И папа спокойно отъезжает с другой стороны. Как будто ничего и не было. Я даже не успеваю заметить, как у него это получилось. И слышу: Валя, поехали. Спокойно. Не держи её. Но я и не держу. Стоило мне завернуть к барьеру, как со Спартой что-то происходит. Как будто у неё между ушами загорается красная лампочка: она вытягивает шею, сама вся вытягивает в струнку, набирает скорость – и несётся со всех ног! Грива! – слышу я, в последний момент выкидываю вперёд руки и только пристаю – как уже понимаю, что мы перелетели на другую сторону. И Спарта тут же останавливается, как вкопанная. Больше ей не интересно. Ничего, Валь, для первого раза нормально, — слышу голос Елизаветы Константиновны, но сама не очень понимаю, что это было и что в этом нормального. – Похлопай и отъезжай из-под барьера. Следующий. Я хлопаю Спарту по шее и двигаю её обратно в ту же очередь. Сердце колотится, но это уже не страх, а восторг: получилось! И как это круто! Хочу ещё! Ещё наступает стремительно. Я даже не успеваю сообразить – Спарта сама выворачивает на барьер, сама набирает скорость, я опять слышу: «Грива!» — как уже оказываюсь на другой стороне. Кажется, получается. Я ещё поверить в это боюсь, но кажется – да! Отыскиваю глазами Таню, может, она мне что-то подскажет, хотя бы кивнёт, так ли я всё делаю. Но из-под каски её глаза строгие, а лицо непроницаемые. Не понятно даже, видела ли она, как я прыгала. Ну и ладно. Мы прыгнули ещё раз в эту сторону, потом – в другую. Спарте это явно нравится, и я понимаю теперь, что значит «она сама идёт на барьер» — мне ничего не надо делать, чтобы направить её. И прыгать оказалось не сложно, главное, привставать, вытягивать руки вперёд, хвататься за гриву – и уже садишься на другой стороне. Всё! Сидеть! Ульяна, Сидеть! – вдруг слышу я за спиной, а потом странный звук. Оборачиваюсь: полная девочка свалилась с пони. Съехала набок, как мешок. Стоит теперь, отряхивается, нелепая и смешная. Елизавета Константиновна подводит ей пони в поводу. – Всё нормально? Залезай. – Ульяна не смотрит на неё и ни на кого не смотрит, лезет обратно в седло. Поехала дальше. А мне опять становится страшно. Я уже как будто и забыла, что можно упасть. Сначала думала об этом, а потом так втянулась, что перестала. Ездой направо – жёлтое, на зрителей, белое – к стене. Потекли, — командует Елизавета Константиновна, и я только тут замечаю, что барьеры стали выше: она подняла планки. Страх плещет во мне снова. Прыгает Таня – один барьер, другой. Нормально. Прыгает папа – один барьер, другой. Чуть похуже, его болтает в седле, и Елизавета Константиновна велит не стоять на стременах, но тоже ничего. И вот моя очередь. Валя, спокойно. Отдай ей повод, не тяни. Она и так нормально заходит. Отдать повод – да она шутит! А держаться за что? Но я не успеваю ничего ответить, потому что Спарта дёргается – и я слышу странный звук. Что это? Господи, да это ветер в ушах, так быстро она скачет! Прыжок! Грива! Порядок. Но Елизавета Константиновна кричит: Веди, веди дальше! Следующий барьер! Ой, я же совсем о нём забыла!.. Но Спарта понимает всё быстрее, чем я. Поворачивает. Снова шумит в ушах. Толчок! Прыжок!.. И тут я чувствую, что лошадь из-под меня уходит. Она – в одну сторону, я в другую. И я ничего не успеваю сделать, хватаю воздух вокруг себя. Мама! Кувыркаюсь через голову и сажусь. Вижу, как Спарта рысью отбегает, белея своими гамашами. Хорошо, что я вчера посмотрела, как правильно падать. А вот потому, что вести надо лошадь! – кричит Елизавета Константиновна. – После барьера – шенкель. А не сидеть, как мешок. Работать надо своими макаронинами! Лошадь-то права, она дальше поскакала, у неё маршрут. И нам, видимо, не по пути, — хочу сказать я, но молчу. Смотрю, как Елизавета Константиновна ловит Спарту и ведёт ко мне. Всё нормально, ничего не отбила? Залезай. Опять? А ты как думаешь? Упала – это ещё не повод прекращать занятие. Ладно, не повод – так не повод. Я сажусь, и мы едем шагом, пристраиваемся в хвост очереди. Все снова прыгают два барьера подряд. Нормально прыгают, даже Ульяна на пони. Спарта пошла, — слышу я. – Рысью. Не гони. Потянула – отпустила. Успокой лошадь! Я бы рада – но какой там! Спарта, только сообразив, что нам сейчас снова прыгать и ещё даже не видя барьера, как будто срывается с цепи и скачет изо всех сил! Я чувствую, как напряглись её мышцы, но уже ничего не могу – ни думать, ни делать. Я только хватаюсь за неё и стараюсь не закрыть от страха глаза. В ушах свистит. Меня толкает снизу, подбрасывает, я чувствую, что теряю опору, пытаюсь схватиться хоть за что-нибудь, но понимаю, что уже не держусь, меня выкинуло снова на шею лошади. Спарта же не сбавляет темпа, несётся на галопе, вписывается в поворот, проносится у самой стены – и у меня что-то щёлкает в мозгу, я хватаюсь за деревянный борт манежа. Куда?! – слышу крик Елизаветы Константиновны. – Нельзя! Но поздно. Не понятно, чего я хотела, остановить лошадь или пересесть на забор, но только Спарта выкатывается из-под меня, а я сползаю на землю. Еле-еле встаю на ноги – колени трясутся. Я даже хватаюсь за них с удивлением – всегда думала, что это такое литературное преувеличение, а вот, оказалось, правда, ещё как трясутся. Валя! Ты куда полезла? – Елизавета Константиновна подводит мне лошадь снова. – На тот же барьер, поехали. Опять? – У меня голос дрожит. Мне кажется, я сейчас упаду, я хочу, чтобы меня пожалели. Нахожу глазами папу. Он смотрит внимательно, но не вмешивается. На манеже главный – тренер, что может сделать папа? А ты что хотела? – вместо всякой жалости накидывается на меня Елизавета Константиновна. — Лошади нельзя закреплять, что она тебя сбросит – и всё, свободна. Она потом так всегда делать будет. Поехали. Дети, пропустите Спарту! Я сажусь в седло, понимая, что у меня не осталось никаких сил. В голове шум, я просто не понимаю, что мне делать. Сажусь, пускаю Спарту рысью. Она доезжает до конца манежа, поворачивает на барьер – и срывается в галоп. Ничего. Ничего. Аккуратно едем, пусть так, — слышится голос Елизаветы Константиновны, а я понимаю в этот момент, что Спарта идёт не на дальнее препятствие, как должна, а на ближнее, под углом! Я слишком поздно это понимаю. Ахнуть не успеваю – лечу вперёд лошади, через её шею. Кувыркаюсь. Перед глазами – песок. Сажусь. Озираюсь. Хлопаю глазами. Голова кругом. Валя, нельзя было туда! Держать нужно лошадь! – кричит Елизавета Константиновна. И я понимаю, что она мне всё это время что-то кричала, но я просто не слышала. Я вообще как в бочке, и вокруг меня только гул. Спарта уже рядом. Мне кажется, она ухмыляется, пока я опять залезаю на неё. Поехали. На белый. Слышишь меня, Валь? – на белый! Я слышу – и не слышу. На самом деле, мне уже всё равно. Совершеннейшее равнодушие во всём теле, в голове, всюду. Мне только хочется, чтобы от меня отстали. Но нет. Спарта делает круг, опять выходит на прямую к барьеру – и я снова понимаю, что она скачет на ближний, жёлтый. Нельзя! Вольт! Валя, вольт! – слышу я голос Елизаветы Константиновны, и тут вижу её саму: она выходит и становится перед барьером! Мне показалось, у меня глаза выкатятся от испуга. И Спарта тоже, похоже, обалдела. Она уже неслась во весь дух, так что её ничем нельзя было остановить. Но тормозит, сама, потому что я уже ничего не могу, только бы держаться. Изгибает спину и отворачивает и от тренера, и от барьера. И замирает возле правой стойки, вкопавшись всеми четырьмя, а меня по инерции сдёргивает вперёд – и я бухаюсь под ноги Елизаветы Константиновны. Ба-бах! – это рушится барьер, потому что я его зацепила. Кони вокруг вздрагивают, кто-то пытается сорваться в галоп, Спарта прыгает рядом. Я чувствую себя пластмассовым манекеном – руки-ноги как палки, в голове пустота. Глазами хлоп-хлоп. Кто все эти люди? Четвёртый раз. Четвёртый раз подряд я упала. За один день. За одно занятие. А до этого – ни разу. И жутко собой гордилась. Вот, получи. И какая тебе после этого секция? Валя, ну что ты сегодня валишься? – Елизавета Константиновна не ругается, голос звучит с сочувствием. От кресел, где зрители, слышится смех. Неприятный, с хрипотцой. Оборачиваюсь – те самые девчонки угорают. Конечно, Валя – валишься, ржака! Меня душит отчаянье и злость. И тоска: опять в седло?! Я не хочу! Елизавета Константиновна, я не сяду! Я боюсь! – Я сама не узнаю свой голос — капризный, детский, разве это я? Во мне всё колотится. Мне и правда ужасно страшно. Я только сейчас это почувствовала – зато с какой силой! Оборачиваюсь, ищу глазами папу: ну ты-то, хоть ты мне помоги! Ну-ка, не хнычь! – коротко говорит Елизавета Константиновна, и я смиряюсь. Скажи она что угодно другое, и я бы разревелась, наверное. Но она говорит, как мама, как будто знает, что надо сказать. Только шмыгаю носом и покорно лезу в седло. Потому что мама всегда, стоит мне начать реветь, говорит: «Не хнычь!» — и никаких разбирательств, никаких утешений, хоть бы я руку порезала, хоть бы коленку об асфальт, хоть когда сломала руку, съехав с горки. Хоть бы вот четыре раза подряд с коня слететь. Какое дело? Надо – залезай и езжай. И не хнычь. Тренер на манеже главный. Залезаю. Оборачиваюсь на папу. Он подмигивает. Держись, Кроль! Один раз прыгнешь, и отстану, — говорит Елизавета Константиновна, под уздцы выводя Спарту на внешний круг. – Она тоже уже устала. Но она должна слушаться, понимаешь? И знать, что так себя вести нельзя. Поехали, на белое. Не объезжай, сразу. – И отпускает лошадь. Сразу – так сразу. Шагом, потом рысью. Жёлтое препятствие разрушено, туда она больше не полезет. Белое. Доворачиваю, прижимаю оба шенкеля. Галоп. Толчок. Грива. Сели. Вот и всё. Я даже оборачиваюсь – и правда, всё? Да, барьер сзади. Мы трусим со Спартой по внешнему кругу. Валя, молодец! Угощай кобылу, отставай. Порыси по стенке. Остальные ездой направо, подряд: белое, жёлтое. Поехали! Как будто ничего не случилось.