* * * Предсказание инспектора сбылось. По совету своего адвоката – худого встревоженного мужчины в очках в тонкой оправе – Гордон Тиллман отказался отвечать на вопросы. – Надеюсь, моего клиента выпустят под залог? – произнес адвокат, когда Тиллмана отвели в камеру. – Боюсь, у нас другие планы, – ответила Келли. – Дело серьезное, нам предстоит провести обширную судебно-медицинскую экспертизу. Вашему клиенту придется на некоторое время задержаться. Похвала Ника придала ей уверенности, и на второй половине допроса она почувствовала себя прежней. Какой была раньше, до того как все испортила. Они могли задержать Тиллмана на двадцать четыре часа, но Ник связался с дежурным суперинтендантом, чтобы тот продлил срок. Однако, учитывая, сколько времени запросил для себя Эндрю, даже дополнительных суток вряд ли хватило бы. Потребуются полномочия судьи, чтобы продержать Тиллмана дольше. В ожидании новостей от надзорного сержанта Келли листала бумаги по делу. Заявление жертвы производило тягостное впечатление. Рядом с ней остановился черный «Лексус», водитель спросил дорогу. При этом он распахнул пассажирскую дверь, потому что «окно не открывается». «Это казалось странным, – говорилось в заявлении, – ведь машина выглядела новой, но мне и в голову не пришло что-то заподозрить». Кэтрин наклонилась, чтобы подсказать направление – водитель сказал ей, что ищет М20, – и успела рассмотреть мужчину, которого описывала как дружелюбного и безобидного на вид. «Он извинился за то, что отнимает мое время, и поблагодарил за помощь». Кэтрин второй раз повторяла, как ему проехать («он сказал, что у него ужасная память»), когда стали ясны истинные намерения Гордона Тиллмана. «Он вдруг протянул руку и схватил меня. Вцепился в мой палантин, зажал его где-то за правым плечом и потащил меня в машину. Все произошло очень быстро. Думаю, я даже закричать не успела. Он нажал на газ, а мои ноги все еще торчали наружу. Я уткнулась лицом ему в колени. Руль уперся мне в затылок, а мужчина свободной рукой прижал мою голову к своей промежности». В какой-то момент машина остановилась довольно надолго, и Тиллман, продолжая прижимать голову жертвы к своему паху, перегнулся и захлопнул пассажирскую дверь. Скорость он так и не переключил. «Я попыталась повернуть голову, но он не позволил, – рассказала девушка бравшему у нее показания детективу из Кента. – Мое лицо прижималось к его члену, и я чувствовала, как тот становился все тверже и тверже. Тогда-то и поняла, что меня собираются изнасиловать». В сопроводительной записке говорилось, что у жертвы двое детей. Младшему всего полтора годика. Кэтрин работает консультантом по подбору персонала и уже одиннадцать лет замужем. «Я полностью поддерживаю полицейское разбирательство и готова, если потребуется, присутствовать в суде». Конечно, она была готова. Почему нет? Почему же Лекси от этого отказалась? – Мне нужно подышать, – сказала она Нику, который даже не оторвался от бумаг на столе. Келли покинула отдел, сбежала по лестнице и направилась к закрытой площадке позади управления. Сообразив, что стискивает кулаки, она заставила себя разжать их, сделала глубокий вдох и позвонила сестре. Лекси подняла трубку в тот момент, когда Келли уже решила, что звонок уйдет на голосовую почту. – Почему ты сказала полицейским Дарема, что не пойдешь в суд? Келли услышала резкий вздох. – Подожди. Послышался приглушенный разговор. Келли узнала голоса мужа Лекси и одного из детей. «Фергюса», – подумала она. Хлопнула дверь. Когда Лекси снова заговорила, голос ее звучал тихо, но твердо: – Как ты узнала? – Почему ты сказала им, что не поддержишь обвинение, Лекси? – Потому что не поддержу. – Я не понимаю. Как ты могла отступиться от самого важного, что с тобой случилось? – Это не самое важное, что со мной случилось, вот как! Самое важное – это мой муж. Фергюс и Альфи – самое важное. Ты, мама, папа… Все это гораздо важнее того, что произошло в Дареме целую жизнь назад. – А как же другие? Как ты себя почувствуешь, если этот гад еще кого-нибудь изнасилует только потому, что его не признали виновным в нападении на тебя? Лекси вздохнула. – Я чувствую свою вину. Правда чувствую. Но это инстинкт самосохранения, Келли. Иначе я просто сломаюсь. И где тогда окажусь? Какая от меня будет польза мальчикам? – Не понимаю, почему ты все превращаешь в черное и белое. Могут пройти годы, прежде чем того типа поймают – если вообще поймают, – и тогда ты почувствуешь себя совершенно по-другому. – Но разве ты не видишь, что именно эта неопределенность и делает все таким трудным? – Голос сестры надломился. Келли ощутила комок в горле. – Я не знала, в какой момент все может случиться. Не знала, вдруг мне позвонят и скажут, что кого-то задержали или кто-то пришел с новой информацией. Что, если это произошло бы за день до собеседования? Или в день рождения кого-то из детей? Я счастлива, Келли. У меня хорошая жизнь, у меня семья, которую я люблю, а то, что случилось в Дареме, было миллион лет назад. Я не хочу это ворошить. Келли ничего не ответила. – Ты должна это понять. Должна понять, почему я так поступила. – Нет. Я вообще ничего не понимаю. И уж точно не понимаю, почему ты мне об этом не рассказала. – Вот поэтому, Келли! Потому что, даже когда я хотела двигаться дальше, ты мне этого не давала. Ты служишь в полиции и всю жизнь копаешься в прошлом, ищешь ответы. Но иногда ответов нет. Иногда дерьмо случается, и, чтобы справиться с ним, приходится выбрать лучший способ из тех, что у тебя есть. – Отрицание – не лучший способ… – Ты живешь своей жизнью, Келли. Позволь мне жить своей. Связь прервалась, и Келли осталась одна в холодном дворике, наполовину скрытая тенями. 24 – Волнуешься, родная? – Чуть-чуть. Час дня. Суббота. Мы на кухне, убираем в холодильник остатки супа, который я сварила. Хотела, чтобы Кэти перед репетицией поела горячего, но она лишь ковыряла булочку, а к супу даже не прикоснулась. – Я тоже волнуюсь, – улыбаюсь ей, стараясь проявить солидарность, но у Кэти вытягивается лицо. – Думаешь, у меня ничего не получится? – Ой, милая моя, я совсем не это имела в виду. – Мысленно пинаю себя за то, что опять что-то не то сказала. – Я не за тебя волнуюсь, а просто взволнована. Бабочки в животе, понимаешь? Обнимаю ее, но раздается звонок в дверь, и Кэти отстраняется. – Это, наверное, Айзек. Вытирая руки кухонным полотенцем, я следую за ней в холл. Сначала будет технический прогон, а потом начнется генеральная репетиция, на которую придем мы все. Я очень хочу, чтобы мне понравилось. Ради Кэти. Она высвобождается из объятий Айзека. Тот здоровается, и я нацепляю на лицо улыбку. – Спасибо, что заехал за ней. Ни капли не кривлю душой. Айзек Ганн не тот, кого я выбрала бы для своей дочери, – слишком уж льстивый и слишком старый для нее, – но он заботится о Кэти, этого отрицать нельзя. Она ни разу не возвращалась одна после репетиции, Айзек даже подвозил ее домой после окончания смены в ресторане. Констебль Свифт обещала позвонить, как только они отследят Люка Фридланда. Звонка все еще нет, и я нервничаю. Сегодня дважды заходила на сайт и просматривала данные других женщин из списка, скачала тех, у кого стояла пометка «доступна в выходные». А что, если за ними прямо сейчас следят? Спускается Джастин. Он кивает Айзеку. – Как дела, чувак? Мама, я ухожу. Не факт, что вернусь сегодня. – Нет, вернешься. Мы пойдем смотреть спектакль Кэти. – А я не пойду. – Он поворачивается к сестре и Айзеку. – Не обижайтесь, ребята, но это не по мне. Кэти смеется. – Всё в порядке. – Нет, не в порядке, – твердо говорю я. – Мы всей семьей пойдем смотреть, как Кэти играет в своем первом профессиональном спектакле. Конец дискуссии. – Послушайте, не стоит из-за этого ссориться, – произносит Айзек. – Если Джастин не хочет идти, мы не против. Правда, Кейт? Он приобнимает ее за талию, она смотрит на него и кивает.