Шлёпаю. Безрезультатно. Ещё раз. То же самое. Как будто ничего не происходит. Валя, сильней! Он не чувствует даже. Размахиваюсь и шлёпаю сильнее. Хлыст свистит в воздухе, падает на гречневый зад – Пегас только слегка вздрагивает и брыкается лениво, как от мухи. И ногами! Удар – и ногами посыл вперёд. Тогда это команда, а не наказание. Слышишь? Я слышу. Слышу и делаю. Пегас пробегает рысью полкруга и снова переходит в шаг. Я чувствую, что больше не могу. У меня уже сил нет, я вся мокрая, мне плохо и стыдно. Ужасно стыдно за всё, что происходит. А девчонки вокруг едут рысью, как ни в чём ни бывало. Даже Ульяна. Только смотрят на меня с сочувствием. Валя, если ты сейчас же не заставишь его двигаться, я сама его тресну! Поверь, мало не покажется, – кричит Елизавета Константиновна, и я вижу, как она достаёт из угла стоящий там здоровый манежный хлыст. Во мне всё ахает. И в Пегасе, похоже, тоже. Я сама! – кричу и шлёпаю его снова. И тут начинается! Кажется, я его не очень сильно ударила, не сильнее, чем раньше. Но он, видимо, что-то понял – и как начнёт козлить на месте! Прыгает, подбрасывает задом, старается меня скинуть. Настоящее родео! Я сижу, как на детских аттракционах, на каких-нибудь дурацких качельках-лошадках – вверх-вниз, вверх-вниз. И посыл ногами! Ногами, Валя! – кричит Елизавета Константиновна, а я уже не понимаю, где она, где мы, где остальные лошади – всё крутится перед глазами. Какой уж тут посыл ногами, я ногами держусь, лишь бы не слететь. Тут что-то грохочет сзади – это Пегас бьёт в деревянную стенку манежа. Пугается сам и срывается с места. И не только мы – все вокруг скачут в разные стороны. Сидеть! Сидеть! – непонятно кому кричит Елизавета Константиновна. А что ещё остаётся делать? Я, конечно, с удовольствием бы слезла, но как?! Мы несёмся во весь опор, я ещё ни разу так не скакала. Все вокруг как-то быстро со своими лошадьми справляются, одна я продолжаю нарезать по манежу. Кто бы мог подумать, что Пегас может развивать такую скорость! Повод! – кричит Елизавета Константиновна. – Повод не тяни, отпусти повод! Я! Не! Мо! Гу! – Это, оказывается, я кричу. Кричу, потому что мне страшно: за что я держаться-то буду, если отпущу повод? Бросай! Он не остановится! Нет! – визжу, проносясь мимо. Потяни – отдай, потяни – отдай! Ага, это не так страшно. Пытаюсь сделать: чуть потянуть – и тут же отдать, ещё потянуть – и снова отпустить повод, насколько могу. И вдруг – подействовало: Пегас начинает замедляться. Нет, не останавливается совсем, но меня хотя бы не кидает так сильно, я нормально сажусь в седле и сжимаю колени. Давлю его на стенку, чтобы он там скакал. Но оказалось – зря. Объёзжай! – кричит Елизавета Константиновна, однако поздно: как в замедленной съёмке я вижу, как мой Пегас вытягивает шею, прижимает уши и на полном скаку несётся на лошадь впереди нас. Мама!.. – кричу я и тяну повод, но разве здорового Пегаса перетянешь? А лошадь эта, кобыла Картинка, соображает быстрее: она разворачивается и лягает копытами. Пегас прыгает в сторону. Меня кидает, я падаю ему на шею и вцепляюсь со всей силы, чтобы не свалиться. И кричу. Сама себя не слышу, но чувствую, что кричу. Потому что мне чем-то железным сжимает ногу, и её сводит до самого бедра. А Пегас с Картинкой скачут в разные стороны. Даша, а ну по заднице ей! Это что ещё такое! – кричит Елизавета Константиновна. Кажется, она уже вне себя от всего, что происходит. Свистит хлыст, и Картинка проносится мимо, как ошпаренная. Но быстро останавливается – Даша хорошо справилась. А ведь Даша – маленькая, она одна из моих хвостиков. И вот какой я ей подаю пример? Кажется, я вот-вот свалюсь. Уже почти не держусь, нога болит ужасно. Пегас неспешно рысит, а я плюхаюсь, как мешок. Но к счастью, ему тоже надоели эти выкрутасы. Или он просто устал. Но бежит все медленнее, медленнее – и, наконец, переходит в шаг. Сюда поворачивай, — командует Елизавета Константиновна. Она уже стоит в центре манежа. Не кричит, но по глазам видно, что ничего хорошего это не предвещает. – Сюда, сюда. Вот ты думаешь, почему я хочу, чтобы вы сразу команды выполняли? – говорит, уже взяв Пегаса под уздцы. – Ты думаешь, мне нравится, чтобы их били? Просто так бить нельзя, я тебя первая ругать буду, если ты их просто так пороть станешь. Но когда тренер говорит, надо наказывать. Почему? – всхлипываю я. Нет, не плачу, но так это звучит, что мне саму себя жалко. Потому что если он привыкнет не слушаться, его хуже приходится воспитывать. Держись, — говорит и вдруг как шлёпнет Пегаса по заду. Он аж взвился. Я кричу. – Не орать! Держись, я сказала! Дайте я слезу! Сиди! Он должен тебя слушаться. Если ты сверху будешь, он запомнит и в следующий раз не станет так себя вести. – И снова шлёпает его. Пегас прыгает. Меня опять кидает ему на шею. Я не хочу, чтобы он меня запоминал так! Я не хочу следующего раза! А что делать? Если бы ты ему сразу всыпала, у него бы сейчас попа не горела! И снова! Бедный Пегас дёргается и замирает. Я ногами чувствую, как тяжело он дышит. Тяжело и испуганно. Мне и самой ужасно страшно, как будто это меня бьют, а не коня. Всё, походи в центре. Остальные, поехали галопом! – кричит Елизавета Константиновна и отходит. Больше не глядит на нас. Я смотрю ей вслед и чуть не плачу. Ну, вот как так можно?! Хорошо хоть этого позора никто не видел. Ни папа. Ни Таня. Вообще, странно, скоро тренировка кончится, обычно она приходит в это время. А сегодня нет и нет. Мы ходим по кругу, расшагиваем коней после тренировки. Я старюсь ни на кого не смотреть. Мне стыдно и плохо. Я себя снова чувствую как тогда, когда Ульяна избила поняшку. Только теперь кто-то из них – я сам, но Ульяна или поняшка, не могу понять. Валя, дай савраску, — зовёт вдруг тренер, и я не сразу понимаю, что ей надо. – Ну, чего такая кислая? А я тебе сразу говорила, нечего теперь плакать. Я не плачу. Я так. Нога. Это Картинка, что ли? Сильно? – Она, похоже, встревожилась. Кажется, я что-то не то сказала. Ещё не хватало теперь, чтобы из-за меня и Картинке влетело. Да нет, слегка. По голени. Нормально уже. Но её так просто не проведёшь. В голень? Так, мне ещё травмированной не хватало. Сейчас быстро идёшь домой. Лёд приложить. И йодную сетку. А если совсем плохо, то ко врачу. Да я знаю, знаю, — киваю и прыгаю из седла. Тут же охаю – болью пробивает до бедра. Болит? – Елизавета Константиновна качает головой. – Иди посиди, потом глянем, что там у тебя. – И сама садится в седло. Нет, не садится – взлетает. И тут же трогается с места лёгкой, какой-то парящей рысью. А я замираю на месте, даже забыв, что мне вообще-то больно стоять. Гляжу на неё и не могу отвести глаз. Я впервые вижу Елизавету Константиновну в седле. Нет, конечно, надо было догадаться, что она хорошо ездит, всё-таки мастер спорта. Но я и подумать не могла, что это так красиво! И что конь так сильно зависит от всадника. Недаром Таня говорила, что конь – отражение всадника. Ленивый, неповоротливый Пегас преображается. В нём оказывается лёгкость и стать. Ничего он не тяжеловоз! Он гнёт шею, как спортивная лошадь, он высоко поднимает ноги и бежит пружинисто и легко. А Елизавета Константиновна сидит, как точёная статуя. Кажется, она не трогает его и мускулом, конь просто сам, ни замедлившись, ни сбившись с шага, идёт ровной рысью, поворачивает в углу и едет в другом направлении. Ай, хор-рошо, ай, молодец, — слышу, когда он проходит мимо. Лицо у Елизаветы Константиновны сосредоточенно, она смотрит как будто в пустоту, в ей одной доступную точку, куда-то чуть выше ушей лошади, и говорит, будто оглаживает Пегаса твёрдой, но любящей рукой – он весь подтягивается и пускается лёгким, размеренным, картинным галопом. Добегает до угла, поворачивает. Даже подумать нельзя, что пять минут назад это было озлобленное, тупое и стрёмное животное, которое не слушалось, да ещё и напало на другую лошадь. Смотри, смотри, как я умею, — говорит он каждым своим движением. Я всё для тебя сделаю, всё, что хочешь. Смотри же на меня! Выезжает в центр. Елизавета Константиновна что-то делает, и Пегас идёт боком, ставя ноги крест накрест. Доходит до стенки, будто отталкивается и так же бежит в другую сторону, по диагонали. Выездка, понимаю я. Высшая школа верховой езды. Высший пилотаж. Ай, мол-лодец, ай, хор-рошо! – слышу, когда они проходят мимо. Каким-то особым, рычащим, нечеловеческим голосом, видимо, доступным коням – с людьми Елизавета Константиновна так никогда не разговаривает. Выезжает в центр, останавливается. Наклоняется к морде Пегаса, а сама поднимет глаза, как будто ищет кого-то. Находит меня, всё ещё в центре манежа. – Валя, ты что здесь? Как нога? Нормально. Отлично! – кричу я. Потому что ужасно счастлива, потому что я сейчас всё для неё готова, хоть снова лезь в седло и занимайся ещё час. На тогда. И бросает мне в руки снятую с коня уздечку. Пегас фыркает, опуская голову, потягивает спину. И пускается рысью, идёт только от ноги. Проходит все повороты, выполняет змейку. Елизавета Константиновна продолжает поцыкивать языком и приговаривать, сосредоточенно глядя перед собой. Конь идёт, высоко поднимая ноги, и его голова без уздечки выглядит непривычно голой, как лицо человека, на котором привык видеть очки. А я стою, смотрю и понимаю то, о чём только читала и смотрела на видео. Что верховая езда – это общение, и если ты знаешь язык, можно обойтись без принуждения. Совсем. Без хлыста, без железа во рту. Без всего этого. Если есть силы, терпение – и если знаешь этот язык, которому надо учиться многие годы. Елизавета Константиновна знает. А я – нет. И из-за меня Пегас вышел за рамки, и из-за меня ему досталось. За всадника всегда расплачивается конь. Мне становится жгуче стыдно. Таня, поводи! – кричит в этот момент Елизавета Константиновна, легко спешившись, и я вскидываю глаза, оборачиваюсь ко входу: сейчас оттуда прибежит Таня, возьмёт у меня уздечку, будет прохаживать Пегаса, чтобы отдохнул. Но там никого. А, забыла, — морщится Елизавета Константиновна и озирается в растерянности. А я чувствую, что у меня в душе открывается какая-то дверка. Там, где обычно была Таня. Но сейчас за ней пустота. Можно я? – спрашиваю, чтобы только захлопнуть её. Ещё чего, ты садись иди. Можно мне! Можно я! – наперебой начинают кричать девчонки вокруг. Ульяна, Даша, Аглая, — все мои хвостики. Стоят со своими лошадьми в поводах, а туда же.