– А, понятно! Джастин это заслужил, он отлично справляется. Да и мне нужен управляющий. Просто идеально все совпало. Однако ее по-прежнему что-то беспокоит. Я ловлю ее взгляд, но Мелисса отводит глаза и принимается смотреть в окно на наш чахлый палисадник. Наконец она заговаривает: – Прибавка… Это «черная зарплата». – Мелисса снова смотрит на меня. Приподнимаю бровь. Я ее подруга, но еще и бухгалтер. Подозреваю, что Мелисса ничего бы мне не сказала, не всплыви в разговоре прибавка Джастина. – Когда клиенты платят наличными, это не всегда проходит через кассу. Я держу кое-что на черный день. Покрываю этим расходы по домашнему хозяйству, и не приходится зависеть от прибыли с бизнеса. – Ясно. Наверное, мне сейчас полагается бороться с собственной сознательностью, но, на мой взгляд, Мелисса никому не причиняет вреда. Она же не какой-нибудь владелец глобальной розничной сети, который уклоняется от уплаты корпоративного налога с офшорных счетов. Всего лишь хозяйка крошечной фирмы и, как все мы, пытается заработать на жизнь. – Это не совсем эгоизм, понимаешь. – Судя по выражению лица Мелиссы, она сожалеет о своем признании и беспокоится, что я ее осуждаю. – Джастин тоже в выигрыше – ему не придется общаться с налоговой, и он сможет немного подкопить. Я тронута тем, что она даже об этом подумала. – Подозреваю, мне тебя нужно благодарить за то, что он отдал за аренду часть прибавки? – Мы всего лишь перекинулись с ним парой слов… – Она делает невинное лицо, и я невольно начинаю смеяться. – Что ж, спасибо. Приятно видеть, что он наконец немного повзрослел. А ты не боишься, что кто-то натравит на тебя налоговую? Могу добавить, что свою шляпу бухгалтера я временно повесила на гвоздь. Ведь не одной Мелиссе следует беспокоиться. Если прижмут ее, то и меня следом потянут. – Об этом знаешь только ты. – О чем знаю? – ухмыляюсь я. – Пойду-ка лучше переоденусь. От меня воняет. На мне все те же спортивные штаны и футболка, в которых я спала прошлой ночью, и внезапно в нос начинает бить затхлый запах болезни. – Предстоит познакомиться с новым бойфрендом-тире-режиссером Кэти. Он заедет, чтобы отвезти ее на репетицию. – Бойфрендом? – Ну, она его так не называла, но я-то знаю свою дочь. Кэти с ним только в понедельник познакомилась, но, клянусь, с тех пор в каждом разговоре всплывает его имя. Айзек то, Айзек се. По уши втрескалась. Я слышу скрип ступенек и резко замолкаю. В кухне появляется Кэти. – Ого, вы только поглядите! – Мелисса вскакивает, чтобы обнять ее. На Кэти узкие серые джинсы, которые словно краской забрызгали, и толстовка с золотыми пайетками. Край толстовки задирается, когда дочка обнимает Мелиссу. – Знаменитый куриный суп? Хоть чуть-чуть осталось? – Там еще много. Итак, я слышала об Айзеке… – Мелисса выделяет гласные в имени парня, и дочь с подозрением глядит на меня. Я молчу. – Он превосходный режиссер, – чопорно произносит Кэти. Продолжения мы так и не получаем. – Осмелюсь спросить о деньгах. – Мелиссе никогда не изменяет деловая жилка. – Я знаю, что профессия актера не самая прибыльная, но покроются ли хотя бы твои расходы? Молчание Кэти говорит мне все, что нужно было узнать. – Ох, Кэти, я думала, что это настоящая работа! – Это работа. Нам заплатят после турне. Как только поступит выручка от продажи билетов и будут оплачены счета. – Значит, у тебя доля от прибыли? – уточняет Мелисса. – Вот именно. – А если прибыли не будет? – спрашиваю я. Кэти резко оборачивается. – Ну вот, опять! Мам, почему бы тебе просто не сказать, что я полное дерьмо? Что никто не придет и все мы потеряем наши деньги… – Она замолкает, но уже слишком поздно. – Какие деньги? Долю от прибыли я еще могу понять – до некоторой степени, – но, пожалуйста, скажи мне, что ты не отдала деньги первому встречному! Мелисса встает. – Думаю, для меня это намек. Пора идти. Ты молодец, что получила роль, Кэти. – Она бросает на меня строгий взгляд, который означает «Будь с ней помягче», а затем уходит. – Какие деньги, Кэти? – упорствую я. Дочь ставит тарелку с супом в микроволновку и нажимает кнопку разогрева. – Мы разделили расходы за площадку для репетиций, вот и все. Это кооператив. – Это мошенничество. – Ты ничего не понимаешь в театре, мама! Мы обе переходим на крик и даже не слышим, как поворачивается ключ в двери. Из-за моей болезни Саймон всю неделю возвращается с работы пораньше. – Выходит, тебе уже лучше? – спрашивает он, когда я наконец его замечаю. С выражением покорности и веселья на лице Саймон прислоняется к дверному косяку. – Немного, – смущенно отвечаю я и спрашиваю Кэти, которая уже ставит суп на поднос, чтобы поесть в своей комнате: – Во сколько Айзек заедет? – В пять. Не стану приглашать его в дом, если ты снова заведешь разговор про долю от прибыли. – Не заведу, обещаю. Просто хочу с ним познакомиться. – Я тебе кое-что купил, – говорит Саймон и протягивает Кэти пластиковый пакет с чем-то маленьким и твердым внутри. Дочь отставляет поднос и открывает подарок. Там оказывается сигнальное устройство из тех, что издают звук сирены, когда вытаскиваешь штырек. – Продавали в магазинчике на углу. Не знаю, насколько оно хорошее, но подумал, что ты можешь носить с собой эту штуку, когда будешь возвращаться домой на метро. – Спасибо, – говорю я, поскольку прекрасно понимаю, что он купил это не столько для спокойствия Кэти, сколько для моего. Чтобы я не переживала из-за поздних возвращений дочки. Мне становится неловко, и я пытаюсь искупить свою недавнюю вспышку. – Дорогая, а когда начнется продажа билетов на «Двенадцатую ночь»? Мы ведь хотим быть в первом ряду. Верно, Саймон? – Именно так. Он говорит серьезно, и не только потому, что речь идет о Кэти. Саймон на самом деле любит классическую музыку, театр и малоизвестные джазовые концерты в укромных уголках. Ошарашенный тем, что я никогда не видела «Мышеловку», он повел меня на этот спектакль и все время отвлекался от сцены, проверяя, нравится ли мне. Было вполне ничего, но я все-таки предпочитаю «Мама мия!». – Точно не знаю. Я выясню, – отвечает Кэти. – Спасибо. Последнее она адресует Саймону, в котором, как мне кажется, видит родственную душу. Прошлым вечером он помогал ей репетировать монолог, прерываясь на обсуждение образов. – Видишь, она говорит о своем притворстве и называет его пагубным, – говорил Саймон. – Да! И даже в самом конце не ясно, какая из сторон настоящая. Я тогда поймала взгляд Джастина – редкий момент тайного взаимопонимания между нами. На первом свидании Саймон сказал, что мечтает писать. – Но ты ведь уже пишешь? – Я была сбита с толку, ведь когда мы познакомились, он представился журналистом. Саймон пренебрежительно покачал головой. – Это совсем другое. Всего лишь газетные заметки. Я хочу писать книги. – Так пиши. – Однажды начну, – ответил он, – когда появится время. В тот год я купила ему на Рождество блокнот «Молескин» – плотные кремовые страницы в переплете из мягкой коричневой кожи. – Для твоей книги, – робко пояснила я. Мы были вместе всего пару недель, и у меня несколько дней ушло на мучительные размышления о подарке. Но Саймон смотрел на меня так, словно я преподнесла ему луну. – Дело было не в блокноте, – сказал он мне больше года спустя, когда переехал сюда и наполовину закончил первый черновик книги, – а в том, что ты поверила в меня.