И что? У меня только волосы чёрные, а лицо-то русское. А волосы – это от казаков. У меня папа из казаков. А, вон почему он так легко учится ездить! Казаки же супер как на лошадях скачут, я выступления видела! Ага, мы с мамой тоже так шутим, что в папе кровь заговорила, — смеюсь я. Эх, а во мне вот никакой наследственности, — вздыхает Таня. В смысле? Ну и что? Ты же всё равно лучше всех в группе. В группе – да, но этого разве достаточно? У нас же школа так себе, для мелкоты. А как выедешь на большие старты – сразу понимаешь, чего ты стоишь. Так ты же говорила, что первое место весной заняла. Заняла. Среди юниоров. Кубок города. – Таня прямо преображается, как вспоминает. Так и радуйся. Чего тебе ещё? Ну, это же пока. Я ведь понимаю: это пока все маленькие. А дальше будет сложно. Дальше все со своими лошадьми выступают, на прокатных никто не ездит. Почему? Ну, они хуже. С тобой не так сработались, они же разных людей возят. И вообще… А на стартах такие бывают лошади! По миллиону и больше! Их из-за границы везут. Нам с нашими недоросликами делать вообще нечего. Да, конный спорт – дорогой. Очень! – Таня вздыхает. Она так оживилась, когда зашла речь про лошадей, но сейчас снова сникла. Мне хочется сказать ей что-то хорошее: Но ведь оценивают же не за лошадь. Оценивают всадника. Ха! Если бы! Ты просто на соревнованиях не была. Конкур – это да, там всё просто: чисто проехал – и порядок. А выездка – нет. Если едет лошадь за миллион, а за ней – за сто тысяч, так на вторую даже смотреть не будут, хоть ты там супер-пупер выездун! Нет, свободен! Цена имеет значение, как говорится. Но это же нечестно. Почему нечестно? Всё равно у той, которая дороже, у неё и шаг другой, и послушание, и много чего. Всё справедливо. Ты про Елизавету Константиновну разве не знаешь? У неё вот такая же ситуация. У неё хороший конь, но старый уже. И дешёвый. А на молодого и дорого денег не хватает. Так её из-за этого объезжали уже сто раз на стартах! Там как наша Анжелочка все, им коней купили, просто потому что это модно – на лошадках кататься, им этот спорт – чисто фоточки красивые в инсту залить. Но конь же должен участвовать в стартах, чтобы форму не терять, вот они и едут. А наша Елизавета Константиновна не такая, у неё спорт и кони – это главное в жизни. Но с деньгами плохо. И вот… Я киваю, но не знаю, что на это сказать. Я плохо понимаю ещё в конном спорте, хотя мы с папой смотрим иногда записи в интернете. Но видно, что Тане всё это важно, она и разбирается, и любит, и сама хочет заниматься. Видно, что это её будущее. А моё будущее – оно в чём? Нет, лучше не думать. Лучше подлить Тане ещё чаю, посмеяться над чем-то, полистать фоточки – вот Таня на Изумруде на выездных соревнованиях, белая форма, розетка у Изика на уздечке, у Тани кубок в руках. Вот Таня прыгает на нём через барьер. А вот Таня на какой-то незнакомой лошади, чёрной с белой проточиной между глаз. Это Кирюша, — говорит с любовью. – Елизаветы Константиновны конь. Он не у нас, на другой конюшне стоит. Далеко. Туда ехать только час. И ты ездила? – поражаюсь я. Таня кивает, прикрывает от удовольствия глаза: Она меня брала. Летом. И говорит, что ещё возьмёт. Но ты же говорила, он старый. Кирюша? Нет, это Вова старый, ну, Виолант, другой конь. Его она никому не даёт. У Елизаветы Константиновны два коня? – изумляюсь я. Ага. Вова для выездки. А Кирюша конкурный. Ну, точнее, она его тоже для выездки брала, но он стартов боится. Именно выездковых. Прямо весь потеет, прикинь, когда едет туда. И от цветов начинает шарахаться – на манежах всегда в горшках цветы по углам, так он дойдет – и прямо в панике! – Таня смеётся. Я качаю головой – мне сложно представить, чтобы спортивный конь так себя вёл. – Она его продать думала, но потом смотрит – он прыгать любит, и вот там ничего не боится. И оставила под аренду. Тренирует на нём конкуристов. Она не только у нас работает, выходит? Ну, не совсем. Аренда – это всего два человека. Я бы тоже хотела, только это дорого очень, — вздыхает Таня. – Папа столько денег не даст. Ну, то есть, Елизавета Константиновна предлагала мне за полцены, если я буду ей помогать на конюшне, ну, там, убирать, чистить, кормить. Но это же надо маму уговаривать. Потому что по полдня я там тогда буду точно. А она не разрешит. Ну, я не верю, что разрешит. Хотя это так здорово! – говорит потом мечтательно и даже закатывает глаза. — А главное, когда работаешь с хорошей лошадью, сам растёшь. Не то, что у нас на конюшне. Я киваю. Я прекрасно понимаю, о чём она. Хотя мне и на нашей конюшне ещё расти и расти до хорошего коня. Мне пока Чибиса за глаза хватает. А потом мы смотрим на часы и понимаем, что пора. И я иду её проводить, хотя она отмазывается и говорит, что сама дойдёт. Но я всё равно иду – через тёмный и мокрый парк, по хрустящим дорожкам, и мы смеёмся, и мне кажется, что так вот и могла бы выглядеть дружба. Манеж светится в лесу белым куполом. В нём слышится топот и мерное дыхание – лошади работают на галопе. Сейчас доведу Таню до раздевалки и вернусь сюда, подожду папу. Домой пойдём вместе. Ладно, пока, — говорю Тане. Она кивает, открывает дверь раздевалки – и отскакивает в сторону. Потому что оттуда на неё кидается Анжела, с распущенными волосами, как фурия. Ага! – кричит победно. – Наконец-то! Мы уж заждались. Заходи, заходи, — и втаскивает Таню внутрь. Я ничего не понимаю, но успеваю протиснуться в закрывающуюся дверь. Внутри полно народу, вся старшая группа и Антон в придачу, куда же без него. Даже жарко, так они надышали, долго, видно сидят. Что, ручка бо-бо? – елейным голосом спрашивает тем временем Анжела. – Бедная ручка! Я морщусь – мне противно. Таня смотрит на неё с недоумением. А все таращатся на Таню. И лица какие-то у них… нехорошие лица. Уже не болит, — говорит. – Перевязали. Не болит? А чего пришла? Тренировка кончилась давно. За вещами, — говорит Таня. Ах, за вещами! – Анжела отходит с дороги. – Давай-давай. Бери, чего там у тебя. И проверь, всё ли на месте. Тут Таня что-то понимает, бросается к своему ящику – он открыт. Что?! Вы чего-нибудь взяли? Делать нам нечего, по чужим ящикам лазать, — бурчит Наташа с дивана. Она одна сидит как ни при делах. Блуждает взглядом, как будто ей ужасно всё это скучно. И это меня тоже напрягает. С чего вдруг? Да без неё тут ничего не происходит. Я запирала! – кричит тем временем Таня. Ври больше. Запирала она, — фыркает опять Наташа. – Когда мы пришли, открыто было, все скажут. И все правда начинают кивать. И даже Антон. Хотя ему вообще никогда нет дела до того, что происходит. А вот я не помню, запирала Таня ящик перед уходом или нет. Вообще не помню. Поэтому стою и тупо молчу. Ладно, чего базарить, — тем же скучающим тоном говорит Наташа. – Ты вещи брала. Вот и бери. Таня протягивает внутрь здоровую правую руку, тянет на себя сумку – и ей под ноги что-то вываливается. Она отскакивает и кричит, как будто увидела змею: Это что?! Сама видишь, чего орёшь, — морщится Наташа. Это не моё! Понятно, не твоё! – взвивается Анжела и бросается к упавшим вещам. – Потому что это моё! Моё, узнаёшь?! – Она тычет Тане в лицо. Та отстраняется. Глаза у неё испуганные: в руках у Анжелы ногавки. Точно такие же, как она показывала месяц назад, непарные. Передняя и задняя. Модного, фиолетового цвета. Или те самые? Это ты их взяла! – вопит Анжела. – Ты! Теперь все знают! И остальное всё тоже… Нет! – Таня вдруг понимает, толкает её руку. Глаза огромные, в них ужас. – Я не брала! Вы что, рехнулись все?! Это не я! Вы мне… вы мне подложили! Да кто? Мы пришли все вместе, — говорит Наташа спокойно. На удивление спокойно, все уже вокруг начинают заводиться, что-то выкрикивать и говорить одновременно. А она вот, как удав. — Ящик открыт был. Девки подтвердят. И они правда начинают кивать и поддакивать. Я перевожу глаза с одного лица на другое – все возмущённые, возбуждённые. Явно ждали Таню, успели всё это тридцать раз перетереть. Открыто было, а они торчат, — говорят вокруг. И Натаха такая: глянь, Анжел, типа, это не твоё? Ну, — кивает Анжела. – А я смотрю: точняк, моё! Прятать лучше надо! Нет! – кричит опять Таня. Не кричит уже – стонет. – Я не брала. Вы мне подсунули! – Она в отчаянье. Того гляди заревёт. Ой, ладно, делать нам нечего, ногавки тебе совать! Да я уже и забыла, мне папа новые купил тыщу лет как, — машет руками Анжела. И ясно же было, что кто-то из своих прёт, — говорит Наташа. – Чужим-то не надо. А кто у нас самый такой бедненький, самый несчастненький? – продолжает давить Анжела. – У кого денег на новую снарягу нет. Не я, не я! – визжит Таня и уже вся красная, она даже реветь не может.