И снова это выглядело так, будто он дурака валяет. — Никто не знает, что будет шестнадцатого числа! Если это правда… То, что мне сказали… Что я буду убивать… Я пойду убивать! Все эти учёные меня будут изучать да обследовать, а меня шестнадцатого вдруг перемкнёт, я их раскидаю, как щенков, и пойду искать Лисицына! Самого Китайгородцева такая перспектива, похоже, очень пугала. Ужасно чувствовать себя запрограммированным роботом и подозревать, что сам ты над своими поступками не властен. — Это мы учтём, конечно, — деловито кивнул Хамза. — Подстрахуемся. Закроем тебя надёжно на эти дни. Чтобы ты не начудил, ежели чего. — Вы сами в это верите? — Во что? — спросил Хамза. Точно, валял дурака. — В то, что это гарантирует Лисицыну безопасность! — зло сказал Китайгородцев. — Знаете, что Потёмкин мне сказал? Что он ничего не может обещать! Никто не может гарантировать того, что всё обойдётся! Я шестнадцатого могу быть под замком и вести себя, как пай-мальчик! А семнадцатого, когда меня выпустят из-под замка, я пойду к Лисицыну и всё равно его убью! Я его и через год могу убить, вот ведь какая штука! — В таком случае надо милицию и прокуратуру подключать. Дело-то серьёзное. И ещё, я думаю, пора поставить в известность самого Лисицына. Оно ведь его напрямую касается, как ни крути. — Вы это серьёзно? — А ты как думаешь? — спросил Хамза. Китайгородцев смотрел в его глаза и не мог понять, что такое с шефом происходит. Умный мужик, Китайгородцев не раз в этом лично убеждался, а тут простых вещей не понимает — того, что сплошную ахинею он несёт и ничто из вышесказанного не поможет ни Китайгородцеву, ни Лисицыну. — Есть ещё один вариант, — сказал Хамза. — Взять в оборот этого Михаила. Китайгородцев вдруг подумал, что ради одной этой фразы весь разговор и был. * * * В загородный дом отправились втроём: Хамза, Китайгородцев и Лапутин. Ничего не обсуждали, просто сели в машину и поехали. Китайгородцев не представлял себе, что они будут делать, когда приедут на место, а спросить что-либо у Хамзы он не решался. Машину вёл Лапутин, Китайгородцев сидел впереди, а Хамза по-хозяйски расположился сзади. И хоть бы кто слово проронил. Не меньше часа проехали, когда Хамза вдруг подал голос. — Браслеты взял? — спросил он. — Взял, — коротко ответил Лапутин. И дальше снова ехали молча. А Китайгородцеву этот короткий диалог всё объяснил. * * * ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ КИТАЙГОРОДЦЕВ: «Взять в оборот Михаила» — это означает совсем не то, что я сначала подумал, когда мы туда отправлялись. Я думал, что это просто поговорить. Ну, припугнуть его, возможно, куда же без этого. Только Хамза раньше меня понял, что это пустой номер. Нет ничего у нас на Михаила. Прав Хамза: тухлая история. Нечего Михаилу предъявить и ничем ты его не испугаешь. Скажет, что не знает ничего, а дальше сами разбирайтесь. И даже если я шестнадцатого этого бедолагу Лисицына грохну, с Михаила взятки гладки. Гипноз к делу не пришьёшь. Никто с подобным, может быть, никогда и не сталкивался, так что следствию, чтобы не попасть впросак, лучше и удобнее иметь дело со знакомыми материями. Есть убийца… а это я… вот с него и спрос… с меня, в общем. И Хамза хочет взять в оборот Михаила по самому жёсткому варианту. Не пугать, а действовать. Браслеты — для чего? Допрос с пристрастием? Всё равно никаких гарантий. Хамза не может этого не понимать. Хоть какая-то гарантия — только в том случае, если все эти дни Михаил будет на расстоянии вытянутой руки, фигурально выражаясь. И если я шестнадцатого слечу с катушек — вот тогда у Михаила и начнутся настоящие неприятности. Тот самый жёсткий вариант. Мы едем не поговорить. Мы едем для того, чтобы взять его в заложники. Я на сто процентов уверен в том, что это так. Я знаю Хамзу. Он своих не сдаёт. Ни разу не было такого, чтобы сдал. И он Михаилу объяснит, что с ним будет, если я шестнадцатого пойду Стаса Лисицына мочить. И сейчас я не очень верю в то, что он всерьёз говорил про врачей, про милицию и прокуратуру. Говорю же — он не сдаёт своих. Тогда зачем сказал? Что это может означать? Не понимаю! Но что-то же он имел ввиду? Зачем-то говорил? Загадка!» * * * Хотя Китайгородцеву уже не раз приходилось ездить по этой лесной дороге, сейчас она казалась ему незнакомой. Деревья сбросили листву, на землю лёг снег — картина изменилась до неузнаваемости. В свете автомобильных фар проявился из темноты полуразрушенный домик отсутствующей охраны, а дальше уже была двухкилометровая узкая дорога, которая должна вывести прямо к дому, и на этой усыпанной снегом дороге чётко пролегли колеи от автомобильных шин. Было заметно, что редко здесь проезжают машины. Когда деревья расступились, открыв взорам обширную заснеженную лужайку, Китайгородцев не смог сдержать возгласа удивления: дом, который он привык видеть безжизненным и мрачным, был ярко освещён. У высокого крыльца стояли две машины. — У них, похоже, гости, — процедил Хамза. Гости — это плохо. Это помеха. Китайгородцев понимал. Подъехали ближе. — Здесь Лисицын, — определил Хамза. Точно: стояли знакомые «Бентли» и «Лендровер». Час от часу не легче. Возле машин никого не было. В машинах тоже. — Пошли! — скомандовал Хамза и стал первым подниматься по ступеням. Лапутин и Китайгородцев последовали за ним. Хамза повращал ручку старомодного звонка. Долго ждали, но никто к ним не вышел. Тогда они просто открыли дверь, которая была не заперта, как оказалось. Массивная люстра скупо освещала огромный безлюдный зал. — Как думаешь, где они все могут быть? — спросил Хамза Китайгородцева. Тот выразительно указал взглядом на лестницу, ведущую на второй этаж. Хамза попросил Лапутина осмотреть помещения первого этажа, а сам пошёл наверх, жестом позвав за собой Китайгородцева. И наверху тут и там горели светильники. Створки дверей, за которыми начиналась анфилада комнат, были распахнуты. Хамза направился туда. В первом же зале, стены которого были увешаны картинами, Китайгородцев обратил внимание Хамзы на портрет Станислава Георгиевича Лисицына. Хамза всмотрелся в изображение человека на портрете, одетого, как царедворец, и было заметно: удивлён. Следующие комнаты на их пути тоже были освещены и тоже безлюдны. И ни звука во всём доме. Анфилада тянулась долго, десяток залов, никак не меньше. Были залы, мрачные на вид. Обшитые тёмным деревом, с пурпурным бархатом штор и потемневшей бронзой неярких светильников. Два или три зала выглядели повеселее, живость им придавала торжественная позолота, красный атлас мебельной обивки, да и сама мебель здесь была не тяжеловесно-основательной, а вычурной — стиль разгульных французских королей. Но по-прежнему Китайгородцеву казалось, что он находится среди декораций — не было у него ощущения того, что люди здесь живут каждодневной будничной жизнью. За анфиладой комнат обнаружилась лестница, ведущая вниз. И там, внизу, слышались голоса. Пока ещё невнятные, практически неразличимые, но там явно кто-то был. Хамза и Китайгородцев спустились вниз. Здесь тоже были комнаты, но не такие помпезные, как наверху. Мебель попроще, площадь комнат поменьше — для челяди, наверное, или для не заслуживавших особого почтения гостей. Настоящий лабиринт, где легко можно было заплутать. Хамза с Китайгородцевым шли, ориентируясь по звучащим в глубине этого лабиринта голосам. Первым они увидели одного из охранников Станислава Георгиевича. Охранник их признал и похоже было, что сильно удивился. Дорогу в комнату он им не преградил. В комнате был Стас Лисицын, собственной персоной. Одет в пальто, словно только что вошёл. Он был мрачен, как проигравший битву маршал. И он тоже, кажется, был удивлён появлением гостей в столь поздний час. Смотрел на вошедших, ожидая разъяснений. — Здравствуйте, — сказал ему Хамза и больше ничего говорить не стал. — Вы здесь зачем? — осведомился после долгой паузы Лисицын. — Я вот его привёз, — соврал Хамза, кивнув на Китайгородцева. Ахинею нёс, конечно, но Лисицын на его враньё никак не отреагировал, поскольку его мысли были заняты совсем другим. — Никого нет! — сказал он, и сквозь удивление в его словах прорвалась растерянность. — Простите? — вопросительно произнес Хамза, искренне удивившись услышанному. — Нет их! — повторил Лисицын, нервно разведя руками. — Уехали? — уточнил Хамза. — Не знаю! То есть самого Лисицына Михаил и Наталья Андреевна в известность не поставили. И если это так, тогда «уехали» — это неправильное слово. Правильное слово — бегство. Они сбежали. * * * Они осмотрели весь дом, комнату за комнатой. Добрались и до помещений на втором этаже, которые ещё недавно занимали Наталья Андреевна и Михаил. Их одежда, их вещи — по ним угадывалось недавнее присутствие людей. Китайгородцев обратил внимание на царящий здесь порядок. Похоже, что собирались основательно, без спешки. Уехали наверняка машиной. — Машины Михаила нет? — спросил Китайгородцев у Лисицына. — Нет.