– Впрочем, я не собирался тебя запугивать. Те, кому не повезло встретиться с Коллекционером, не бояться ни боли, ни смерти, – заметил он, а затем тем самым ножом стал рубить щепу, чтобы подбрасывать в костер. Я наблюдала за этим, сохраняя общее молчание, которое рано или поздно должно было нарушиться. Так и произошло: – Я хочу убить его. Полагаю, ты меня в этом понимаешь. Вначале мне показалось, что я ослышалась, но мужчина не торопился разубеждать и просто ждал моей реакции. Я смогла позволить себе пренебрежительный смешок. – Его не убить, – не согласилась я, выдав выдох горького разочарования. – Только не его… – Можешь смеяться, сколько тебе влезет, – совершенно не оскорбился мужчина. – Но я думаю иначе. И он – тоже, иначе сегодня не прятался бы. В физическом плане Коллекционер может быть сколько угодно силен и неуязвим. Но я, как никто знает, что ментальное здоровье – не одно и то же, что и бессмертное тело, – хмыкнул маг, заметив то, как я замерла и недоверчиво прислушалась. – Доминик и без того не стабилен эмоционально. Что ты планируешь, сделать его еще более безумным? – Я уничтожу его разум. Он станет овощем. И больше никогда и никому не причинит вреда. А найти способ, как уничтожить беспомощного больного – много труда не составит. Ранить его можно – значит, и убить. – Не слишком ли самоуверенно? – не спешила я верить в такую возможность. Слишком просто, чтобы быть правдой. – Я уверен в своих силах. Если нет – ошибка будет стоить мне жизни. Ты вряд ли пострадаешь больше, чем уже успела от его действий. Ты ведь ненавидишь его… все, через что ты сегодня прошла, вся боль, страх и унижение – только по его вине. – Не стоит припоминать все. Я и без того в курсе, по чьей прихоти стала такой, – брезгливо процедила я сквозь зубы и недовольно покосилась на насмешливую усмешку менса. – Почему ты хочешь его убить? – Не все ли равно? Причина есть и она стоит того, чтобы пойти на подобный риск, на который пошел я. Это стоит того, чтобы пытать тебя, а затем и убить, если ты станешь упрямиться. Непонятно будет, зачем тебе упрямиться, но я допускаю даже это, – пожал он плечами. – И чем, в таком случае, ты лучше того же Коллекционера? – задала я провокационный вопрос. – Так же, как и он, ты собираешься идти по головам и уничтожать невинные жизни, просто ради достижения своей цели. – Не смей меня с ним сравнивать! – подскочил он на ноги в праведном негодовании. – Я никогда не стану таким же монстром, как он. И моя жертва – это дань всему человечеству. Больше ни один человек, семьи и ребенок не пострадают по его вине! – Семья? – нахмурилась я, начиная осознавать. – Я пришел к нему за помощью. Я молил его спасти мой народ, когда к нам пришла беда. И он ответил, сказав, что плата будет высокой, но не уточнил, насколько. Я последовал его совету, получил силы и спас большую часть своей деревни. Но не всех… и моей семьи больше не стало. Ни жены, ни детей, ни родителей. Я остался один на один со своим даром, которое стало проклятьем. Совершенно один. Он забрал всех, никого не пощадил, – судорожно вздохнул он, а затем отбросил капюшон и развеял иллюзию, что прикрывала его лицо. На меня смотрел изнуренный человек с неровно срезанными пепельными из-за обширной седины волосами. Когда-то он был красивым, высоким и, вероятно, сильным воином. Теперь на изможденном лице лихорадочным блеском сияли совершенно точно зрячие карие глаза, а лоб украшал уродливый шрам, который позволял усилить ментальные способности. Я читала, что обычно, во время посвящения, в качестве уплаты маги приносили именно свое обычное зрение за ненадобностью, в обмен на иной, более глубокий дар. Но были случаи, когда цена была иной. Жертва могла быть другой – не менее важной. Но это упоминалось вскользь, ибо прецедентов было ничтожно мало, что это исключение было принято считать лишь допущением. – И ты винишь в этом Коллекционера? – произнесла я, констатируя факт и не желая добавлять, что прежде, чем идти к такому, как он – следует узнать получше про потенциального благодетеля. Тогда бы мужчина знал, что Коллекционер в равной степени жестокий и сумасшедший. И ни в коем случае не терпит недосказанности. Свои желания следовало озвучивать подробно и вдумчиво. Потому что итог может оказать иным от изначального. Полагаю, в случае с магом, что пришел и просил подсказать, как спасти народ своей деревни, так и стало. Он не уточнял, что спасать нужно всю. А семья просителя оказалась – побочной потерей. – От того, что он живет – больше вреда, чем пользы. Он – темный бог: лукавый и переменчивый, который был создан, чтобы уничтожать души. И я намерен прекратить этот порочный круг. – Тебе бы самому полечиться, – тяжело вздохнула я, понимая, что имею дело с очередным сумасшедшим. – Тебе не справиться с Домиником. Если бы он тебя боялся, сказал бы мне звать не его, а Лирану. – В таком случае, тебе и нечего опасаться, – невозмутимо пожал он плечами. – Рискую только я. – Ты не прав. Если позову его – я проиграю эту гонку, – горько засмеялась я. – А он ненавидит, когда его игрушки сдаются. – Позови его, – потребовал менс, уже устав со мной спорить и, не видя энтузиазма ему помогать, стал терять терпение. – Пошел ты, – прошипела я. – Можешь резать, если так хочется. Подохнуть мне не дадут, а потом и подлечат. – Думаешь, бесстрашная? – как-то слишком пакостно улыбнулся мужчина и стал приближаться. И в его слегка дерганных движениях мне чудилась угроза, хотя руки его были пусты и оружия не имели. Даже когтей. – Но я-то знаю, что у всех есть страхи. У всех. Интересно, какой он у тебя? Тебе интересно? Может, посмотрим? – выразительно поднял он брови, приблизившись ко мне вплотную, отчего я видела и лихорадочный румянец на бледных впалых щека, и дикий блеск темных глаз, которые не видели ни сна, ни покоя уже несколько дней. А так же пузырьки вязкой слюны в уголках губ. – Тебе это ничего не даст. Ты умрешь, но близких не вернешь, – покачала я головой в попытке вразумить его, пока лихорадочно перебирала пальцами в попытках развязать узлы на веревке, но пока тщетно. – Я сделал свой выбор, – мрачно заметил он. – В последний раз прошу – зови Коллекционера. Я слишком долго к этому шел, чтобы щадить тебя. – Тогда сделай одолжение – убей и избавь меня от своего мнимого благородства. Ты такая же тварь, как и он. – Раз так… В следующее мгновение он обхватил мою голову руками, и меня парализовало, отправляя туда, куда было до животного ужаса страшно заглядывать хоть на секунду. В то, чего я боялась на самом деле, и в чем признаваться было тошно даже самой себе. Глава 6 Очнулась резко и стремительно села на месте. Было темно, угрожающе тихо, а я лежала на чем-то твердом, что на проверку оказалось гладким, полированным камнем. Осмотревшись, я поняла, что узнаю это место, но запомнила его иначе. Я помню этот проход с колоннами между двумя крыльями замка. Я помню, что он был светлым в любое время суток: днем освещалось солнцем через огромные резные и стрельчатые окна, а ночью с помощью магии или живого огня. В детстве мне безумно нравилось наблюдать за причудливым танцем огненных язычков и дрожащим огнем, который озарял пространство мягким светом, отчего становилось тепло и уютно. Сейчас мозаичные стекла были разбиты и валялись на мраморном полу, факелы и магические фонари не освещали непривычно холодный и зловещий коридор, по которому было понятно, что произошло нечто страшное. А всполохи, что виднелись через провалы окон на ночном небе, не дарили чувства уюта и тепла. Они были тревожными и слишком яркими… Слишком, чтобы подумать, что это может быть от обычного освещения замка. Поднявшись, я увидела, что слишком яркий свет идет из одного их помещений. Кажется, то оказалась столовая и она была освещена так, словно в ней горели тысячи фонарей.. Негромких голосов постовых слышно не было. Мне нравилось прятаться от постовых, сбегая из постели по ночам. Я много раз подслушивала пошловатые шуточки или бытовые рассказы из жизни стражников, которые проходили ночами с обходом по территории. Сейчас не было даже отдаленного намека, что в замке есть хоть одна живая душа. Кровь заледенела от страшного предчувствия, а я, не смея поверить, что оказалась дома, помчалась прямо в хозяйское крыло. Я не знала, как так случилось, не понимала, как оказалась здесь, но мне было все равно. Мою душу переполняли так много чувств и эмоций: радость, страх, надежда, неверие и нетерпение. Я бежала, что было сил, но не могла не обратить внимания, что на пути мне никто не повстречался. Никто. Словно весь замок вымер, однако ни тел, ни крови, ничего не было видно. Только разруха и погром. Однако я точно знала, что в замке нет живых… точнее, почти нет. Что-то тянуло меня вперед, как нить, как маяк, единственная искра тепла, и я точно знала, что встречу там жизнь. Тем приятнее и отраднее было осознавать, что этот ориентир был в спальне родителей… И я бежала… бежала и плакала, размазывая по щекам слезы, которые застилали глаза и из-за которых я уже трижды едва не споткнулась, рискуя расшибиться. Так случилось и возле столовой… Но не слезы стали тому причиной. Да, я отвлеклась на них и была вынуждена слегка замедлиться и, вероятно, это позволило уловить то ли запах, то ли звук, то ли вкус, что внезапно осел на губах, вызывая ассоциации с пеплом… Я остановилась резко, словно наткнулась на невидимую стену, и, тяжело дыша, замерла напротив приоткрытой двери. Я не могла себя заставить обернуться. Отчего-то я знала, что увижу там и не могла пересилить себя. Мысленно я кричала себе бежать дальше, закрыть глаза, зажмуриться, затаить дыхание, но ни за что… ни за что не смотреть. Мысленно я умоляла себя не делать этого, но тело не слушалось. Я знала… догадывалась… нет, я была уверена в том, что встретит меня в столовой, в которой мама любила устраивать званные обеды. Там, где еще ребенком, я шалила с друзьями и дворовыми псами забираясь под стол во время обеда или приема взрослых, смеялась, пряталась, забавы ради иногда завязывала шнурки наиболее снобным гостям отца, несмотря на понимание, что мне непременно достанется от матери за подобные шутки. Эта столовая – была одним из самых ярких и запоминающихся мест, связанных с детством: счастливым и беззаботным. Отсюда было больно, невыносимо, душераздирающе и нестерпимо мучительно от догадки… которая не оставляла сомнений. За последний год я многому научилась. И запах смерти навсегда и четко отпечатался в моем сознании. Доминик выжег его в моей памяти, и смерть теперь навсегда ассоциировалась у меня с дымом и пеплом. Из столовой просто несло смертью. Тело немело и словно не подчинялось мне. Несмотря на мысленные вопли бежать, не смотреть и не думать, я обернулась, чтобы раз… всего раз посмотреть в приоткрытую створку двери… То, что открылось моему взору – не поддавалось описанию. То, что там произошло… оно не могло произойти. Никто… никто не был способен на ту дикость и жестокость! Но, тем не менее, кто-то изощренный, извращенный и безжалостный утроил в столовой кострище, но вместо дров использовал людей или то, что от них осталось. То, как их искореженные тела были сложены в правильной формы кострище говорило лишь о том, что тот, кто это совершил, был до омерзения и дикости педантичен и сосредоточен: более идеальной работы было сложно представить. Рваный всхлип, больше походил на хрип. Я хотела закричать, зареветь, но из горла вырвался только жалкий сип. Рот был открыт, но ни звука, ни крика, ни стона… воздуха, казалось, также не хватало. Я беззвучно кричала, понимая, что детство кончилось. Больше никогда-никогда я не вспомню про шалости детства, гневные реплики строгой матери, и снисходительные смешки отца. Отныне, все эти воспоминания навеки будут заменены на вид больной фантазии неведомого монстра. Я не знала, кто может быть настолько жесток и аморален… Из транса меня вывел женский крик, и я моментально вспомнила про свой ориентир, которые едва не потеряла в этом хаосе жестокости и вакханалии. Я помчалась быстрее, чем прежде. Летела, словно на крыльях, забывая делать глотки воздуха. Наверное, поэтому, казалось, стоило только моргнуть, как я оказалась у дверей в спальню родителей. Там, где всегда знала, что меня ждут и любят, будь то болезнь, ночной кошмар или просто тоска. Я знала, что приду, и меня не прогонят, выслушают, пожалеют, дадут совет и подарят чувство заботы, любви и покоя. Без стука я ворвалась в спальню родителей и первое же, что увидела – это обезображенное лицо матери, что лежала на ковре перед их с отцом постелью. Кто-то с нечеловеческой силой ударил ее чем-то острым, вспоров кожу, сухожилья и мышцы от плеча, по шее и лицу. Порезов было три и они оказались настолько глубокими, что были видны кости и позвонок. Когда я ворвалась в комнату, нетронутый глаз матери, которая захлебывалась от крови и боли, смотрел прямо на меня, а уже в следующее мгновение мама обмякла, прекратила попытки сделать вдох. Ее больше не было. Уцелевший глаз застыл и почернел из-за растекшегося зрачка по всей радужке. И поняла, что, не задержись я у той двери в столовую… не медли, все могло быть иначе… – Мама… – прошептала я одними губами. Лишь после этого услышала хрип и обернулась, чтобы увидеть в другом углу комнаты высокую фигуру в плаще, которая удерживала моего отца на вытянутой руке. Папа пытался защищаться, но один взмах ладони незнакомца, и единственный клинок папы отлетает в сторону, что оставляет отца совершенно беззащитным. Единственное, что ему оставалось, это хвататься за руку, которая удерживала его за шею, и пытаться подтянуться. Кто-то душил отца, медленно, смакуя сам процесс и наблюдая за мучениями своей жертвы. Я сорвалась с места и подхватила оброненный клинок, чем привлекла внимание отца, который посмотрел на меня красными, из-за лопнувших капилляров, глазами. И в его взгляде я читала одно: «Беги…» Мне не хватило всего секунды… Казалось, что всего мгновения. Какое-то незначительное мгновение, которое отделило меня от спасения отца, потому что когда я настигла незнакомца, тот успел наиграться со своей жертвой, и просто сломал ему шею. В момент, когда тело папы упало к ногам незнакомца, обернувшегося на новую грозу в моем лице, я проткнула грудь убийцы моих родителей. Тогда я была уверена, что спасти отца еще возможно… ведь не могло, не могло и не должно быть иначе! Секунда, это ведь мелочь, такой пустяк! Я отказывалась смотреть на труп отца, теша свою надежду еще некоторое время. Я отказывалась верить, что не успела на секунду. Ведь секунда, это такая чепуха… Секунда… это ведь так мало… Так не бывает! Секунда не может решать судьбы! Секунда не может отнимать жизни! Секунда не может причинять так много боли… Так не бывает… Я не успела ровно на секунду, которая лишила меня последнего любимого и дорогого человека. Я не смотрела на труп отца, но почувствовала, что его больше нет и больше никогда не будет. Я не успела на секунду. Как много она может решить… как… ужасающе много она может стоить! Всего секунда… Именно об этом я думала, когда била незнакомца в грудь снова и снова. Я думала только об этом, пронзая его черное, безжалостное сердце из раза в раз. Только об этой секунде я думала, когда тело незнакомца упало на колени, но я не успокаивалась и все била и била, ощущая, как из месива, что я оставляла на его груди, на мое лицо падают горячие темные капли, которые смешивались с моими слезами… Только об этой секунде были мои мысли, когда я поняла, что незнакомца больше нет… Так же, как моих друзей, родных, близких и… любимых. Его больше нет. Я отомстила… Его больше нет! Он забрал жизни тех, кто мне дорог, а я оборвала его жизнь… Это же должно все исправить… Казалось… так хотелось верить, что его смерть все изменит и вернет на круги своя. Мне так хотелось думать, что его смерть искупить мне непростительные секунды промедления. Я так мало желала: всего-то несколько секунд времени. Вернуть время вспять на жалкие секунды… разве это так много? И жертва была более, чем достоянная! Он забрал так много жизней, а я – его. Эта цена была более, чем достаточной. Всего несколько секунд… Так я думала, пока не подняла взгляд на безжизненное лицо в ворохе неаккуратно срезанных белых волос, что застыло с искаженной усмешкой на навсегда замершем лице с мертвым взглядом самых красивых желтых глаз… *** Я поднялась в постели на судорожном выдохе, как подстреленная. Видение было подобно тягучей и густой болотной жиже, словно я едва выбралась из трясины, в которой ни воздуха, ни света, только холод, страх и безнадежность… Меня трясло так, словно окатили ледяной водой на морозе, а напряженные мышцы скручивало в узел, отчего пальцы на руках немели. Среди беззвучного крика, что эхом отдавался в моем агонизирующем мозгу, стала пробиваться боль и усталость. Меня мотнуло, и я едва удержала равновесие, лишь после этого позволив себе осмотреться и понять, что нахожусь в комнате, которую считала своей уже год, в постели, заботливо укрытой одеялом, а мои раны были тщательно обработаны и перебинтованы. Впрочем, помимо бинтов и покрывала на мне больше ничего не было, что не особо удивляло. Я привыкла к таким побудкам. Однако сердце продолжало стучать так, словно намеревалось остановиться в любой момент от перегрузки или пробить ребра. И именно в этот момент сбоку послышался голос, который вызвал дикий приступ ужаса и неверия, отчего я едва не свалилась с постели: – Что он тебе показал? – вопросил Доминик, который оказался сидящим с ногами в изголовье моей кровати, прямо на подушке. Он был похож на большую и хищную птицу со своими растрепанными и неровно срезанными прядями белых волос, которые местами падали на плечи, а кое-где были настолько короткими, что открывали скальп. Он смотрел на меня немигающим взглядом больших желтых глаз, а черты лица были заостренными, отчего нос казался более длинным и тонким, чем я запомнила. Он обнимал руками свои колени, откинувшись спиной на голый камень стены в изголовье, и производил впечатление, что пробыл в таком положении довольно давно. – Что менс тебе показал, Аннабель? – впервые за долгие месяцы обратился он ко мне по имени, вопреки своим же правилам повторяя вопрос. – Ты кричала… ты никогда так не кричала… В мыслях на секунду возник образ, от которого воздух в момент вышибло из легких и, казалось, тут же забыла, как дышать вновь. Но я молчала. Внезапно поняла, что никогда… никогда и ни за что никому не расскажу об увиденном. Никому. И сама… сама больше не буду вспоминать. Ни за что… – Не скажешь? – догадался Дом, посмотрев мне в глаза, вынудив меня отвезти взгляд, потому что видеть его глаза сейчас было… невыносимо. Вызывало желание кричать. – Вероятно, это правильно, – внезапно согласился Доминик, по-прежнему не двигаясь с места, а просто наблюдая за мной и тем, как я пытаюсь прикрыться покрывалом, но из-за непослушных пальцев удавалось это с трудом. – Никто не должен знать наших страхов. Страхи – это слабость. На слабостях могут сыграть… – с тоскливым видом рассуждал он. – Ты поэтому не хотел видеться с менсом? – прохрипела я, что вышло не с первого раза. – Думал, что он сможет пробраться в твои мысли и узнать страхи? – Это он тебе сказал? Хотелось пить, и вода виднелась неподалеку от Доминика, но просить я не стала. Высший безразлично проследил мой метнувшийся взгляд, а затем скверно усмехнулся.