— Ну?! — возвысил голос Китайгородцев. — Так ты с ним договорись, — посоветовал собеседник, — с гипнотизёром этим. Если он умеет, пускай он тебя и приведёт в порядок. Говорил вроде бы бесстрастно, но в голосе угадывалась издёвка. Понимал, наверное, что раз Китайгородцев не к Потёмкину за помощью обратился, а к нему, значит, без него не обойтись. — Ты не шути! — посоветовал Китайгородцев, озлобляясь. — Размажу! — Ты обратился не по адресу. Тогда Китайгородцев взял его за ворот куртки. — Я ничего не буду делать, — сказал Михаил с неожиданной твёрдостью. — Можешь меня убивать. Китайгородцев, возможно, покалечил бы его, в такой он был ярости, но вдруг распахнулась дверца машины и Потёмкин сказал обеспокоенно: — Женщине, кажется, с сердцем плохо! * * * В деревне не было врача. И в монастыре тоже. До ближайшего фельдшерского пункта, как сказали местные, километров двадцать пять. Китайгородцев гнал машину так, что в поворотах она уходила в занос, и каждый раз он чудом «ловил» её уже в последнее мгновение, у самой обочины. Фельдшерский пункт в большом селе, куда они приехали, был закрыт. Ещё слишком рано. Отправились на поиски фельдшера. Нашли нужный дом, стучали в окна, пока там, внутри, не началось какое-то движение. Фельдшер вышел к ним заспанный, в накинутом на голое тело полушубке. — У меня в машине пожилая женщина, — сказал ему Китайгородцев. — Сердце! — Посмотрим, — пообещал фельдшер, давя зевок. Но он преобразился, едва увидел Наталью Андреёвну. Сон как рукой сняло. — Давно? — отрывисто спросил через плечо, пытаясь нащупать пульс. — Около часа назад, — ответил Китайгородцев. — Ах ты, господи! — не сдержался фельдшер и помчался в дом. Вернулся он, на ходу выгребая из пакета шприц и ампулы. Пока вводил лекарство Наталье Андреевне, отдавал распоряжения: — Мягкое что-то ей под голову! Заводи, сейчас поедем! Гони! Если поспешишь, мы, может быть, успеем! Отшвырнул использованный шприц. Михаил сноровисто соорудил подушку из куртки Китайгородцева. Сам снова остался полуголым. Китайгородцев завёл двигатель. И только Стас Лисицын оставался безучастным. Казалось, что он даже не замечает всей этой суеты в салоне машины. Смотрел за окно с невозмутимым видом. Словно никого рядом с ним и не было. * * * В убогой районной больнице невкусно пахло лекарствами и скверно приготовленной едой. Тёмный лицом Михаил сидел на скрипучем стуле-инвалиде, кутаясь в куртку Китайгородцева. Над Михаилом к выкрашенной белой краской двери была привинчена табличка с пугающей надписью «РЕАНИМАЦИЯ». Китайгородцев пристроился неподалёку на подоконнике и ждал. Белая дверь порой приоткрывалась, кто-то выходил, Михаил вскидывал обеспокоено голову, но для него новостей пока не было. Уже ближе к полудню вышел врач в бледно-сером облачении практикующего хирурга, но это, похоже, у него такая униформа была, в ней он ходил и по палатам, Китайгородцев успел за эти часы увидеть его несколько раз. — Лисицыной родственники — кто? — спросил он. Михаил с готовностью поднялся, стул скрипнул. Китайгородцев смотрел издалека. Он видел лицо доктора, тот ещё нечего не успел сказать, а Китайгородцев уже всё угадал. Доктор развёл руками и вздохнул, его лицо в одно мгновение привычно обрело вид сострадающий и виноватый одновременно, чувствовалась многолетняя выучка человека, вынужденного озвучивать страшные вести о непоправимом. — У неё изношенное сердце, — донеслось до Китайгородцева. — Мы пробовали помочь ему, взбодрить, а оно уже не реагирует. Слабенькое. И снова развёл руками. Китайгородцев вышел из больницы, сел в машину. Потёмкин вопросительно посмотрел на него, но не дождался новостей и решился спросить: — Что? — Умерла, — коротко ответил Китайгородцев. Присутствующий здесь же Глеб и ухом не повёл. Он только что осиротел, но этого даже не понял. * * * Безуспешно прождав Михаила в машине около двух часов, Китайгородцев заподозрил неладное и отправился на поиски. Нигде в больнице Михаила не было. Китайгородцев поочерёдно обошёл палаты, потом врачебные кабинеты. Безрезультатно. Михаил исчез и был, вероятно, уже далеко. Так подумал Китайгородцев. Но потом он догадался спросить, где находится тело умершей Натальи Андреевны Лисицыной. Очень скоро выяснилось, что тело в морг ещё не доставляли и, следовательно, оно до сих пор в реанимации. Китайгородцев отправился туда. Он проскользнул в двери вслед за молоденькой медсестрой. — Вы куда? — поразилась такой дерзости девушка. Но Китайгородцев уже увидел. Тело несчастной Натальи Андреевны покоилось на холодном металлическом ложе каталки. Женщина была облачена не в чёрное платье, а в больничную старенькую белую рубашку, невесть после кого ей доставшуюся, но даже белизна рубашки была неспособна оттенить мертвенную бледность её лица и рук, которые уже успели предусмотрительно связать у неё на груди обрезком бинта. Рядом, ссутулив плечи, стоял Михаил. Он был неподвижен, будто статуя. В полумраке коридора его лицо казалось чёрным. Китайгородцев подошёл и положил руку на его плечо. Михаил не шелохнулся. Китайгородцев легонечко его встряхнул и только тогда Михаил медленно повернул голову. — Пойдём! — сказал ему Китайгородцев. Михаил никак не отреагировал. Тогда Китайгородцев вывел его из реанимационного отделения, держа за руку, как милиционер выводит из присутственного места проштрафившегося гражданина. Так вдвоём они и вышли к машине. Здесь Михаил, кажется, только и осознал, где он и что с ним происходит. — Уезжай! — сказал он хриплым голосом. Его борода была мокрой, а глаза красны. Наверное, он плакал там, в реанимации. — Я не уеду без тебя, — ответил Китайгородцев. — Сначала ты сделаешь то, о чём я попросил. Михаил поднял на него тяжёлый взгляд. Это явно стоило ему немалых усилий. Взгляд был чёрен. — Всё останется, как было, — сказал Михаил. И у Китайгородцева сжалось сердце. Михаил распахнул дверцу машины, выволок оттуда Глеба Лисицына, поставил перед Китайгородцевым. Взгляд Глеба был устремлён мимо Китайгородцева. Куда-то вдаль. Точнее, в никуда. — Посмотри на него! — сказал Китайгородцеву Михаил. — Это был Стас! — Глеб! — машинально поправил Китайгородцев. — Нет! Это Стас! Китайгородцев вгляделся в стоявшего перед ним человека. — Стас?! — переспросил растерянно. — Настоящий? У него всё никак в голове не укладывалось. — Да знамо дело — настоящий! — выпалил Михаил с яростью, словно это Китайгородцев и был во всём виноват. Китайгородцев медленно дозревал. Для него сейчас всё перевернулось. Было не так, как представлялось прежде. Будто с ног на голову. Всё наоборот. — Так это не Стас — Глеба, — пробормотал он. — А Глеб — Стаса… — Именно! Да как же так?! — Стас! Светлая голова, нам с тобой пример! С нуля свой бизнес развернул. С нуля! Потому что и заслуги папы-генерала, и всё, что было нажито — всё обнулилось, когда стране кирдык пришёл. А он сумел! Добился! Заработал! Сам! А с ним вот так — за что?! Тряхнул Стаса за плечо, голова несчастного мотнулась из стороны в сторону, будто она держалась на пружине, но Стас не возмутился и не удивился, и даже, кажется, не заметил, что с ним только что проделали. — Это сделал Глеб? — спросил Китайгородцев. — Да! — На рыбалке? — Да!