А они только смеются. Им нравится помогать. Ладно, фиг с вами. Не переломлюсь, один раз поставлю. Вылезаю на манеж тоже, тащусь за стойками. Ну-ка, мелкотня, разойдись. Волоку здоровую доску. Стараюсь ни на кого не смотреть. Как говорил папа, никого нельзя обидеть тем, в чём человек сам ничего зазорного не видит. Вон, хвостики, например, ничего зазорного не видят в том, чтобы доски таскать. И Таня не видела. А я, значит, вижу? Ездой налево потекли через препятствие, — командует Елизавета Константиновна, когда мы уходим с манежа. – Все, кроме Пинг-Понга. Что?! – Анжела. Прямо сейчас из седла от возмущения выскочит. Я тебе давно сказала: Пинг-Понг больше не прыгает. Но Елизавета Константиновна! Как же старты?! Анжела, у нас этот разговор сто раз был, — говорит Елизавета Константиновна строго. — Хватит над стариком измываться. Кавалетти ему – и не больше. Бери любого другого коня и езжай старты. Я что, виновата, что на этой сраной конюшне ни одной нормальной лошади нету! – кричит Анжела. Заниматься надо лучше! Кто хорошо ездит, на любой поедет, поняла? Конечно, Пинг-Понг вообще самокат – сел и поехал. Всё, тема закрыта. Остальные, покатились. Хлыст свистит в воздухе – это Анжела со всей дури ошпаривает Пинг-Понга по заду. Она, похоже, даже сама не понимает, зачем это делает, просто от злости. А повод натянула чуть не до груди. Бедный конь присел на задние и пятится. Ты за что бьёшь коня! – Елизавета Константиновна кричит на весь манеж. – Нельзя, слышишь?! Слезай немедленно! Сейчас же! Но Анжела сама уже, кажется, не рада тому, что сделала. Пытается заставить коня идти вперёд, тянет повод со всей дури, Пинг-Понг пятится, открыв рот, а глаза у него шалые, в них боль и ужас. Бросай повод! – кричит Елизавета Константиновна и идёт к ним. Но близко не подходит, видно, понимает, что к Пинг-Понгу лучше сейчас не лезть. И правильно делает – в этот же момент он вскидывается на дыбы во весь свой немалый рост. Машет передними ногами в воздухе, и Анжела летит навзничь. А он срывается с места и скачет по манежу, наклонив низко шею, вскидывая задом. Как будто ему не двадцать лет, а это молодой конь. Молодой и злой. Лошади от него шарахаются, а он ржет, прыгает из угла в угол. Совсем ошалел. Я его никогда таким не видела. Тихо-тихо-тихо, — приговаривает Елизавета Константиновна и идёт за ним не торопясь. Ждёт, где остановится. Не бежит и не делает резких движений. – Тихо, Пончик. Ну, всё. На Анжелу даже не смотрит. А та поднялась, отряхивается и кричит со слезами в голосе: Я папе сейчас позвоню! Он вашу конюшню за два дня закроет! Он вам!.. Он вам всем покажет! И уходит с манежа. Плачет. Я замечаю, что она слегка хромает. Тихо, Пончик. Всё хорошо. Тихо. – Елизавета Константиновна берёт коня под уздцы. Гладит по шее. Он стоит, притихший, только видно, как вздымаются бока. – Что стоим, время идёт! По очереди на препятствие заходим. Валя, поводи! Да ничего не будет, не переживай, — успокаивает меня папа по дороге домой. – Никто так просто конюшню не закроет. Перебесится эта ваша Анжела, уже в следующий раз придёт заниматься. Но в следующий раз она не приходит, а в группе школы появляется странное объявление: «Дорогие друзья! Приглашаем всех принять участие в нашем субботнике! Накануне соревнований и нового года надо привести конюшню в порядок. И не забываем, что, несмотря на костюмы, шлемы и краги обязательны для ВСЕХ участников. Костюмы костюмами, а правила безопасности превыше всего». Писала хозяйка. У неё на аватарке – белая лошадь, но даже в маленьком разрешении легко узнать нашу толстую тяжеловозку Маню во всей красе, с красным налобником уздечки. В таком виде она, спокойная и послушная, катает детишек по парку по выходным. А десятью минутами позже – новый пост от неё: «И приглашайте всех друзей и родственников на наши весёлые старты! Давайте сделаем праздник для всего района!» Хм, — говорит папа, глядя в монитор. – Какая-то подозрительная суета. Ты думаешь? – спрашиваю я. – Из-за того, да? Не знаю, — пожимает папа плечами. – Надо будет у Лизы спросить. А что случилось? – спрашивает мама. Я оборачиваюсь на неё – сейчас опять пристанет к папе из-за «Лизы». Но она как будто не замечает. Да есть тут одна проблемка, — говорит папа и в двух словах описывает всю историю с Анжелой. И с Анжелиным папой тоже. То есть ты думаешь, в администрации хотят устроить проверку? – говорит мама. Не знаю. Но с чего бы вдруг всё вот это? Причём, накануне. Ну, может, на самом деле хочет сделать праздник? Может, — папа опять пожимает плечами. – Но уж слишком это похоже на то, что хочет навести марафет. Типа, у нас в конюшне всё тип-топ, детская секция, мы нужны району. Но ведь всё и правда тип-топ, разве нет?– говорит мама. – И, правда, нужны району. Так-то да. Но ты же знаешь, что ко всему можно придраться. Если захотеть. А я сижу и молчу. Боюсь напомнить про скандал с ногавками. Который тоже был из-за Анжелы. А если ещё вспомнить про Таню, которую, наверняка, из-за неё выгнали… То всё становится не так-то уж и тип-топ. Но папа не один такой проницательный – по конюшне пополз слух, что на соревнования приедут люди из администрации. С проверкой или просто так, непонятно. Конечно, говорили и про Анжелу. Что не бывает дыма без огня. Елизавета Константиновна на вопросы не отвечала, говорила, что сама ничего не знает, но попросила на субботник все группы прийти. Поэтому за день до соревнований на конюшне суета. Занятий нет, но все приходят – чистить, драить, украшать манеж ёлочками, бумажными игрушками и мишурой. Папа с Муниром лезут под купол, на самую верхотуру – заменять перегоревшие лампы. Младшая группа моет амуницию, чистит уздечки и стремена. А старшая моет коней. Меня подключили к ним. Не по группе – по возрасту. Мойка – это целая комната, выложенная кафелем, в конце большой конюшни. Дверей нет, в стенах – растяжки, чтобы лошадей пристёгивать. Я никогда ещё этого не делала. Оказалось, всё не так сложно, только делать надо вдвоём: заводишь коня, ставишь, один его трёт щёткой, а второй поливает из шланга. Когда я прихожу туда, две девчонки как раз домывают Спарту. Она стоит спокойно, ей это даже нравится. Только девчонки ворчат: Ведь измажутся за ночь! Завтра чисть их опять. Ладно – чистить. Сейчас ещё замучаемся сушить. Блин, правда! Летом вывел на улицу, на солнышке постоял полчаса – и порядок. А ты думаешь, чего их зимой никогда не моют? Простынут же. Надо было фен из дома взять. Они выключают воду, берут большие полотенца из флиса и начинают растирать Спарту со всех сторон. Кажется, та от удовольствия жмурится. Но, конечно, высушить целую лошадь, пусть даже не самую рослую, – это долго. Берегись! – вдруг слышу голос и отхожу в сторону. По проходу идёт Изумруд. Не один, конечно – с Наташей. Вы всё, что ли? Вылазте, — командует девчонкам. Нам ещё сушить. Досушите в деннике. Но она в другой конюшне, нам её по морозу вести, что ли? Ну, досушите здесь, вон, в проходе, ставьте и трите. Мне ждать вас три часа теперь? Девчонки нехотя отвязывают Спарту, выходят в проход, ставят её там. Начинают тереть. Наташа входит, пристёгивает Изумруда за недоуздок. Ты чего здесь? – замечает меня. Меня помогать послали. Раз послали, так помогай. Шланг бери. Чего стоишь. Я беру шланг. Меня совсем не радует помогать Наташе. Ничего, успокаиваю себя, это не для неё, это для Изумруда. А потом помою Чибона. А потом Эльбруса для папы… Ты смотришь вообще, куда льёшь? Оказывается, под ноги. Прямо на копыта. Поправляю шланг. Изумруд ужасно грязный. Грязней, чем Спарта. А ещё он серый, на нём виднее, чем на бурой кобыле. Мы его будем до ночи драить. Может, стоило шампунь взять? Это каждый год так готовятся к стартам? – спрашиваю Наташу. Неуютно рядом с ней стоять и молчать. Надо что-то говорить. А то совсем неприятно будет. Хмыкает. Бурчит: А чего, коней не надо мыть, что ли? Я теряюсь. Действительно, надо.