таня. Водой промывала? Нет. Там вода-то и так была. Ну, тёрла она под водой. Понятно. Идём. Веду её в ванну, врубаю холодную воду и сую её ладонь под струю: Держи. – Таня морщится. – Больно? Терпи. Как говорил инструктор у нас на курсах, вода – это первая помощь в любых условиях. Каких курсах? Выживания. Для туристов. А ты турист? Родители. Папа, точнее. Альпинист. Я-то пока не была. Но он обещал взять. На Алтай. Классно! Ты держи, держи. Она держит руку под струей, глядит на неё, морщится. И я гляжу и соображаю: что же это может быть? Эта стёртая кожи, понятно, просто рана. Но что-то мне в ней не нравится. Вот эти волдыри, например. И омертвение тканей вокруг язвы. Откуда? Чем, говоришь, она тёрла? «Фейри». Ну, средством для мытья посуды. Понятно. Не убирай руку, я сейчас. И бегу за планшетом. Окей, гугл: состав моющего средства. У нас дома не «Фейри», мама помешана на всём экологически правильном, зелёном, типа, так что состав того средства, которым мы моем посуду, другой, скорее всего. Так, читаем: ПАВ, ПАВ… Хлорид натрия… Отдушки… О, а вот и оно: щёлочь! Короче, поздравляю: у тебя химический ожог, — говорю, возвращаясь в ванну. Таня хлопает на меня глазами: И что теперь? Похоже, второй степени. Так что не бойся, пересадку кожи делать не придётся. Какую ещё пересадку?! Да не волнуйся ты, я же сказала: не придётся. Ты шутишь! Вообще нет. Ты куда?! Ещё надо промывать! Воды надо дофига, чтобы вглубь тканей не проникло. Так что стой, а я пока всё приготовлю. Таня кивает испуганно, а я бегом на кухню. Смотрю, всё ли у нас есть. Антисептическая салфетка, левомеколь, бинт… Кажется, всё. Тань! Хва мокнуть, приходи! Вода стихла. Таня входит, держа руку на весу. Старается, чтобы не капало, но с неё всё равно льёт. Извини, я тут… — виновато косится на капли. Да забей. Садись. Не бойся, это не больно. Я и не боюсь. А что, йодом каким-нибудь или перекисью не надо? – спрашивает, когда я протираю рану антисептической салфеткой. Каким йодом! Ты смеёшься? У тебя тут кожи нет от слова совсем. Йод – это так, прыщи прижигать. Его в рану нельзя ни в коем случае. Да я знаю, знаю… Слушай, а тебе это нормально? Что? Ну, вид крови… Ты не боишься? Ты же прижигаешь раны лошадям.