А какой он породы? – спрашиваю опять. Пусть знает, что я не просто так, что я тоже знаю, что лошади бывают разные, у них породы. Я даже готова какие-то назвать, рысака, например, или эту, ахалтекинца. Алтайская, — кидает Таня, не оборачиваясь. О, а у меня дядя на Алтае живёт! – вырывается у меня, но тут же себя одёргиваю: слишком уж по-детски получилось. — А Чибису много лет? – спрашиваю серьёзней. Восемь, — бросает Таня совсем уж коротко. Ох, старый… Почему вдруг старый? – фыркает она. – Это нормальный возраст для лошади. Вон Пинг-Понг старый, ему двадцать скоро. А этот – нормальный. Просто ленивый и толстый. Который Пинг-Понг? Гнедой, — и кивает на высокого коня. Двадцать! Этому красавцы двадцать, и он старый?! Нет, я ничего не понимаю в лошадях. Валя, про спину не забывай, — долетает голос Елизаветы Константиновны. — А руки кто поднял? Я всё вижу. Давай, не ленись. За всем надо следить, одновременно. Остальные – поехали рысью! Белая лошадь и гнедой конь трогаются быстрее, пробегают мимо нас чаще. А мы идём все так же, неторопливо, как будто во сне. Валя, смотри вперёд, что ты ему на уши смотришь? Глаза поднимаешь, спина сразу выпрямляется. Вот. Так лучше. Я поднимаю глаза – и вижу впереди папу. Он тоже медленно качается на спине своего крапчатого коня. Вид у него забавный. Он, наверное, ждал, что мы с ним поскачем, как заправские гусары, а мы так: чик-пык. Но внутри всё равно гуляет что-то непонятное, перехватывает дыхание, становится то жутко, то весело. Хочется зажмуриться, и… И вдруг конь подо мной замирает, как вкопанный. У меня, наверное, очень растерянный вид. Но Елизавета Константиновна говорит, как ни в чём не бывало: Молодец, Валя, остановочка хорошая. Теперь подожди пять секунд, и едем дальше. Как? Как раньше, шенкелем посылаешь коня, и вперёд. На самом деле, я хотела спросить, как у меня получилось его остановить, но я не стала позориться – получилось и хорошо. Хотя не факт, что я сумею этот фокус повторить снова. А пока надо заставить его пойти. Сжать шенкелем. Я жму, но опять без результата. Чибис стоит, как и раньше, и только вздыхает. Это он от тоски или плохо себя чувствует? Пока я так мучаюсь, слышу, что Елизавета Константиновна раздаёт команды. И у меня такое чувство, будто попала в другую страну: Аглая, вольтик на рыси у красных цветов. И на какую ногу облегчаешься? А надо на какую? Даша, я сколько раз буду говорить: правый повод короче. Конь не бежит со спущенными верёвками. Хотя он бежит. Все они чудесно бегут. И только мы с Чибисом стоим и уже хором вздыхаем. И Таня никак нам не помогает. Терпеливо ждёт, что мы тронемся. Валь, ты сегодня куда-нибудь поедешь уже? – Елизавета Константиновна с папой проходит мимо нас. – Чиба! Ты не обнаглел в конец? И Чибис словно просыпается от её окрика, трогается за папиным конём, встаёт ему в хвост. Меня опять качает: вправо-влево, вправо-влево. Сейчас мы тоже поедем рысью, — слышу Елизавету Константиновну, и они с папой выходят в центр манежа. Она цепляет на его коня длинную шлею, отходит на несколько шагов и цокает языком: — Пегас, рысь! И он скачет! Правда, скачет! Папа сидит сосредоточенный, видно, что ловит баланс. Пятки вниз, носок тянем, плечи назад, — долетает голос Елизаветы Константиновны. Господи, где-то я это уже слышала… – За руками следим. Не болтаемся, куда, куда вас заболтало? Видно, что папа старается изо всех сил – тянет, выпрямляет, следит за руками. Сложная поза всадника разваливается через секунду, папу начинает качать и подбрасывать, но он собирается – и опять пятки, носки, плечи. Так они скачут в одну и в другую сторону, потом Елизавета Константиновна отцепляет шлею от уздечки. Хорошо, хорошо, — хвалит. – Угощайте коня. Валя, следующий! Во мне всё ойкает, а Таня уже поворачивает моего Чибиса, и мы идём в центр. Щёлкает карабин, Елизавета Константиновна отходит в сторону: Чиба, рысь! Я даже не успеваю понять, что происходит, а подо мной уже всё трясётся. И мне кажется, что я вот-вот упаду. Что я уже соскальзываю из седла. Налево! Нет, направо! От ужаса хватаюсь за луку, сжимаюсь, разве что не закрываю глаза. И Чибис останавливается. Причём так резко, что меня и правда чуть не вытряхивает. Ну, куда! – возмущённо кричит Елизавета Константиновна. – Ты чего повод бросила? Так нельзя. Села, откинулась в седле – и потекла спокойно. Твоё дело сейчас держаться, больше ни о чём думать не надо. Давай снова: берём повод… Погодите, погодите! Чем держаться? Ногами. На лошади мы всегда держимся только ногами. Все вот эти штуки с бросанием повода, с гривой – ты это сразу забудь. Поняла? Ага… Ну, молодец. Давай, садись. Чиба! Рысь! И она снова щёлкает языком, и снова подо мной всё трясётся и едет, но я держусь. Я изо всех сил держусь ногами. Ужасно хочется закрыть глаза, но я этого не делаю. Ужасно хочется схватиться за гриву – но я и этого не делаю тоже. Я просто сижу. И еду. И трясусь. Хорошо, — говорит Елизавета Константиновна. – Хорошо. Смотришь вперёд. Руки держишь. Вверх не поднимай, локти сзади. Так. Молодец. Тряска кончается, Чибис переходит в шаг. Я выдыхаю. Мимо проходит папа, сейчас Таня ведёт его коня. Он улыбается мне: ничего, Кроль, держись! Пытаюсь улыбнуться в ответ. Так, теперь в другую сторону, — говорит Елизавета Константиновна. Это называется: рано обрадовались… И всё повторяется снова. Потом мы опять идём по кругу, а все бегут мимо рысью. Потом опять рысью скачет сначала папин Пегас, потом мой Чибис, и меня то трясёт, то качает, а Екатерина Константиновна напоминает через каждый шаг: «Руки! Ноги! Плечи! Носки!» И я понимаю, где это уже слышала – на балете, на ненавистном балете. Но стараюсь, то одно тяну, то другое выпрямляю, только всё снова сгибается, съёживается и скрючивается. Потом наших коней выводят в центр, и Елизавета Константиновна кричит: Остальные, подтягиваем повод, готовимся к галопу. Поехали по готовности! И у меня захватывает дух. Потому что они скачут, и это так красиво! Белая большая кобыла и гнедой конь, они скачут и скачут, такие статные, такие летящие, а я не могу отвести глаза. Неужели, я тоже так буду когда-нибудь? Мне прямо не верится, и хочется, и страшно – чтобы вот так, только песок из-под копыт, и дробное тыг-дым, тыг-дым, аж весь манеж гудит. И дыхание перехватывает от красоты… Идём, идём. Ему нельзя стоять, — слышу Таню. Она чуть тянет Чибиса. Я послушно сжимаю его ногами, и мы трогаемся – шагом, еле-еле. А вокруг летят, летят… А ты тоже здесь занимаешься? – Мне хочется поговорить. Потому что сил нет смотреть, как красиво скачут кони. Потому что сил нет думать, что я не смогу так. Никогда. Ага. – Таня не оборачивается. А давно? Два года. Два года! Ты, наверное, уже всё умеешь? Если бы. – Мне кажется, или она правда вздыхает? – Чтобы всё уметь, знаешь, сколько надо заниматься! Сколько? Ну, лет десять. Десять?! Да ладно. Чтобы вот так, ездить галопом – надо десять лет! Что ты! – Кажется, она смеётся. Не оборачивается, и я не вижу, но по голосу – кажется, да. – Это быстро. Я другое имею в виду. Но мне неважно другое. О другом я даже подумать сейчас не могу. А за сколько научишься? Ну, я не знаю. Полгода. У всех по-разному. Смотря ещё, сколько заниматься в неделю. А ты сколько? Я в группу хожу. У нас три раза тренировки. Три раза в неделю. Вот это всё – три раза в неделю! Я пытаюсь представить. И понять, хочу ли я себе такого. Спинку держать. Пятку тянуть. Балет был очень давно, но я прекрасно помню, как это противно. А я туда только два раза в неделю ходила. А тут ещё тряска, ноги сводит, и куча непонятных слов… И – галоп. Вот этот, летящий, как ветер, как свобода. А это всегда так сложно, или потом проще? Я не знаю, – тянет Таня. – Первый раз сложнее, наверное. Потом привыкаешь. Я не помню уже. Вокруг едут рысью, а потом переходят в шаг. Чибис, в центр, останавливаемся, слезаем! – кричит Елизавета Константиновна. Она уже остановила папиного коня. Таня тормозит моего. Он послушно замирает. Я переношу ногу – и чуть не падаю. Еле держусь, хватаюсь за гриву.