— Да, — резкое, как всегда. – М-м, уверен, что стоит? Я подняла на него взгляд, догадавшись, кто собеседник, и Костик протянул мне смартфон. Сердце ёкнуло, но я… да, я взяла гаджет. — Алло, — произнесла тише, чем хотела, словно боясь, что услышит. — Кэти… мы можем поговорить? — Говори. — Не по телефону, Малая, — хмыкнул Макс в трубку. — Тогда где? — Выходи, — сказал и сбросил вызов, будто был уверен, что выйду. Но я и впрямь вышла. Машина Картера стояла у наших ворот, а он сам курил, прислонившись к пассажирской двери. Знакомый табачный запах ударил в нос, когда я приблизилась, и парень тут же двумя пальцами отшвырнул окурок на дорогу, рассыпав искры в сумерках. Он замер, глядя на меня, и не торопился усадить в тёплое нутро автомобиля. Просто смотрел. Будто запоминал. — Будешь здесь говорить? – я отвела от него взгляд, потому что не хотела видеть его таким грустным и задумчивым. Я хотела обнять. Прижаться к крепкой груди и ещё раз услышать, как громко стучит его сердце, когда я рядом. – Я думала… — Садись в машину, — Макс отстранился и открыл мне дверцу. Кивнула и заняла пассажирское сидение. Пристёгиваться не стала, рассчитывая, что мы никуда не поедем. И мы действительно остались на дороге. Картер молчал, сжимая руль до побелевших костяшек, а я не знала, что говорить. Да и нужно ли что-то говорить? В салоне тихо играла «Deep end» от певицы Ruelle, и я повторила про себя три короткие строчки из припева, соглашаясь с каждым словом: I'm slipping into the deep end. I'm in over my head. I can't catch my breath.* — Как ты? – спросил всё же, нарушая безмолвие. В воздухе витало густое напряжение, от которого можно было телефоны заряжать. И я даже не знаю, с чем это связано. — Только что услышала из новостей про Тамилову, — ответила тихо. И Макс в очередной раз доказал, что он лучший друг моего брата: — Осуждаешь? Я вздохнула, собираясь с силами и всё же развернулась, чтобы смотреть ему в глаза. Макс тоже повернул голову и… мы оба замерли, попав в ловушку взглядов. В груди мгновенно сжало тоскливым спазмом, а горло засаднило. Макс сглотнул, но продолжал смотреть на меня потемневшей от голода коркой льда. — Не осуждаю, — выдохнула я наконец. — Знаю, ради кого и ради чего. А ещё знаю, что, несмотря на всю мою доброту, чувствую уверенность: она того заслуживала. — Ты не представляешь даже насколько, — усмехнулся он, и мы снова погрузились в напряженное молчание. Прямо здесь и сейчас, наверное, решалась наша судьба. Я не была готова сделать выбор, а Макс… он не мог сказать мне то, зачем позвал. Мы оба оттягивали тяжелый момент разговора. Оба варились в котле мыслей и тяжелых чувств. Картер любил меня. Я уверена, любил своей странной любовью. Чего стоит вспомнить только такую мелочь, как гель для душа на полке в его ванной. И это не вызывало отторжения. Мне приятна мысль, что он мучился ещё хуже, чем я. Ведь сам отталкивал, зная, что может притянуть. Горько улыбнулась, осознав масштабы лжи в своей жизни. Крайне неприятное чувство, что тугой верёвкой стягивало душу. — О чём ты хотел поговорить? Макс снова сжал руль, вздохнул поглубже и потянулся к внутреннему карману куртки. Я не против, когда он курит. Мне всегда это нравилось, поэтому спокойно смотрела, как он обхватил губами фильтр, подкурил и знакомо щёлкнул зажигалкой, отчего я мгновенно вспомнила, как лежала на кожаном диване и умирала от возбуждения. Тут же пошла удушливой волной смущения, но взгляда от его губ не отвела. — Почему ты не показался мне в клубе? Я… догадывалась, что тогда был не Дамир. Картер снова растянул губы в усмешке и сделал новую затяжку. — Я до сих пор помню твой вкус, Кэти… — произносит таким низким голосом, что я тут же сжимаю бёдра от прострелившего возбуждения. – Твои стоны, мольбы, милые угрозы и досаду, когда не получалось кончить. О, Господи! Мне стало невыносимо жарко, и я поспешила открыть окно со своей стороны, а он, словно издеваясь, продолжил: — Помню твёрдость твоих сосков на языке и мягкость тела. — Прекрати, — прошептала, чувствуя невыносимый жар в низу живота. Картер обернулся, посмотрел в моё красное лицо и ещё раз усмехнулся. Невесело. — Ты же моя, Кэти. Моя с самого начала, неужели не поним аешь? — Это ты не понимал этого очень долго, Макс. Почему? — с трудом проговорила я. – Откуда такое рьяное желание защищать то, что тебе никогда не принадлежало? Я ведь… — Посмотри, что сейчас из нашей близости получилось, Малая. — Ты мог ещё тогда отказаться от «семьи», — уверенно заявила я. – Мог ведь. Сколько тебе было? — Пятнадцать, Кэти. И я не мог. И я только сейчас поняла, что ничего толком о Картере не знала. О том парнишке, что однажды появился на баскетбольной площадке. О том, кого я возненавидела в первую же встречу, лишь бы не признавать, что он способен затрагивать мои чувства. О том, кому в итоге принесла их на блюдечке с голубой каёмочкой. Мы снова замолчали, разделяя напряжение, ставшее уже привычным, а потом… — Сегодня ночью я улетаю. В Америку. Насовсем. От этой фразы внутри всё стынет. И я не спрашиваю почему. Не могу спросить. Мне не хватает сил. Макс поворачивает голову, ожидая ответа. Или хоть какой-то реакции, а я понимаю, что не получается и слова из себя выдавить. Я умерла. Меня не хватит даже на вдох. — Промолчишь? — усмехается он. И словно в насмешку в салоне заиграла песня "Say something" в исполнении Boyce Avenue. Но я не попрошу остаться. Это его выбор. Его желание. И я не уверена, что так не будет лучше для нас обоих. Ведь я не могу быть с преступником. Не могу, даже если люблю его больше всего на свете. Я не выдержу. Не выживу. Сама себя уничтожу, разобрав остатки того кирпичного нечто, что ещё выполняет функцию внутреннего стержня. Выполняет функцию меня. Киваю и на автомате дёргаю ручку двери. Молча встаю, но Макс резко хватает меня за пальцы и дёргает на себя так, что я валюсь обратно на сидение. — Я могу забрать тебя с собой! – говорит он с глухим отчаянием, которое разрывает моё сердце. — Я не хочу, — отвечаю тихо. — Отпусти. И он отпускает. Мы оба понимаем, что это самое ужасное прощание, но я не могу находится рядом с ним ни секунды, потому что… Я не хочу признавать, но мне больно. Мне так больно, что я дышать не могу. Что-то царапается в груди и рвёт душу на ошмётки. Что-то, что способно оставить меня пустой. Захлопнув дверцу, я разворачиваюсь к дому и тону в звуке срывающейся с места машины. Задние фары пропали из виду уже через несколько секунд моего бессмысленного взирания на них. Я дура… Я дура, которая только что убила нас обоих. В дом я вернулась, пребывая в состоянии… прострации? Скорее всего. Я чувствовала себя никакой. От меня будто отодрали все, что возможно, и я осталась лишь с пустотой и болью. Даже крови не осталось — мое сердце уже давно не мое, я вырвала его еще давно и отдала в руки человека, который через несколько часов просто покинет мою жизнь. Все правильно, все верно, все так, как должно быть. Макс взял ответственность на себя — уехал сам, не стал давить или устраивать конфликт, но… Почему же мне плохо? Ощущение, словно творится что-то неправильное, ирреальное. Когда зашла на кухню, увидела Костика, что-то делающего у плиты. Он, подпевая какой-то мелодии, льющейся из беспроводных наушников, жарил… Пошла, дабы глянуть, какой продукт мучает брат. Настолько не повезло яйцам. — О, ты вернулась, — он вынул из уха один наушник и широко улыбнулся. — Я сегодня повар. Смотри, чему я научился за годы студенческой жизни! Это еда богов, то, чего ты еще никогда не пробовала, Малая! — Подгоревшую яичницу я действительно не пробовала, — кивнула я, открывая форточку пошире. — И что-то даже не хочу приобщаться к твоему деликатесу. С желудком мне еще жить как минимум лет сорок, я еще про пенсию молчу. — Вот потому ты и не богиня, — не обиделся Костя, ловко орудуя лопаточкой. — Ладно, тогда будешь жевать тоскливо бутерброды. Кажется, я где-то видел столетний лоток с нарезкой колбасы. Надо отвоевать ее у плесени… И выйдет самый шикарный студенческий бутерброд! Я улыбнулась, но улыбка вышла жалкой и ненастоящей. Я сама себя чувствовала ненастоящей, созданной из пластика и пустоты. — Костик, — осторожно позвала я, до сих пор взвешивая свое решение. Разбирая то, что хочу произнести, по кирпичикам, которые раскладывала затем на "да" и "нет". А потом… Разве уже может быть хуже того, как сейчас? — Расскажи мне все. Абсолютно все. Брат, который до этого шинковал сыр, чтобы посыпать свою "пищу богов", замер и спросил: — В смысле?