И опять на дерево. А я стою, и мне совсем страшно. Потому что понимаю, что Велька не открывал рта. Что он просто улыбался, а мне казалось, что говорит. А он молчал, просто я его услышала. Со мной это тогда впервые случилось. А где другие? Ну, если он Тоторо, то где другие? Ты видел? – Я понимала, что несу ерунду, но мне так страшно было, что лучше говорить хоть что-то, прятаться за словами. Но Велька не ответил. Руку протянул и положил ладонь на дерево. Кора толстенная, в ней наросты, и его ладошка крошечная, белая, такая хрупкая на фоне этой коры, что мне захотелось её спрятать, и самого Вельку тоже – мне часто хочется спрятать его от всех, чтобы никто не обидел. Я не выдержала и прикрыла его ладошку своей. И тут что-то случилось. Мне показалось, что у меня в голове включили музыку. Грянуло что-то большое, торжественное, как будто Бах, и орган в огромно-преогромном зале, храме, когда смотришь вверх и не видишь потолка, только бесконечные, уносящиеся ввысь колонны. Но я тут же поняла, что это не Бах. Это дерево. Это дуб, его ствол, каждая ветка, уходящая в тёмное уже небо, — всё звучало. Громкая, торжественная мелодия, она текла на нас, заполняла голову, и в неё вплетались другие, повыше, потоньше, звонче, как колокольчики. Они окружали нас, и я поняла – это парк, сам парк, каждое дерево и все вместе. И там, где я слышу музыку – просто музыку, и мне этого хватает, чтобы не сойти с ума, — Велька разбирает разные голоса, для него это как песня или даже как слова, речь, нескончаемая история леса. И так у него всегда. Просто он мне сейчас это показал. Тоторо, — говорю, поднимая глаза. Ветки ползут вверх, прорастают в небо и нигде не кончаются. Окарина за стенкой стихает. Чувствую, что Велька улыбается там, в темноте. Глава 3. Первое, что я чую, когда мы входим на следующий день за ворот конюшни, — запах! Он прямо сшибает, тёплый, сильный и пряный – запах сена и лошадей. Совершенно незнакомый, он немного тревожит, но не раздражает. О, деревней запахло! Навоз, – говорит папа, тоже втягивая воздух, и подмигивает мне: — Как, Кроль, не передумала? Да нет, — говорю. – Запах как запах. Мне нравится. Память предков заговорила, – усмехается он. Осторожно! – раздаётся в этот момент, и я прыгаю в сторону. Мимо идёт лошадь. Большая, белая от носа до копыт. Какая-то просто огромная, с широченной спиной, длиннющим белым хвостом и вьющейся гривой. Очень красивая лошадь, она плывёт мимо, как бригантина, цокая подковами об асфальт. И я не сразу замечаю, что ведёт её девчонка. Мелкая, младше меня. Такая сосредоточенная, в чёрном шлеме, в бежевых брючках и с палочкой. Причём палочка розовая и со стразиками. Чесслово! У меня чуть челюсть не упала. Я ожидала, что здесь всё сурово, что здесь сильные люди, а вот, пожалуйста – мелкая гламурная девчонка. Нормально? Кроль, иди, познакомься! Папа поодаль, с высокой худощавой девушкой с короткой стрижкой и светлыми волосами. Она стоит навытяжку, ноги расставлены, уверенно так, руки за спиной, а взгляд – прицельный. И говорят обо мне явно. Да нет, тринадцать – это нормально. Позже ещё начинают. Рост уже есть, можно на любую сажать. Только секция – это учёба, она с сентября начнётся. Три раза в неделю, два раза в месяц конкур, — доносится до меня. — Сейчас занятий нет. Смотрите: вы можете пока просто походить, а к сентябрю решить: понравится – не понравится… Кроль, это Елизавета Константиновна, — оборачивается ко мне папа. – Наш тренер. А это Веле… — собирается представить меня, но я перебиваю: Валя! Валентина. – И умоляюще смотрю на него. Я ещё вчера твёрдо решила: никакой Велеславы. Хватит. Надо быть нормальным человеком, а не этой царевной, которую мама выдумала. Я Валя. Валя? – Папа смотрит во все глаза, но ничего не спрашивает. Видимо, решает спросить позже. Фух. Прокатило. Спасибо, па! Я потом всё объясню. Как-нибудь потом. Уже занимались или в первый раз? – спрашивает Елизавета Константиновна. Она всех наших переглядываний не замечает. Спрашивает вроде как меня, но смотрит на папу. Первый, — отвечает. А вот и нет! Пап, я не первый! Я уже два раза на коне сидела! Ты что, забыл: у дяди Паши на Алтае и тогда ещё, в Сочи, на площади. Ну, Кроль, вспомнила: это сто лет назад было! Ну и что! Сидела – не считается, — перебивает меня Елизавета Константиновна. – Ладно, пойдёмте, лошади уже на манеже. Приходите на занятия минут за пятнадцать, хорошо? Чтобы почистить, поседлать. Сначала вам будут лошадей собирать, потом научитесь сами. И она устремляется твёрдым шагом к воротам, а мы с папой следом. Оказавшись у неё за спиной, папа снова поднимает брови, делает недоумённое лицо. Я изображаю что-то вроде: ну, па, извини, так надо, просто поверь – надо. Я же играю с тобой в разведчиков. Вот и ты давай со мной. Нет, я, конечно, ничего такого не говорю. И он качает головой – видно, я его не убедила. Но объясняться некогда: мы уже входим в манеж. Изнутри он похож на кусок пляжа, попавший в теплицу: сверху белая плёнка, под ногами – песок. Со стороны входа – деревянная стенка немного ниже человеческого роста, за ней – зрительские кресла в три ряда. По кругу шагает белая лошадь с девочкой с розовой палочкой. В центре стоят ещё два коня, один поменьше, в чёрную крапинку, второй повыше и покрупнее, в крапинку коричневую. Обоих держит под уздцы девчонка моего примерно возраста, но повыше и покрупнее. Елизавета Константиновна идёт к ней, папа тоже, а я делаю шаг – и тут же отскакиваю. Потому что мимо проплывает величественный и ужасно высокий гнедой конь. На его спине – крошечная девчонка, ей лет десять, наверное, если не меньше, в чёрном шлеме она выглядит, как грибок. Конь проходит, покачиваясь; качается рыжий хвост. Понч, осторожно! – кричит Елизавета Константиновна. – Аглая, расшагиваем коня, расшагиваем. Активней. Аглая. Кому-то тоже не повезло с именем. Смотрю на хвост, удаляющийся по манежу. Валя, ты где там? – зовёт меня Елизавета Константиновна, и я поспешно иду к ним. Папа уже в седле – на том коне, который повыше. Сидит, выпрямившись, прислушивается к ощущениям. Елизавета Константиновна держит его коня под уздцы. Знакомься, — говорит, кивая на другого коня и девчонку рядом с ним: — Это Чибис, а это Таня. – Девочка кивает. Но не улыбается. Взгляд из-под чёлки серьёзный, взрослый. – Она будет тебе помогать. Но слушаться ты должна меня, поняла? – Киваю. – Значит так, запоминай: к коню подходим слева. Всегда. Дальше: повод на шею, стремена опускаем. Так. Теперь левую ногу в стремя, руку сюда, — стучит по шее коня возле седла. – Толкайся – и сели. Хорошо. Я даже не успеваю понять, как у меня получилось – но уже в седле и смотрю на тренера сверху вниз. Папа подмигивает. Теперь стремена перекидывай… В смысле? Просто, через шею. Крест накрест. – И Елизавета Константиновна делает это сама. Я глазом не успеваю моргнуть – остаюсь без стремян. А как же… Учимся так. Стремена – это потом, первые занятия без. Да и обувь у тебя неподходящая. Держи повод. Берёшь в кулак, как будто стаканы – вот так. Пропускаешь снизу – над мизинцами. Сверху зажимаешь большими пальцами. Хорошо. Запомнила? Между кулаками должен помещаться ещё один кулак, не больше. Отлично. Рука мягкая, поняла? Это твой контакт со ртом лошади. Дернешь грубо, сделаешь ей больно. Я обмираю, я совсем не хочу делать лошади больно. А тренер говорит и поправляет, ставит мои руки, лепит кулаки, пропускает между пальцами повод. Я тупо смотрю, как будто это не со мной, как будто это не мои руки. И конь подо мной, и черно-белая грива так близко, и пахнет тёплым, живым… От счастья становится щекотно. Так, сидишь прямо, локти держишь сзади. Носок тянешь вверх, пятку вниз. Это очень важно. И контакт ногой, чувствуешь? – Теперь она лепит мою ногу. Оттягивает носок, плотно прижимает голень к боку коня. Он от этого делает шаг в сторону. – Видишь, он отходит от ноги. Это называется шенкель. Давишь сильнее – он поворачивает. Ослабила – идёт вперёд. Сжала с обеих сторон – пошёл. А останавливать? Сейчас научишься. Поехали. – Она отпускает мою ногу и чуть отходит. Как? А что я говорила? Давишь ногами с обеих сторон и вперёд. Я давлю. Но ничего не меняется. Давлю ещё. Давлю изо всех сил. Слышу, как Чибис с шумом машет хвостом. Ну, ещё. Давай. Можно пяткой ковырнуть. Это как? Вот так. – Сильные пальцы снова хватают меня за щиколотку и чуть подворачивают ступню. Пяткой чувствую бок Чибиса. Но ему без разницы, хоть пяткой, хоть как – он никуда не идёт. – Ну же, Валя, сильней. Ты что как не живая. Его надо просить, так он никуда не поедет. Чиб! – окрикивает коня. – Ну-ка, не наглей. Это что ещё такое? И не то из-за этого, не то я и правда как-то особенно его сдавила, но Чибис вдруг вздыхает и нехотя трогается с места. Я ахаю. Молодец, — слышу сзади. — Так и едем. Спинку держи, на уши не вались. И пятку. Пятку вниз, носок наверх. Не забывай. Попробуй тут не забыть. И попробуй не горбиться, если хочется за что-то срочно схватиться – за шею, за седло, за гриву, хоть за что-нибудь. Конь шагает мерно, и земля подо мной как будто плывёт. Чибиса объезжаем! – кричит Елизавета Константиновна и отходит к папе: — Станислав, теперь с вами. А мы идём. Мы медленно двигаемся вдоль стенки. Чибис кажется усталым и старым. Остальные двигаются бодро, и белая лошадь, и высокий гнедой конь. А Чибис еле переставляет ноги. Странно так – сидеть на живом существе. Он идёт, спина качается. А ты на нём сидишь, и, вроде бы, так и надо. А ещё странно, что рядом идёт человек, а вы с ним не общаетесь. Вы даже ещё не знакомы толком. Смотрю в спину девочке. Синяя толстовка, хвост из светлых волос. На ногах, поверх синих же брюк – разноцветные полосатые гольфы. И у тренера такие же, замечаю я. Это, наверное, тоже специальная форма. Как и бриджи. А у Чибиса масть как называется? – спрашиваю. Надо же о чём-то говорить. Сверху он кажется очень занятным, чёрно-белым, как будто на снег кинули прошлогодних, уже почерневших листьев. Чубарый, — отвечает Таня.