Слушай, я сам не понял. Мы когда прыгнули, у меня как-то нехорошо пальцы в шею коню вошли. Не успел схватиться за гриву, а у Лёшки привычка такая есть – он сильно назад сдаёт шеей при прыжке. И я вдруг слышу – какой-то щелчок. Все слышали. Ну, вот. И в руке как будто что-то отдалось. – Он отбирает у Вельки ладонь, стягивает перчатку и вдруг морщится от боли. Что? – спрашиваю встревожено. Нет-нет, ничего. Всё хорошо. – Папа рассматривает кисть. Но сумерки уже, плохо видно. А Велька к нему так и жмётся. И глаза – огромные, совсем уже нечеловеческие глаза. Что-то мне всё это не нравится. Я вспоминаю, как Велька жался к больному дубу, как жался к уставшему Пончу. Ко мне, когда я с ногой лежала. Что-то мне всё это не нравится. Можно, я вас обгоню, — вдруг слышу сзади, и мимо нас проходит вороной, которого ведёт Таня. Оказывается, мы уже вышли на круг, но идём по нему медленно. Правда, там почти никого. Только Наташа и Таня. Я смотрю Тане вслед. Мне столько всего хочется у неё узнать. Но не сейчас. Не при Наташе. Вдруг слышится неприятный хруст. Пап! Ты чего?! Он держится за пальцы. Всё нормально. Похоже, суставы выбил. А дёргать-то зачем? Ну, теперь вставил. Пап, надо было сначала нормально посмотреть. При свете. Не боись, Кроль. Я не первый раз. Качаю головой. А Велька жмётся к нему и жмётся. И мне это не нравится уже совсем. Ладно, — говорю. – Ты иди, отдыхай. Я твоего коня сама расседлаю. Нечего тебе с такой рукой. Папа не спорит. Идёт рядом, держит за руку Вельку. Рассказывает, как всё было. Наташа, отходив, сколько нужно, уходит с Изумрудом. Остаётся Таня. Ладно, думаю. Потом поговорю. Ещё будет время. Не сейчас. Не при папе. Но потом так и не наступает. Когда я прихожу на большую конюшню, ни Тани, ни её коня там нет. Я быстро рассёдлываю Эльбруса. Папа кормит его морковью с левой руки. Правую, больную, Велька всё ещё держит на весу, как величайшую драгоценность. Потом я несусь в маленькую конюшню, потому что пора седлаться самой. Уже темнеет. Я вижу, что коневозка открыта. В ней, как в уютном домике, горит свет. Наверное, Таня там. Но не буду же я лезть к ней. И некогда. Я быстро седлаюсь, нам уже пора на манеж. Кладу новый, белый вальтрап. Надеваю на Чибиса серые ушки из флиса. Он к ним равнодушен. Он вообще ко всему, кажется, равнодушен. Что сейчас будет. Что ему надо делать. Пытаюсь говорить с ним, чтобы настроить на рабочее настроение, но он не ведёт и ухом, только сама начинаю сильней волноваться. Наконец, по конюшне проносится: «Выходим!» — и цокают по коридору копыта, маленькие – пони, и побольше – Спарты, пони-класс. Мы выходим вслед за ними. На улице валит снег и становится заметно холоднее. Когда мы входим в манеж, в первый момент мне кажется, там теплее. Но только в первый момент. Когда я сажусь в седло, мне кажется, я из пластмассы. Руки и ноги не гнутся. Живот сжался так, что трудно дышать. Спина как доска. Чибис трогается шагом, и я качаюсь, того гляди, навернусь. Что со мной? Неужели я так сильно замёрзла? Но нет, это не холод – трогаю ладонью щеку, всё теплое. Это волнение. Я так сильно волнуюсь, что тело как будто оцепенело. Надо успокоиться. Закрыть глаза и выдохнуть. Или не закрывать. Найти среди зрителей родителей и Вельку. Кивнуть им. Но они на меня не смотрят – мама что-то спрашивает у папы, тот отмахивается, усмехаясь. Наверное, о руке. Поехали рысью, — командует Елена Валерьевна, и мы трогаемся. Точнее, все трогаются. А Чибис идёт еле-еле – не то шаг, не то рысь. Он становится неповоротливым и толстым. Его сложно сдвинуть с места. Валя, соберись, — слышу голос Елизаветы Константиновны, когда проезжаю мимо неё. Да, я пробую собраться. Я всё для этого делаю. Но не могу. Я вообще не понимаю, что со мной происходит. Закрыть глаза. Вдох-выдох. Хорошо. Живот уже отпустило. Потом мы едем галопом, и это худший галоп, на который я только способна. Деревянное тело вбивается в спину коня, как свая. Чибис нервничает, крутит хвостом, но едет. Валя, соберись! – шепчу самой себе. И интонациями мамы: а ну, Велеслава! А потом мы прыгаем через барьеры. Маленькие, детские, всего 40 см. Первый – нормально. На втором меня слегка вытряхивает. Я падаю на переднюю луку, но держусь. И тут же вспоминаю свой первый конкур. Как навернулась подряд четыре раза. Валя валится, ага… Может, не стоило себя называть так? Тренировка окончена. Участникам покинуть манеж. Остаётся Зина. За ней приготовиться Картинке. Я слезаю с коня, бухаюсь на прямые, совершенно деревянные ноги. Ну и чего я так волнуюсь? В конце концов, не на Спарте еду. Всё должно быть хорошо. Правда, Чибоня? Накидываю на него попону. Конь равнодушно плетётся за мной. Мы ходим за манежем по кругу – коням останавливаться нельзя. Темнеет, сыплет снег, но под нами – чёрная, сбитая ногами и копытами голая земля. Снег падает, мешается с грязью, тает. Манеж светится мягким светом. Слышно, как внутри скачут и что-то кричат, но здесь всё тихо, и отсюда он похож на ёлочный шар, на большой фонарь. В тёмном зимнем лесу от него веет уютом. Я успеваю прокрутить в голове схему раз десять, как, наконец, слышу: «Чибис!» — из открытой двери голосом Елизаветы Константиновны. Ну, всё. Пора. Иду. Точнее, я-то иду, а Чибис вдруг вкопался всеми копытами – и ни с места. Чиба, нас уже зовут. Ты слышишь? Всё он слышит. Но не делает и шага. Стоит и смотрит на меня такими глазами, что ясно – он тут сейчас ляжет и будет лежать. И я не смогу сделать с ним ничего. Ну Чибочка, миленький, ты чего?! – я чуть не плачу. Тяну его и так, и эдак. Слегка шлёпаю хлыстом. Он делает шаг – и снова ни с места. Навстречу нам выходит из манежа Спарта. Всё, сейчас наш заезд! Чибис! Сейчас же идём! Ты что делаешь! – я вот-вот зареву. Валя! – Елизавета Константиновна выглядывает из манежа. Чёрный силуэт в жёлтой прорехе двери. И никто мне не поможет! Никто – потому что это соревнование, никто не должен тебе помогать. Не вышел на манеж – исключение, и гуляй. Но тут вижу – катится из света серый пушистый шар. Подкатывается к моим ногам. Берёт за руку мохнатой тёплой лапкой. И ведёт меня за собой. И я иду за ним, как завороженная. И Чибис вдруг послушно шагает следом. Как будто ничего не было. На старт приглашается Валентина Серебрякова на лошади по кличке Чибис, — объявляет Елена Валерьевна, когда мы входим. – Образ – сестра Тоторо. Валентина? – слышу удивлённый голос из притихшего зала — мама, — но уже включается музыка, и прямо передо мной раскрывается зелёный зонтик. Звучит весёлый марш – и мы шагаем друг за другом. Первым идёт Тоторо, пушистый, толстенький, полосатый, не то котик, не то совёныш. Над ним зелёный зонтик, так что нам не страшен никакой дождь. Ушки на голове качаются при каждом шаге. Он поднимает вверх усатую мордочку, он выглядывает из-под зонтика, оборачивается на меня и дирижирует лапками музыке, наполняющей весь манеж. Белый куцый хвостик подрагивает на попе. Молчаливый, добрый, он такой, какой всегда, мой маленький брат. Следом шагаю я, в сапогах и жёлтом плаще, голенастая, высокая не по возрасту. Не Пеппи Длинныйчулок, не Ронни – дочь разбойника и даже не Алиса Кира Булычова. Велеслава-не-царевна, Кролик, Славка, — это всё я. В поводу идёт Чибис. Но так бодро, что кажется мне, отпусти я его сейчас, он всё равно будет за нами шагать. Не за мной – за ним, Тоторо, духом леса. А следом вихрем, ветром, кружением – сонм непонятных существ, их не видно, но слышно, вот они, звенят в этой музыке, блестят в ней высокими нотами, чистыми аккордами. И смеются, смеются, летя за нами. Велька проводит нас по кругу и оставляет в центре. Я сажусь в седло, а он укатывается вместе со своим зонтиком и всеми существами. Я остаюсь одна. Начинайте, — слышится от столика судей, звенит колокольчик – и музыка сменяется. Ноты летят, цепляясь одна за другую, сплетают лёгкую мелодию, и Чибис скачет. Не как Эльбрус, конечно. И не как Кавалер. Он скачет рысью, но по мне и это уже неплохо. Прыгаем первый барьер. Вписываемся в поворот. Второй. Третий. Четыре. Пять. Шесть. Выходим на длинную диагональ. Сжимаю Чибиса – если не разгонится, он не прыгнет. Таня тут как раз и шлёпнула своего Кирюшу. Эх, и мне бы так же… Но не успеваю ничего сделать – Чибис уже добегает до барьера и неуклюже, почти с места переваливается через него.