Что – можно? Идите рассёдлывайте, — ворчит Елизавета Константиновна и забирает у меня уздечку, надевает на Пегаса, ведёт его. – Ты сядешь сегодня, нет? – кидает мне недовольно. – Старты скоро, ты что, соскочить решила? Я киваю и хромаю, иду на зрительские кресла. А дверка всё не закрывается. Хлопает из-за неё сквозняком. Хочу спросить о Тане, но молчу. Потому что мне страшно услышать ответ. Что Таню выгнали. Позвонил Анжелин папа-депутат – и Таню выгнали. Вот так сразу. Ульяну – нет, а её – да. Но ведь этого не может быть! Нет, я к такому не готовилась. Давайте, я с ней поговорю. Давайте, объясню ей, что так нельзя. И чёрт бы с ней, с ложкой! Но ведь лошади для Тани – это жизнь! Валь, ты живая вообще? – Елизавета Константиновна. Подходит, смотрит с тревогой. Пегас тоже косится из-за её плеча. – На тебе лица нет. Как нога? Киваю. Нога нормально. Нога выздоровеет. Пусть бы уж лучше нога… А я говорю, что перелома нет, ушиб только. Вечером у нас консилиум. Я лежу в гостиной на диване. Мама с папой рассматривают ногу, и каждый пытается что-нибудь умное сказать. Нога и правда выглядит ужасно – опухла, покраснела, разве что не посинела ещё. Я уже извела на неё три килограмма льда и вся перемазалась йодом, пока делала сетку. Пришлось пропустить папину тренировку. А Велька, как вернулся из художки, от меня не отходит. Держит за руку, обнимает. И правда легче становится. Как будто он умеет боль снимать. Я бы всё равно врачу показала, — качает головой мама. – Мало ли. Ну, мам, я сто раз уже говорила! Обычный ушиб, мы проходили. Отёк тканей, слегка задета надкостница. Потому что тут голень, тут мяса на кости почти нет, что ты хочешь. Но это не страшно. Надо только будет гелем мазать регулярно. И все дела. Я, правда, молчу, что гелем просто так не помажешь – на коже рана от копыта, небольшая, но при ранах обезболивающими гелями мазать нельзя. Так что пока моё единственное спасение – йодная сетка. Только маме это знать не обязательно. Человек учёный, Свет. Видишь, разбирается. Папа, кажется, вообще не переживает. Он считает, что в спорте травмы неизбежны. Они даже как будто нужны. Иначе какой же это спорт? А вот мама так не считает. Может, поэтому она никаким спортом и не занималась никогда. Ладно, зато хоть дома посидит, — говорит и прямо-таки довольна. Какой – дома! – возмущаюсь. – У нас старты в конце месяца! Ты соображаешь – с такой-то ногой! А что – нога? Она ни при чём – нога. Что?! Станислав! Свет, но Кролик права – эта часть ноги не используется при езде. Как ты ногу делишь – эта часть используется, а эта не используется? Нога – она одна. И напряжение везде. И у нас действительно соревнования скоро. Да вы помешались на своих лошадях! Ничего не знаю – неделю ребёнок дома. При ушибе нужен покой. Это вам любой врач объяснит. И на курсах должны были говорить. Тут мама, конечно, права: это нам говорили. Но так как курсы были для туристов, то считалось, что человек даже с травмированной ногой будет вынужден передвигаться. Ну, просто в горах нет возможности неделю на одном месте сидеть. Поэтому нам говорили не только, что нужен покой, но и как сделать, чтобы избежать лишнего напряжения – всякие там шины, повязки. Но маме, конечно, лучше об этом не рассказывать. Мам, не волнуйся, я справлюсь. Дай ещё льда. Справится она. – Мама качает головой. – Умные все стали, ужас. Но уходит на кухню и возвращается с пакетом из морозилки. Велька следит за ней внимательно. Когда я кладу пакет на ногу, хватается за него обеими руками. Осторожно. – Шиплю. – Не так. Чуть-чуть держи. Вот. — Переставляю его ладошки, чтобы не давил на ногу. Он послушно держит. Лицо серьёзное. Помогает. Вообще, Свет, нам твоя помощь нужна, мы без тебя не справимся, — говорит вдруг папа. Надо же. – Мама притворно делает большие глаза. – Что же так? Это будут старты не простые. Костюмированные. Перед новым годом же. Так вот… Дай угадаю! Вы хотите, чтобы я вам соорудила костюмы по-быстрому? А кто у нас десять лет проработал в театре? Ну, знаете ли, друзья. Как лечиться, так они меня не знают. А как костюмы им клепай… Ну, Свет, я не думаю, что тебе это слишком трудно будет. Костюмы-то для детского утренника. Хорошо. И что там надо? Всё просто, мам: нужен образ. Ха! Это тебе кажется просто? Это же основное! Ну, погоди ты. Образ, к нему костюм и представление. Это как? Ну, когда выходишь и что-то делаешь. Показываешь, например. Или танцуешь. Я не видела ни разу. Мне девчонки объясняли, у них такие старты каждый год. Танцуешь? С конём? – Мама опять делает большие глаза. Но теперь искренне. При чём тут конь! Кто-нибудь подержит коня-то. А потом садишься и едешь. Прыгаешь в смысле. И ещё музыка нужна. Это всё вместе – как бы твой образ, понимаешь? Ты мне одно скажи: на коня костюм тоже шить надо? Нет, Свет, не надо. – Папа смеётся. – Обойдёмся без коня. Коню тоже можно, почему же. Вальтрап там красивый. Шапочку на ушки. Некоторые крылья даже приделывают. Это Пегасу что ли? – подкалывает меня папа. Я корчу рожу: очень смешно, ага. Так, ладно. Я всё поняла. Ну, с тобой просто, — говорит мама папе. – Ты у нас будешь Пробитый Турист. Возьмём твою старую брезентуху, на каску – фонарик, рюкзак, верёвку… Свет, мне ещё во всём этом прыгать, не забывай. Прыгать? Ах, да. Ну, ничего, придумаем, что-нибудь, чтобы не болталось. А тебе… — Мама задумывается, смотрит на меня оценивающе. Сейчас придумает мне какую-нибудь Красную Шапочку, я её знаю. Ронни – дочь разбойника! – говорит папа. И подмигивает. Я смотрю удивлённо — неужели, помнит? А может, Пеппи Длинныйчулок? – предлагает мама. — Вы там как раз все в гольфах ходите. Фу, это всё… зашквар олдовый. Велеслава! Папа смеётся: А ты чего сама хочешь, Кроль? Я? – Я аж зажмуриваюсь от удовольствия. Потому что давно придумала, осталось уговорить маму. – Я хочу быть Гермионой! О, нет! Это без меня. – Мама закатывает глаза. – Я эти колпаки, шарфы и плюшевых сов терпеть не могу. Ну, мама! Что, мама? Придумай что-нибудь оригинальное. Каждый карнавал теперь стал как выпускной из Хогвартса. Вот спорим, у вас тоже будет как минимум три Гарри Поттера. Своей фантазии нет совсем? Я чуть не плачу. Но она права. Мне даже в голову не приходило, но, конечно, будут. Ну и что, что будут, а мне теперь нельзя, что ли? — гну своё. Нет, я сказала. Если очень хочется, делай костюм сама. Мне это скучно. Ага, как папе старую куртку напялить, это весело. А как мне!.. Слав, прекрати. Ну, правда. – Папа качает головой и показывает мне глазами, что я не права. Ну, окей, я опять не права. Я одна в этой жизни ничего не понимаю. Отвернулась. Надулась. И тут Велька говорит отчётливо: Тоторо! И, — на вдохе, — тра, — на выдохе. И вместе: — Тоторо. И-тра! Мама с папой переглядываются. На лицах – и радость, и недоумение. Недоумение, потому что они его не понимают. А радость – потому что Велька что-то сознательное сказал. Кажется, сознательное. Он так редко это при них делает, что они и не знают, что он умеет. Ты хочешь играть? – Мама, сюсюкая.